Полина молчит.
— Ладно, — продолжает коллега. — Короче, я его видела. Он был сильно увлечен разговором, так что я не стала подходить и здороваться. Итак… Хорошо, что у вас такое продуктивное лето. Я вам завидую. Мы тут в Лондоне совсем одурели от жары. Рукопись пришлю вам на следующей неделе. Всего доброго.
Полина смотрит в окно на пшеницу, на склон холма, на темные силуэты деревьев.
Думает о коллеге без всякой приязни. Потом о Морисе. И о Терезе. О другой Терезе, исчезнувшей, которая сидит, сжавшись в комок, на диване в их новом доме.
— Послушай, — говорит она Терезе, — все будет хорошо. Со временем. Просто подожди еще немного.
У Терезы глаза мокрые. Свет из окна падает на ее бледное страдальческое личико.
— Они меня не принимают. Диана сказала, что мне можно дружить с нею, а сегодня даже не поздоровалась, отвернулась и пошла прочь. У всех есть подруги, только у меня нет.
Ей восемь, и жизнь ужасна.
— Просто ты новенькая, — твердо говорит Полина. — Вспомни, ты в этой школе меньше чем полгода. Все еще выправится.
— Я ненавижу этот город! — рыдает Тереза. — И школу, и наш дом! Тут всегда будет плохо!
— Все будет хорошо, — успокаивает Полина. Ей хочется сказать, что все это, по большому счету, пустяки, однако она понимает, что сейчас для Терезы ничего важнее быть не может, что дочь бесконечно несчастна. И Полина мучается за нее, но ничем помочь не может.
Входит Гарри и замечает Терезу:
— Что случилось, солнышко? — Он поворачивается к Полине: — Не жди меня к ужину. Я, наверное, вернусь позже. Не знаешь, где мой кожаный пиджак? Он куда-то запропастился.
— Понятия не имею, — отвечает Полина. — Скорее всего, ты забыл его в университете.
— Да, надеюсь. — Гарри вновь замечает Терезу: — Что с ней?
— Ей плохо. В школе отношения не складываются.
Гарри обнимает Терезу и щекочет ее за ухом:
— Не горюй, зайка. Жизнь такая замечательная. Помнишь? «Едем мы, едем мы по дорожке тряской. Весело, весело, жизнь — это сказка».
Он пел эту песенку Терезе, когда ей было года три.
— Если бы, — говорит Полина.
Тереза вырывается из отцовских рук:
— Я уже не маленькая!
— Ой-ой. — Гарри поворачивается к Полине и делает пристыженное лицо.
Та отводит взгляд.
Гарри уходит. Как будто сквозняк пронесся по комнате, а теперь все снова тихо. Тереза всхлипывает.
— Вот что, — говорит Полина. — Можешь сегодня лечь попозже. Я принесу еду на подносе и поужинаем у телевизора.
Тереза еще раз всхлипывает.
— Ладно. — Она утирает нос тыльной стороной ладони. — А можно на ужин гамбургеры и картошку?
— Боюсь, это опять я, — говорит Крис Роджерс. — Если надоел, только скажите, и я отстану.
— Нисколько не надоели.
Полина выключает радио и садится с телефоном на диван.
— Дети спят. Это у меня единственное свободное время.
— Так она еще не вернулась?
— Нет.
— А вы… разговариваете? — осторожно спрашивает Полина.
— Ведем переговоры, если можно так выразиться. Я вообще-то немного паникую. Извините, что звоню вам, как в службу психологической помощи.
— На здоровье, — отвечает Полина. — Я всегда считала, что дело редактора — давать советы. Она по-прежнему у матери?
— Да. Честно говоря, я подозреваю, что мать как раз и подливает масла в огонь.
— Мать, без сомнения, печется о своем ребенке, — строго произносит Полина. — Тут ее винить не в чем. Так что, они хотят вытащить вас из вашего дома в горах?
— В общем… да. И еще требуют некоторых других уступок, на которые мне пойти труднее. Горы мне самому осточертели. Я позвонил знакомому в Суонси, он обещал подыскать что-нибудь дешевое. А можно задать один вопрос?
— В пределах разумного.
— Моя книга — дрянь?
— Нет.
— Вы уверены? — озабоченно переспрашивает Крис Роджерс.
— Конечно. Вы сочли нужным эту книгу написать — так верьте в нее.
— Да, — покорно отвечает Крис.
— Она оригинальная и будоражащая.
— Я просто думал, не ошибся ли в выборе профессии.
— Вполне возможно. Вы избрали нелегкий путь. Только это совсем другой разговор. Книга — сама по себе. Они имеют обыкновение жить собственной жизнью.
— А… современные теории. Я не знал, что вы их придерживаетесь.
— Я не про постмодернизм. Я про очевидные вещи. Пусть книга сама о себе позаботится. Нам надо думать про вас. Когда вы последний раз… вели переговоры?
— После завтрака. Думаете, надо позвонить снова?
— Я бы на вашем месте прямо сейчас и позвонила.
День настолько одуряюще жаркий, что никто не выходит из дома. И что-то странное происходит с пшеницей. Она как будто шипит. Окно открыто, и через него доносится этот звук, похожий на шум моря.
— Привет! — говорит Морис.
Он вышел в сад с бокалом белого вина. Ранний вечер. Полина на скамейке, читает. Морис вопросительно покачивает бокалом.
— Нет, спасибо.
Он стоит, прихлебывает вино, смотрит на нее поверх бокала. На скамейку не садится.
Полина закрывает книгу, вложив вместо закладки яблоневый лист. Смотрит на Мориса, на знакомое треугольное лицо, нос с горбинкой, жесткие курчавые волосы. Ей вспоминается их первый разговор в гостях, и она переживает его заново, уже со всеми последствиями: Терезой, Люком, сегодняшним вечером в «Далях». Я сама виновата, думает Полина. Лучше бы я в тот день осталась дома с головной болью.
— Невозможно жарко сегодня, — говорит Морис.
Полина соглашается.
— А правда ли, что компьютеры при высокой температуре барахлят?
Полина говорит, что никогда о таком не слышала.
Морис рассказывает о своей работе. Сейчас он редактирует восьмую главу, где речь идет о ностальгических образах в рекламе. Морис набрал солидное количество примеров. Он говорит о плакатах фирмы «Шелл», о концепции далекого и безлюдного края, о виски и культе простой жизни. Все это довольно интересно. Полина слушает вполуха. А Морис говорит, не сводя с нее взгляда. Оба чувствуют подтекст, что-то новое и неприятное за тем, что Морис рассказывает, а Полина якобы слушает. Как будто они наблюдают друг за другом с безопасного расстояния — недоверчиво и настороженно. «Что ты замышляешь? — думает Полина. — Что ты уже сделал?» И она видит, что Морис точно так же гадает: «Что тебе известно? Как ты поступишь?»
Из открытого окна долетают голоса: Тереза говорит с Люком, он что-то отвечает на своем детском языке.
При звуке мотора Полина отрывается от утренней чашки кофе. Это машина Мориса. Он задним ходом выезжает на проселок. Пятнадцать минут девятого.
В десять тридцать почтальон опускает письма в ящик на воротах. Тереза не выходит, так что Полина относит почту в сад, где Люк скачет в надувном бассейне.
— Это все Морису, — говорит Полина о письмах.
— Морис в Лондоне до пятницы, — равнодушно отвечает Тереза.
— А… ясно. Я не знала, что он уехал.
— Мне казалось, я тебе говорила.
Голос все такой же ровный, и Полина чувствует, каких усилий стоит дочери ее беззаботность. Тереза напряжена, как струна.
— Может, и говорила. В любом случае, вот.
Полина кладет письма на скамейку.
— Спасибо.
— Если тебе понадобится моя машина, бери. Я все равно никуда не еду.
— Спасибо. Наверное, я чуть позже съезжу в поселок.
— Если я чем-нибудь могу тебе помочь, скажи.
Тереза смотрит на нее настороженно.
— Вдруг захочешь на время подбросить мне Люка.
— А… да, конечно, — отвечает Тереза.
До нее не достучаться — она полностью замкнулась в себе, ничего не видит в тумане собственной одержимости.
Полина уходит в дом.
Гарри и Полина в полутемной комнате. Она стоит как можно дальше от него, поскольку иначе не сможет сказать, что собралась. Темно, потому что за мыслями о предстоящем разговоре ей было недосуг включить свет. И вот наконец Гарри здесь, по-прежнему держит в руке плащ. Он так опешил от слов Полины, что не повесил уличную одежду на крючок в передней.
— Я тебе не верю, — говорит Полина. — Не верю и никогда больше не смогу верить. И я не могу жить в вечных подозрениях. Я люблю тебя и больше всего на свете хотела бы разлюбить.
Конец июля, пора зрелости. По обочинам колышется высокая сухая трава, зонтики борщевика уже давно не белые, а бурые. Пшеничное поле пожелтело. Вся местность — лоскутное одеяло из зеленых и выцветших квадратов, сшитое, как нитками, темными живыми изгородями. Деревья стоят пыльные и унылые. Сено убрали, и на стерне блестят черным пластиком огромные прессованные рулоны — замена бывшим стогам.
Лето в зените, год катится к концу. Куда подевалась весна? Только сейчас Полина видит, какие разительные перемены происходили у нее под носом, а она не осознавала их масштаба. Природа неудержимо мчится вперед, запертая в своем извечном круговороте.
