— Ты приехала к мужу?
— Ну да!
— Гм… — сказал спаситель.
— А, — догадалась Ника, укладывая подол на колени, — вы подумали, муж там. А вот и нет.
— Здесь, значит?
— Нет! — она торжествующе поводила пальцем перед носом собеседника. И презрительно оглядев небольшие светлые глаза (четыре глаза), прямой крупный нос (вернее, два носа), снова фыркнула. Махнула рукой.
— Вы какой-то тупой. Извините канеш… вы ж видели, уважа-емые пассаж… дальше не идет! Куда я ехала? А? Ну, куда?
— В Жданов? — кротко предположил мужчина.
— Вот! — Ника милостиво кивнула и вдруг добавила, прижимая руки к груди, — спасибо!
— Что сообразил? — усмехнулся тот.
— Ну, зачем вы? Мне трудно. Слова, слышите — все длинные такие. А вы еще из-издеваетесь. Вот я вам так вот — ликер. Вино еще. Оййй. Коньяк, кажется. Белый цапель. Цапель? Нет.
— Аист, — снова подсказал мужчина.
— Да, — устало сказал Ника.
И снова заплакала.
— Туфли. Они ж чужи-ы-ые… и платье! Видишь вот? Видите?
— Вижу.
— И сумка-а-а! — трагически взрыдала Ника, ощупывая бока.
— Чужая?
— Моя-а-а…
Мужчина протянул руку, задержал в воздухе, не решаясь положить на вздрагивающую голову. И быстро убрал, когда Ника, после короткого молчания сказала почти трезвым голосом:
— Извините. Я ужасно. Просто ужасно тут у вас. Себя.
— Ладно. В сумке-то что? Документы, ключи? Вернемся?
— Нет! Не надо вернем-ся. Ничего там нету. Деньги я отдала. Там пу-пуд-реница. Помада.
Она всхлипнула, но сдержалась. Сидела, откинувшись нс спинку кресла, смотрела через стекло.
— Ты как? Не мутит?
— Ох, — она закрыла глаза и слабо махнула рукой:
— Давайте поедем.
— Куда? — сделал водитель еще одну попытку.
Ника пожала плечами. Сцепила на коленях дрожащие пальцы.
— Сейчас. Я с-сейчас. Извините.
Усмиряя в голосе дрожь, медленно, чтоб не заикаться и не жалеть себя, рассказала о том, как ехали на автобусе. Шли через стройку. И новый дом.
— Там рядом — еще один. Строится. И — четвертый. Этаж четвертый.
Повернула к мужчине страдающее лицо:
— И все. Адреса нет. Денег нет вот.
— Ладно, — сказал тот и снова завел машину.
— Куда? — подозрительно спросила Ника, моргая.
Водитель промолчал. Машина ехала по совершенно пустым улицам, сначала мягко шурша по гладкому асфальту, потом подпрыгивая — тогда Ника тянула шею, стараясь разглядеть хоть что-то среди пятен темноты, перебиваемой фонарями.
— Посиди, — сказал вдруг спаситель, останавливая машину напротив освещенного окошка какого-то спящего здания. Вышел, оставив Ниву уютно урчать, и быстро пошел через дорогу, мягкой, чуть крадущейся походкой.
Ника покусала губы. Вытянулась на сиденье, увидеть себя в зеркало. И пискнув, с зашедшимся сердцем, обернулась. На заднем сиденье сидела смутная фигура, обмотанная какими-то тряпками, торчала забинтованной головой. Ника, не отводя глаз, откинулась, защищаясь рукой. Минуту они молчали, глядя друг на друга, причем фигура смотрела через свои страшные тряпки, и свет сбоку падал, рисуя горбатый нос там, внутри свертка.
Запустив руку назад, Ника нащупала крышку бардачка и, открыв, зашарила внутри, натыкаясь на тряпки и бумаги. Пальцы наткнулись на что-то твердое, и она выдернула, держа поперек, большой нож в кожаных ножнах, за которые зацепился мешочек, с чем-то тарахтящим внутри. Вынимая нож, уронила ножны на подол, нацелила блеснувшее лезвие с зубчатым верхним краем на фигуру.
— См-мотри у меня, — предупредила фигуру.
Фигура молчала. Ника нервно повела коленями, что-то холодное покатилось по бедру и она, опустив лицо, увидела возле переключателя скоростей круглый, влажно поблескивающий глаз, — лежит и смотрит на нее с упреком темным зрачком в яйце вылупленного белка.
Прощаясь с вахтером, водитель сошел со ступенек и вздрогнул, услышав, как пронесся над городом душераздирающий визг. В три прыжка проскочил дорогу, рванул дверцу, и мгновенно оценив обстановку, вырвал из руки Ники нож, схватил ножны и сунул его туда, гася холодный блеск металла.
— С ума сошла? Да замолчи! Милиция приедет!
Он прыгнул на переднее сиденье и захлопнул двери. Визг стал громче, ударил в уши. Ника орала, тыкая пустой рукой в сторону заднего сиденья, и прижималась к своей дверце, стараясь отползти подальше от лежащего глаза.
— А, — сказал мужчина и расхохотался, — да помолчи же!
Перекинул себя через спинку кресла и дернул фигуру за край бинта. Та повалилась с глухим стуком.
— Это фигура. Ну, как тебе… идол. Поняла? Да неживая она.
— Она? — в ужасе переспросила Ника, шаря по двери в поисках ручки.
— Скульптура. Дерево, — раздельно проговорил мужчина, — поняла? Развернуть?
— Дерево?
— Да ты можешь сказать что, не повторяя?
Ника умолкла, боясь разозлить незнакомца, у которого в сумке лежат тесаки с крюками, а в бардачке… в бардачке…
Только тыкнула рукой вниз.
— А, — снова сказал хозяин идолища, — так это глаз. Стекло.
— Зачем? — вопрос был задан трагическим тоном, и вместил в себя все — и зачем нормальному человеку мешок стеклянных глаз, и зачем возить глаза в машине, и главное, зачем так пугать и без того перепуганных несчастных Ник…
— Потом, — лаконично ответил хозяин глаза.
И они поехали дальше.
Глава 14
Дядя Федя и хитросплетения родственных связей
Нике снилось, что прекрасный незнакомец, улыбаясь белозубо и ярко, выныривает из зеленой прозрачной воды и, подняв загорелую руку, машет ей. Радуясь, она ступает в мелкие волны прибоя, бежит, чувствуя, как ласково подается у коленей упругая свежая вода. Парень ждет, глаза у него синие-синие, как у Даньки, а мокрые волосы схвачены в хвост — как у Атоса. И когда Ника, поднимая подбородок, чтоб не нахлебаться, становится рядом, он вытаскивает из воды гитару, сует ей. Она недоуменно берется за гриф и красавец, хохоча, вдруг резко дергает несчастный инструмент вниз, так что Никина голова падает в мокрое волнующееся пространство.
— Зачем? — хрипит она, булькая.
И просыпается, тряся упавшей на дверцу машины головой. Резко оглянувшись на невозмутимого водителя, проглатывает слюну и вытирает уголок рта. Фу, ужас, как заснула. Вдруг еще и храпела спьяну. И этот сидит, не повернется, тактичный куда там.
Горячо покраснев, утыкается в стекло машины, глядя на проплывающие дома, полузакрытые спящими деревьями. Вот мимо проехала остановка, вокруг слоняются черные фигуры. Ника поежилась, вспоминая парней в кожанках. Пальцами убрала волосы, стараясь хоть как-то уложить их — нечесаные, лохматые.
— Пить хочешь? — водитель не поворачивался. Крутой лоб под ежиком стриженых светлых волос, линия прямого носа, жесткий подбородок.
— Нет.
— Градус еще не вышел.
Голова и правда кружилась. Но уже не двоилось в глазах и сердце не скакало, как бешеное. Было тихо и немножко весело. Ника потянулась, расправляя плечи, разгладила рваный подол, сокрушенно разглядывая тонкую ткань. Подумала, что колготки Людкины верно изорвала в клочья. Но думать об этом было грустно, и она снова уставилась в окно. Зашевелила губами.
— Что?
— Ничего.
— Что шепчешь там?
— Котов считаю.
Улица была просторная и часто уставленная высокими фонарями. Но дома плыли одноэтажные, отделенные от тротуара белеными заборами, на которые наваливалась буйная садовая зелень, черная и серая в ночном свете. И кошек, что сидели на заборных столбах или шли по своим ночным делам, было видно хорошо. Водитель усмехнулся и Ника насупилась.
— Много насчитала?
— Да неважно.
— Скажи уж.
— Вы не понимаете. Дело не в том, сколько. А — какие.
Мужчина повернул к ней лицо и снова уставился на пустую дорогу.
— Есть лунные коты. Еще коты фонарей и коты темноты. Котов темноты больше всего, если мало фонарей. В каждой темноте по своему коту. Они светят глазами. Но фонарей полно. Поэтому выигрывают коты фонарей. А там, где тень от листьев, прозрачная, там — лунные. Не смейтесь.
— А я и не… — мужчина слегка улыбнулся и стал серьезным, даже нахмурил светлые брови, чтоб видела — не смеется.
Ника снова замолчала, провожая глазами плавные силуэты на призрачных беленых стенках.
— Долго как едем. Потому что медленно, да?
— Чтоб ты посчитала котов.
Она кивнула. Конечно. Это ведь важно.
«Нива» медленно, будто нехотя свернула с широкой улицы, переваливаясь, проехала узкими переулками, и выскочила на замусоренную песком и щебнем дорогу между новостроек.
— Тут котов нет, — с сожалением сказала Ника и завертелась, разглядывая обгрызанные сверху многоэтажки, — наверное, где-то тут, дом Людкин.
— Узнаешь места?
— Остановка должна быть. Вспомнила! Одиннадцатый автобус! Знаете, где это?
