На следующий день, с подписанным прокурором ордером на обыск, Авдеев и Мартынов появились в офисе компании „Дизайн-проект“, предъявили охране и секретарше служебные удостоверения и прошли в кабинет генерального директора. Рогов внимательно прочитал ордер и равнодушно кивнул:
— Приступайте. Если скажете, что вы ищете, я, возможно, смогу вам помочь.
Лицо у него было тяжелое, под глазами черные тени. Но держался спокойно. Это было спокойствие бесконечно усталого человека.
— Нам нужна видеокассета с записью того, что происходило в комнате художника Егорычева, — ответил Авдеев, внимательно наблюдая за реакцией Рогова на свои слова. — У нас есть основания полагать, что записывающая аппаратура была установлена у Егорычева по вашему заказу. Доказательств нет, но мы их раздобудем. Это вопрос времени.
Рогов молча поднялся из черного офисного кресла, подошел к сейфу, вмонтированному в стену кабинета, привычными движениями набрал шифр. Кассета лежала поверх бумаг. Рогов повертел ее в руках и протянул Авдееву.
— Положите на стол.
— Как скажете. Это все?
— Пока все.
Запротоколировав изъятие вещдока, Авдеев и Мартынов вернулись в прокуратуру. Видеомагнитофон был только в приемной прокурора, но они не захотели смотреть пленку в присутствии посторонних.
— Поедем ко мне, — предложил Авдеев. Но, прежде чем уйти, занес кассету в научно-технический отдел и подождал, пока с нее снимут отпечатки пальцев.
Дома у следователя никого не было. Жена на работе, дети в школе. Авдеев включил телевизор и сунул кассету в видак. Запись длилась в общей сложности минут тридцать. Несмонтированные сцены без перехода сменяли друг друга, картинка была не очень четкой, но воображение дорисовывало подробности, а звук многократно усиливал эффект.
Авдеев и Мартынов много чего повидали за годы службы, но когда пленка закончилась, некоторое время не могли смотреть друг на друга, как школьники, которых учитель застал за подглядыванием в женскую раздевалку.
— Не позавидуешь этому Рогову, — проговорил наконец Авдеев. — Представляешь, как он это смотрел? Ничего удивительного, что он схватил пистолет и пристрелил этого гнуса. Я, наверное, поступил бы так же. Одно хорошо. Посмотрев эту пленку, присяжные признают, что он находился в состоянии аффекта. Получит лет пять. Если будет хороший адвокат, года три.
— Да ты никак уже записал его в убийцы? — заметил Мартынов. — Не рано?
— Гоша, мы-то с тобой знаем, что в жизни все просто. Помнишь, как пишут в учебниках по криминалистике? „Возьмем простой случай: муж зарубил жену топором“. Убийство из ревности — проще не бывает. Посмотрим еще раз?
— Нет, уволь, — решительно отказался Мартынов.
— Почему-то выпить хочется, как в первый день Пасхи, — признался следователь. — Тебе нет?
— Вечером выпьем.
В прокуратуре их уже ждало заключение эксперта научно-технического отдела: пальцевые отпечатки на видеокассете и на золотой зажигалке, обнаруженной в квартире Егорычева, идентичны.
Чтобы исключить последние сомнения, предъявили снимки Рогова консьержу дома на Больших Каменщиках. Он без колебаний опознал этого солидного господина, которого видел всего один раз, но хорошо запомнил. Порывшись в амбарной книге, предъявил запись: Рогов вошел в дом 19 января в 20.15, вышел в 20.40. Вечером 19 января соседка услышала глухой звук, донесшийся из квартиры Егорычева, как будто упало что-то тяжелое, а утром обнаружила его труп.
Все сошлось.
Прокурор подписал ордер на арест Рогова А. В., подозреваемого в убийстве Егорычева. Мера пресечения — содержание под стражей.
* * *
Задержать Рогова и доставить его в СИЗО было поручено Мартынову. Авдеев от участия в аресте уклонился: много других дел. Но Мартынов догадывался, что основная причина не в этом. Дело Рогова, при всей его простоте и обыденности, содержало в себе что-то тяжелое, неприятное и для следователя, и для оперативника. Они действовали строго в рамках закона, но требования закона в случае с Роговым были не то чтобы несправедливыми, но не совсем справедливыми. Подобные чувства Мартынов испытывал, когда однажды пришлось арестовывать человека, превысившего пределы необходимой самообороны. Он перестрелял трех вооруженных бандитов, пытавшихся ограбить его машину на одном из подмосковных шоссе. Убийство двух бандитов была признано правомерным, а вот выстрел в третьего, когда тот уже убегал, был излишним. В таких случаях, когда требования закона и понятия о справедливости не совсем совпадают, лучше всего дистанцироваться от дела, как можно скорее забыть о нем. Что Авдеев и сделал.
К дому Рогова в Олимпийской деревне Мартынов с милицейским нарядом приехал около девяти утра, но в квартиру подниматься не стал, чтобы не устраивать в доме ненужный переполох. Дождавшись, когда Рогов выйдет из подъезда и направится к своему „мерседесу“, на ходу выбирая на брелоке ключи, Мартынов преградил ему дорогу.
— Гражданин Рогов Алексей Вениаминович?
— Да, я.
— Ознакомьтесь с ордером.
Пока Рогов читал постановление, из дома вышла Ирина Рогова. Увидев мужа в окружении милиции, встревожилась:
— В чем дело, Леша? Что этим людям от тебя нужно?
Не ответив, Рогов обратился к Мартынову:
— В чем меня обвиняют?
— Обвинение вам будет предъявлено позже. Пока вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Егорычева. Руки, пожалуйста.
Сержант ловко защелкнул наручники.
— Нет! — больной птицей выкрикнула Ирина. — Нет, Леша! Скажи им, что ты этого не делал! Ты же этого не делал? Ты не делал этого?!
— Успокойся, это недоразумение, — ответил Рогов. — Позвони адвокату…»
* * *
— Странное у меня чувство, — проговорил Акимов. — Чем больше мы влезаем в сюжет, тем чаще мне кажется, что это не наша выдумка, а все так и было.
— А это не выдумка, — помедлив, отозвался Леонтьев. — Все так и было.
— Вы это серьезно?
— Да, Паша. Ничего более серьезного ты от меня не слышал и не услышишь.
Глава двенадцатая. «ЛИТЕРАТУРНЫЕ НЕГРЫ»
В любой работе обязательно наступает момент, когда начало работы и вызванный им кураж забываются, конца еще не видно, все кажется тусклым, как поле, осыпанное мутной февральской порошей. В такой момент Лев Николаевич Толстой писал Страхову: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил „А. Каренину“ Невыносимо противно».
Это письмо всегда поддерживало дух Леонтьева. Если уж великий Толстой был подвержен припадкам уныния, то мне сам бог велел. Особенно угнетающе действовало на Леонтьева в такие дни посещение больших книжных магазинов вроде «Дома книги» на Новом Арбате. Господи, и чего только нет! И прекрасно изданная классика, и переводная литература, и море разливанное чтива. И кому, к черту, нужна еще одна книжка, которую ты вымучиваешь, дурея от гектолитров кофе и тысяч сигарет?
Очень полезно было после «Дома книги» зайти в гастроном «Новоарбатский». Здесь тоже глаза разбегались от сотен колбас. Но раз их выпускают, значит, покупают, значит, они кому-то все же нужны? То же и с книгами. Раз издают, значит, покупают. Раз покупают, значит, читают. Значит, ищут в них то, чего не находят ни в классике, ни у зарубежных авторов. Находят ли в моих книгах? Кто его знает. Хочется верить.
Хотя до конца романа было еще далеко, Леонтьев, думая о его дальнейшей судьбе, испытывал некоторый дискомфорт. Где его издавать? Со Смоляницким отношения испортились после того, как Паша Акимов запустил утку о смерти Незванского и особенно после его пресс-конференции. История с подменой Незванского на актера Магаданской драмы Кричевского не стала достоянием прессы, но не исключено, что Смоляницкий знал, что подставу обнаружили. Недаром производитель горнорудного оборудования, каким-то образом связанный с хозяином «Парнаса», пригрозил «Российскому курьеру» оставить его без рекламы.
Леонтьев не понимал, зачем Смоляницкому вообще понадобился этот спектакль. Допустим, Незванский не пожелал прилететь в Москву, догадываясь, что услышит от газетчиков не только комплименты. Не так уж трудно уговорить, нажать. Или заболел? Это вероятнее. Все-таки 74 года — возраст почтенный. Казалось бы, что за беда? Выздоровеет — прилетит. Но это Леонтьев не видел в промедлении беды. Смоляницкий видел. Скорее всего, это было связано с тиражами. Как и предсказывал Акимов, спрос на книги Незванского после сообщения о его таинственной смерти подскочил. Но тянуть с воскрешением не следовало — подходили новые романы, объяснить читателям, как это их любимый автор умудряется писать с того света, было бы затруднительно.
Об охлаждении отношений свидетельствовали и мелочи: Леонтьева перестали приглашать на встречи читателей с авторами издательства, на презентации новых книг. В общем, все говорило о том, что соавторов с их новых романом не встретят в «Парнасе» с распростертыми объятьями.
