Какие же оргвыводы? Для кого?
Башмаков открыл сапогом дверь проходной, показал через стеклянный барьер пропуск — для соблюдения, понимаешь. Порядок — для всех порядок.
Дежурили тут напеременках старик со старухой Прошкины — днем Антиповна, вечером, к концу смены, чтобы вдвоем проверять выходящих, заступал Михеич, который оставался на ночь за сторожа. Комбинат работал в одну смену и с неполной нагрузкой.
— Спишь, Антиповна? — гаркнул Башмаков дежурной, нахохлившейся за боковым застекленным барьером.
Старуха испуганно встрепенулась:
— Да что ты, Едалий Дейч,[17] кто же с утра спит? А мы на посту, мы службу помним. Уснешь, а тут кто-то потащит сосиски, кто-то сардели…
— А кто колбасу, — добавил Башмаков строго. — Отворяй, старая.
Антиповна вышла и с трудом отворила тяжелую дверь на тугой поржавелой пружине.
— Нет, батюшка Едалий Дейч, понапрасну врать не стану. Нашу колбасу не возьмут — жесткая больно, жилистая.
«Мягкую вам еще, дармоедам! Челюсти крепче будут».
Башмаков хлестнул дверью и через комбинатский двор, украшенный разнообразными плакатами и лозунгами, потопал в контору.
Юная Дуська приподнялась за своим столом с машинкой, демонстративно огладив старомодную юбку — злилась, что запретил носить ей мини. И поглядела на своего начальника с требовательным вызовом, соплюшка. Башмаков проткнул ее взглядом.
— Упорствуешь, Евдокия Петровна, не здороваешься?
— Вы должны. И не зовите меня, пожалуйста, Евдокией Петровной. Что я вам, старуха?
— Грубиянка, понимаешь ты. Кто первый должен сказать «Здравствуй»?
— Вы! Вчера же объясняла: здоровается первым тот, кто входит в помещение.
— Извини-подвинься, понимаешь. Первым здоровается младший — правило одно для всех.
— Не одно, а смотря по ситуации: присутствующий или вошедший к нему, мужчина или женщина, старший или младший, воспитанный или невоспитанный… Вы забываете, что я женщина…
— Ты — женщина? Когда успела, понимаешь? В восемнадцать лет, без мужа?!
Она сразу вспыхнула:
— Не в том же смысле, Гидалий Диевич!
— Как не в том, когда у женщины это первый смысл, понимаешь. А второй — работа, и ты, значит, есть моя секретарша Евдокия Петровна.
— Господи, сколько просить: зовите просто Дусей.
— Извини-подвинься, но мы на службе, и я вам не мальчик и не этот самый, понимаешь…
Башмаков сердито махнул папкой и скрылся за дверью кабинета, оставив в предбаннике красную секретаршу.
Дунька необъезженная, понимаешь, соплюшка! Два дня служит и перевоспитывать взялась. Кого перевоспитывать — ди-иректора! Да я — раз приказ, и гуляй девка в другое учреждение. Не погляжу, что твой дядя — редактор районной газеты, понимаешь. Хотя, конечно, вздорить с Колокольцевым ни к чему. Но мы и не будем вздорить, мы тебя, Дунька чертова, перевоспитаем. Не ты нас, а мы тебя, понимаешь.
В дверь заглянул мастер сосисочного отделения Андрей Куржак:
— Гидалий Диевич, как насчет мясорубок?
— Обсудим, согласуем.
— Сколько же можно — они полгода на складском дворе валяются вместе с электромоторами. Ржаветь начали.
— Я вас, понимаешь, вызывал? Извини-подвинься. И не мешай мне работать.
Дверь досадливо захлопнулась, но через минуту открылась сцова — на пороге встала директор восьмилетней школы Смолькова:
— Я опять насчет сбора металлолома, товарищ Башмаков.
Башмаков поглядел исподлобья на полную, накрашенную Смолькову, полгода надоедающую ему со своим ломом, нажал клавишу селектора:
— Евдокия Петровна, вы знаете, что прием посетителей с тринадцати ноль-ноль?
— У них неотложное дело, товарищ Башмаков, — мстительно ответила секретарша.
— Неотложных дел, понимаешь, не бывает. У них неотложные, а у меня, извини-подвинься, отложные?… — И пошевелил косматыми бровями на посетительницу: — Уяснили, товарищ Смолькова?… До встречи после тринадцати ноль-ноль.
И всех других «неотложников» Башмаков решительно отфутболил к установленному времени, но принимать их уже не довелось, потому что в 13.00 состоялось роковое совещание, после которого обстоятельства изменились. И не только для Башмакова.
Совещание было высокое, межрайонное, проводил сам Дерябин, причем не выходя из своего кабинета в областном центре, а местпромовцы всех районов сидели у себя на предприятиях, слушали его указания и проникались. Век техники! Такие заочные совещания практиковались не один год — способ проверенный, удобный. Было бы еще удобней, существуй при этом обратная связь, но и так хорошо: не надо отрывать руководителей и специалистов среднего звена от дела для поездки в областной центр, не надо разводить излишние словопрения, а сообщи свои направляющие идеи и потребуй неукоснительного исполнения.
Хмелевские местпромовцы собрались в зале заседаний пищекомбината, и Башмаков не насторожился, когда вместе с Межовым пришел Анатолий Ручьев. Секретарь райкома комсомола должен знать, как работает союзная молодежь в напряженный период.
Башмаков провел представителей районного руководства за стол президиума и, пока радист, путаясь в проводах, устанавливал на красной трибуне черный квадратный репродуктор, прочитал по бумажке краткую вступительную речь:
— Товарищи специалисты, руководители среднего и низового звена, а также передовые труженики, «маяки»! Настоящее совещание по закрытым проводам радио и телефонной линии считаю открытым. В нашем комбинате имеется пять цехов: хлебопекарный, винный по производству крепленого вина «Красное яблочко», колбасно-сосисочно-сарделечный, грибоварно-консервный и ягодного варенья. Последние два цеха сезонные и не функциру… не фунциру… не функцинируют по причине отсутствия грибов и ягод. Когда поспеют, будем варить, выполнять и перевыполнять, понимаешь, Как директор комбината и опытный руководитель, возглавлявший разнообразные предприятия и хозяйства, я…
— Раз, два, три, четыре, пять! — нагло перебил с трибуны черный репродуктор. — Даю настройку. Раз, Два. Три. Четыре. Пять… Все районы приготовились?
— Так точно, готовы, — ответил Башмаков и сел рядом с усмехнувшимся Межовым. И Толя Ручьев улыбается во весь рот нечаянной обмолвке с глухим репродуктором.
— Заканчивайте приготовление. Ра-аз… Два-а… Три… Четыре… Пять… Достаньте все необходимое для записей.
Башмаков пододвинул к себе красную папку и достал из нагрудного кармана кителя модную трехцветную ручку.
— Сейчас перед вами выступит… — репродуктор сделал уважительную паузу, — начальник областного управления местной промышленности товарищ Иван Порфирьевич Дерябин. Пожалуйста, Иван Порфирьевич, прошу!
Башмаков погрозил ручкой собравшимся радиослушателям, поправил на широком носу очки и приготовился записывать.
— Здравствуйте, товарищи местпромовцы! — прогудел репродуктор приятным басом. — До конца текущего полугодия осталось пять дней, однако дела по выполнению производственных заданий находятся в таком состоянии, что мы вынуждены созвать это совещание. По плану, валовый объем продукции в рублях составляет…
Тут репродуктор заскрежетал, потом кашлянул, затем стал булькать и чмокать, — вероятно, товарищ Дерябин пил воду. Затем, продолжая речь, он назвал цифровые показатели, характеризующие отставание местной промышленности, привел положительные и отрицательные примеры, похвалил передовиков и пожурил отстающих. До Хмелевки он добрался в конце своей почти часовой речи и тут стал говорить заметно строже. Очевидно, не без расчета, для устрашения других подчиненных, хотя для него это было трудно. Товарищ Иван Порфирьевич Дерябин, в отличие от предыдущих руководителей, был добр и только грозил оргвыводами, а сам предпочитал меры поощрения, справедливо полагая, что снимать людей и переставлять с места на место нерационально. Куда лучше добиться стабильной обстановки, при которой люди чувствуют себя уверенно и не причиняют лишних хлопот. Однако в данном конкретном случае он вынужден был отступить от своей тактики поощрений, потому что награждать Башмакова было не за что, комбинат уже несколько лет проваливал планы, к тому же на снятии этого директора настаивали хмелевские руководители Балагуров и Межов. Пищекомбинат это все-таки пищекомбннат, как покормишь, так и работать станут, а у нас Башмаков или недодает продукции, или гонит такую, что никто не берет. Колбаса как резиновая, сосиски сморщенные, невкусные, вареньем только обои клеить… И диагноз: неизлечимый бюрократизм директора, формально-казенное отношение к делу, неумение организовать высокопроизводительную работу комбината.
Дерябин вынужден был согласиться. Хотя, по доброте своей, сомневался, считал Башмакова исполнительным работником. А если бы сейчас видел, как тот благоговейно слушает его голос и старательно записывает красными чернилами его организующие и направляющие мысли, возможно, не решился бы на высшую меру административного наказания. Но в эти роковые минуты товарищ Иван Порфирьевич Дерябин не видел своего подчиненного. И говорил следующее:
