Дерябин вынужден был согласиться. Хотя, по доброте своей, сомневался, считал Башмакова исполнительным работником. А если бы сейчас видел, как тот благоговейно слушает его голос и старательно записывает красными чернилами его организующие и направляющие мысли, возможно, не решился бы на высшую меру административного наказания. Но в эти роковые минуты товарищ Иван Порфирьевич Дерябин не видел своего подчиненного. И говорил следующее:
— …развивать производство на основе механизации, интенсификации, кооперации, интеграции и научной организации труда. К тому же руководить надо коллективно, опираясь на творческое содружество трудящихся масс. А как обстоит дело в пищекомбинате Хмелевского района? Плохо, товарищи. По старинке работают, примитивно, не учитывая требований современности…
— Учтем, исправим, — сказал Башмаков, записывая.
— У них на комбинате есть довоенная Доска почета под названием «Наши ударники по набивке кишок». Кажется, в колбасном цехе. Это же грубо, Башмаков, это некультурно! И название комбината явно устарело по форме.
— Учтем, исправим…
— А перспективные планы? Я же просил о расширении производства, а вы, товарищ Башмаков, подошли к этому несерьезно.
— Несерьезно? — Башмаков озадаченно встал. — Как так, понимаешь? Я в соответствии…
Межов подергал его за полу кителя, укоризненно покачал головой: нельзя же спорить с репродуктором, дорогой товарищ! Башмаков спохватился, послушно сел.
— …и сдайте дела товарищу, которого подберут на месте. Пусть коллектив комбината подумает над кандидатурой своего будущего руководителя, обсудит и войдет с предложением в райисполком к Сергею Николаевичу Межову, согласует с райкомом партии. Коллективно надо решать такие дела, коллективно. И подберите более демократичного руководителя, молодого, энергичного. А мы оформим соответствующим приказом, по управлению. Далее…
Но далее слова репродуктора потонули в радостных, никем не предусмотренных аплодисментах. Башмаков поглядел в зал и увидел, что радуются все приглашенные на совещание. Даже дочь его Нинка, сидящая рядом со своим женихом, бухгалтером Сережкой Чайкиным, довольно улыбается. Как же это так, понимаешь? Почему вместо сочувствия наказанному фигурирует нештатная, долго не смолкаемая радость?
И, дрогнув, Башмаков выключился из настоящего мероприятия, мысленно как бы просмотрел свое Личное дело в отделе кадров на предмет определения служебного соответствия.
Начало было трудным, драматическим. Родился Башмаков в семье лавочника и хозяина сапожной мастерской, а когда окончил трехклассную церковноприходскую школу, произошла революция. Ни в школе, ни в лавке, ни в мастерской о ней даже не намекали. Башмакову тогда шел уже пятнадцатый, потому что он очень любил учиться и в каждом классе сидел по два года. По завершении учебы строгий отец посадил его в мастерской учеником сапожника — пусть-де сперва выучится ремеслу, а там посмотрим. Нежданно грянувшие события огорчили и отца и сына. В мечтах юный Башмаков уже был хозяином на месте злыдня-отца, думал поквитаться с ним за суровость и недооценку своих способностей, и вдруг все перевернулось, власть взяли бедняки, лавка была конфискована, деньги появились другие, советские. А так хотелось отомстить старому хрычу за то, что помыкал им, звал короткошеим остолопом. Как тут быть? Ни лавки, ни мастерской нет, а на улице поют под красным флагом: «Кто был ничем, тот станет всем». Соблазнительно поют, звонко.
И юный Башмаков ушел из семьи лавочника и мироеда в недавно созданную коммуну. Его приняли охотно, — потому что был сапожником и добровольно порвал связи с отцом-эксплуататором. А потом приняли и в комсомол, хотя имя и отчество у него принадлежало старому миру. Выручили пролетарская фамилия и активность в строительстве новой жизни. Через несколько лет, когда коммуна распалась, он пошел в налоговые инспекторы и наконец-то отомстил отцу, единолично занимающемуся сапожным ремеслом — задавил дополнительными обложениями. И правильно: не давай сыну старорежимного имени, не считай тупым, — не тупей тебя, а по сапожному делу так настоящий удалец, — не порть анкету.
И вот Башмаков был выдвинут на руководящую работу — сперва председателем артели (после войны на ее основе был создан нынешний пищекомбинат), потом инструктором в земотдел и пошел, пошел… Он далеко бы пошел, он не пил, не глядел на женщин чужой принадлежности, вовремя платил взносы, выступал на собраниях, но трех классов для руководящего работника среднего звена было маловато. Предлагали учиться, да сперва не захотел, поскольку знал классового врага в лицо, сам от него произошел, а потом, когда стал начальником, садиться за парту стало не по чину.
И все же он вырвался за границу среднего звена и взял, как потом оказалось, главную свою вершину — стал заместителем председателя райсовета. Отсюда открывался пик еще выше — первого заместителя, а за ним высоко сверкал яркими многоцветными огнями главный пик с креслом Председателя, с подчинением ему не только райцентра, но и всех других сел и деревень района.
Оба пика была достижимы, потому что шла война, а Башмаков возвратился домой через два месяца после мобилизации, раненный при бомбежке на формировочном пункте. Бабьей Хмелевкой он был встречен с великой радостью. Бабы и вознесли его в зампреды РИКа: человек с войны, коммунхозом заведовал, бери и владей. Кого же еще ставить, косоглазого Титкова, что ли? Разложенец проклятый, юбочник!
Воцарившись в исполкоме, Башмаков немедленно прижал Титкова, и тот признал его первенство, стал послушным и здоровался с таким почтением, какое подобает зампредрика от рядового инспектора райфо. Титков никакого дела не знал, кроме взимания налогов, а Башмаков уже вращался в высших районных сферах, бывал на совещаниях в областном центре и за время работы заместителем председателя освоил знаменитый бюрократический принцип: «Есть над тобой начальство (а оно всегда есть) — не думай, подумал — не высказывай, высказал — не записывай, записал — не подписывай, подписал — не заверяй печатью, заверил — не давай ходу, а жди приказа начальства и, дождавшись, при напролом, ты не отвечаешь!»
Превосходное правило, проверенное. И все же после войны, когда стали прибывать первые демобилизованные, Башмакова низвергли на исходную позицию — председателем колбасной артели. Впрочем, с очень великодушной формулировкой: «Переведен на укрепление руководящих кадров». Лично Юрьевна записывала, вечный секретарь райисполкома, мать этого сопляка Ручьева, который тоже, понимаешь, радуется низвержению опытного директора, будто не Башмаков за годы самоотверженного труда сделал из мелкой колбасной артели целый пищекомбинат. Вон как хлопает в общих, понимаешь, аплодисментах Межову, покраснел даже, а толстолобый Межов, извини-подвинься, стоит быком за трибуной, глядит в зал и ждет, когда схлынет народное, понимаешь, одобрение оргвыводов по директору.
Никто не заступился, и значит, извини-подвинься… Но куда? Не рядовым же тружеником, понимаешь… И тут вспомнилось шутейное вроде бы предложение Балагурова возглавить пожарную службу, на которой не потянул молодой выдвиженец. Там не потянул, а сюда двигают такого же молодого, будто комбинат проще, понимаешь, пожарки. Но они, извини-подвинься, начальство, пусть и отвечают за последствия. С этими молодыми выдвиженцами они, понимаешь, наплачутся…
— …Вы спрашиваете, где же выход? По-моему, выход там, где вход, — говорил Межов. — Давно пора изменить порочный порядок, когда лошадь везет, а возчик только сидит на телеге, орет да размахивает кнутом. А по приезде хвалится: я привез, я доставил. А он даже дороги не выбирал — по кочкам, по оврагам, как придется, лишь бы прямо. Что ж, напрямик короче, говорят, да в объезд скорее. И еще одна добрая пословица: хорошему учись, а плохое само получится. Вот и выбирайте такого, который еще способен учиться. А зарплату вам завтра выдадут.
Межов прошел опять за стол президиума, сел между румяным, ясноглазым Ручьевым и рассерженным Башмаковым, похожим в очках на филина.
Несколько минут в зале стояла вопросительная тишина. Выбрать директора комбината — это не черпак с вареньем облизать. И сам факт увольнения Башмакова есть не простое кадровое перемещение, а приговор бюрократизму и казенщине, победа современных методов руководства, призыв к поиску всего нового, передового. А кто более всего способен искать, учиться и опять искать то передовое и новое? Конечно же молодой, грамотный и энергичный руководитель. Вот как Анатолий Ручьев, например. Прекрасный же парень, отличный комсомольский секретарь. Или райком его не отпустит?
— Ручьева! — разом крикнули из первого ряда Сергей Чайкин и Андрей Куржак.
