Наступает большое облегчение, когда за мной приходит волонтер из отделения лечебной физкультуры и уводит меня к себе.
Там мне выдают ходунок – в личное пользование, – с зелеными теннисными шариками, чтобы легче скользил. Врач-инструктор мне говорит, что ее работа – подготовить меня к выписке.
– Обычно после таких случаев, как у вас, человеку нужна реабилитация в течение недели. Но с вашей непонятной страховкой вас никто держать столько не будет, так что придется вам заниматься дома самому. Хорошая сторона в том, что, в общем, при таких явлениях вам повезло: у вас нарушения несущественные.
– Мне они кажутся очень даже существенными.
– По десятибалльной шкале ваш случай оценивается балла на два, – говорит она. – Поверьте мне, вы легко отделались.
Она пытается вовлечь меня в игру с пуговицами и молниями, что мне сначала кажется идиотизмом, но когда я пытаюсь, оказывается, что пальцы меня не слушаются. Я снова пытаюсь расстегнуть пуговицы, и наконец она мне приносит другой набор, побольше, и у меня получается.
– Класс, – говорю я. – Так мне что теперь, отдать все рубашки пуговицы перепришивать?
– Тоже метод, – говорит врач.
– У меня теперь лучше не будет? – спрашиваю я. – Всегда вот так?
Кто мог бы подумать, что одеться и пройти четыре ступени вверх бывает так трудно.
– Не паникуйте, – говорит она. – Просто нужно время.
После часа лечебной физкультуры я выжат как лимон и возвращаюсь в палату, чувствуя себя очень одиноким. Мне предложили прийти снова через пару часов, если я пожелаю повторить попытку.
Ленч уже ждет. Томатно-рисовый суп, все тот же томатно-рисовый суп, который я ел в кафетерии, когда ожидал известий о Джейн. Не могу отделаться от мысли, что если съем его, то никогда отсюда не вырвусь, так и останусь в этом порочном круге томатного супа и больниц, и потому я его просто оставляю в тарелке.
В палату входит молодая женщина:
– Папа?
– Вы ошиблись палатой.
– Не ошиблась, – говорит она. – Я ждала. Была здесь, а вас не было. Я пришла к больному на койке «А», а на койке «А» никого нет.
– Мне очень жаль.
– Он ушел домой?
Я замечаю, что на ней красный шарф.
– Откуда у вас такой шарф?
– Подарок от матери. А что?
Ну почему это должен делать именно я?
– Он умер, – говорю я.
– Когда?
– Сегодня ночью.
– Можете мне о нем рассказать? Я его так и не увидела.
– Я тут записал кое-что; ваш отец меня просил это вам рассказать.
Я достаю записки и пытаюсь их расшифровать, заполняя пропуски фрагментами, которые я запомнил, но не успел записать.
– Два года назад умерла моя мать. У нее в бумагах я нашла его письма. Я писала ему и ответа никогда не получала – вплоть до самого последнего времени.
– Прекрасный был человек, – говорю я. – Необычайно, дьявольски интересный. Сложный и очень человечный – во всех смыслах. Наверняка он жалел о том, что случилось. И наверняка был еще более сложным, чем мы знаем или узнаем когда-нибудь.
В палату входит священник.
– Меня вызвали. Сказали, что есть желающий получить отпущение грехов.
– Он умер, – отвечаю я. – А раввин у вас тут есть?
Он вытаскивает из кармана ермолку и натягивает на голову.
Меня это как-то смущает – ермолка при сутане.
Тут еще и доктор входит.
– Ну, как мы себя чувствуем, мистер… – он смотрит в карту, – Сильвер?
– Мы знакомы? – спрашиваю я.
– Нет.
Женщина встает и говорит, что не хочет мешать.
– Это несколько минут, – объясняю я. – Доктора надолго не засиживаются.
– Я кофе выпью и вернусь, – говорит она.
– Я тут сейчас один остался, – сообщаю я доктору. – Другой умер.
– Бывает, что ничего сделать не можем, – отвечает он. – Зато у вас все в порядке. Скоро домой пойдете. Какие-нибудь ко мне вопросы?
– Трахаться мне можно? – Оглушительная пауза. – Боюсь, этот «инцидент» случился из-за виагры, которую я брал у брата.
– Каким образом?
– Принимал солидными дозами и, наверное, вроде как предохранитель пережег.
– Не думаю. Но теория интересная, возьму на заметку.
– Так можно мне трахаться? Принимать виагру? Или левитру, или что там еще бывает.
– Я бы на вашем месте дал себе отдых.
– И надолго?
– Скажем так: если у вас есть естественная эрекция, то нормально. Если же головные боли или просто паршиво себя чувствуете – отдохните. Если эрекции не удается добиться, что вполне возможно после событий вроде этого – кратко-временное ее отсутствие, – я бы на вашем месте отложил это дело, извините за каламбур. Тут все дело в том, на какой риск вы согласны идти. Я знал мужчин, которые после этих событий так пугались, что даже думать о сексе не хотели. Другие же пытались снова прямо здесь, в больнице – где всяческая помощь в случае чего намного ближе. Но я вам этого не говорил, вы от меня не слышали.
– Конечно, – отвечаю я. – И вопрос, конечно же, гипотетический. По правде говоря, дело в том, что мне страшно, я теперь всего боюсь. Не могу представить, чтобы снова стал принимать эти таблетки, чтобы мне вообще захотелось секса.
– Это вполне нормально, – говорит он. – Надо перестать считать себя к этому обязанным. Соскочить с этого крючка.
– Вот что я хотел бы знать на самом деле, – начинаю я снова, – это уже было оно или только предупреждение? Дальше будет еще? Готовиться мне к худшему?
– Обещаний мы не даем, – говорит доктор, качая головой. – Артерии у вас с виду хорошие, нет скрытых тромбов, готовых оторваться и закупорить сосуд. Для вашего физического состояния форма у вас вполне. Так что я ожидаю полного вашего выздоровления, а к работе вы вернетесь на следующей неделе. Пора мне, – говорит он, глянув на часы.
Девушка возвращается, держа в руке чашку кофе.
– Вы устали, – говорит она и смотрит на меня заботливо.
– Да.
– Трудно вам пришлось.
Я не совсем понимаю, это сказано саркастически или нет.
– Да, – отвечаю я.
Как вышло, что она нашла своего отца лишь на следующий день после его смерти? Где она была вчера?
Я думаю об Эшли и Натаниэле, вспоминаю, на чем мы остановились. Гадают ли они, почему от меня ничего не слышно? И как они сами там? Я бы позвонил им прямо сейчас, пока не забыл, но не могу вспомнить, где они конкретно. Как их школы называются?
Наверное, еще повезло мне, что я не забыл про них начисто.
После обеда меня вдруг, без всякого предупреждения, выписывают.
– Ну вот, мистер Сильвер, вы свободны, – говорит сестра. У меня ощущение, будто меня не столько выписали, сколько выставили.
– У меня был инсульт, и вы уже отправляете меня домой?
– Вы выжили, вас отпускают домой, так радуйтесь. В приемном штабелями лежат люди, которым похуже, чем вам, они ожидают места. Вас там ждет такси внизу.
Не знаю, как и почему это получилось, но у меня карманы набиты деньгами – деньгами моего соседа. Я их туда не клал, но кто-то это сделал вполне сознательно. Обнаруживаю я это, лишь когда лезу за бумажником и нащупываю пачки двадцаток.
– Сегодня у вас счастливый день, – говорю я водителю, отдавая ему две двадцатки вместо двенадцати.
– Кто бы спорил, – отвечает он.
Собачник уже ушел, но оставил записку: «Надеюсь, вам лучше. Я приду около пяти, Тесси выгулять. P.S.: Также рад буду выполнять эту работу по необходимости. Карточка с моими условиями приложена».
Я смотрю на карточку, украшенную узором из отпечатков лап. Пятнадцать долларов за разовую прогулку, пятьдесят за ночевку. Вполне разумные цены.
Засыпаю на диване, рядом сворачиваются кошка и собака. Никого никуда не вызывают, никаких тебе красных и синих кодов, не воняет ни антисептиком, ни вареной капустой, только тишина дома, тихий звяк почтового ящика, приятность, что Тесси на страже. Я сплю, пока в пять часов вечера не приходит собачий друг. Он укрывает меня одеялом, выгуливает собаку и говорит, что утром придет опять.
– Не знаю, как вас благодарить, – говорю я.
– Это необязательно.
Я киваю. Веки тяжелеют.
– До завтра, – говорит он.
Темнеет, и ко мне подкрадывается какой-то холодный страх. Включив всюду свет, а заодно и телевизоры, я задумываюсь: что мне сообразить себе на ужин? Иду в кухню, открываю и закрываю холодильник, возвращаюсь на диван.
Среди бумаг, данных мне при выписке, есть листочек доставки продуктов на дом. Я набираю номер. Сегодня они уже закрыты, оставляю сообщение.
Тут вспоминаю рекламный ролик «Доминоз пицца», насчет доставки за тридцать минут. Звоню, заказываю пиццу и пару банок колы.
Пока я жду, мне перезванивают из доставки продуктов.
– Послушайте, – говорит мне женщина, – ваше сообщение прозвучало очень уж жалобно. Выписались из больницы, живете в доме брата, пока его нет, – совершенно непонятно, что это значит. Мы же не служба вроде кабельного телевидения: захотел – подключил, захотел – отключил. У нас программа, клиент должен подходить под ее условия.
