Анна надеялась, продавец не ошибся и птица хоть когда-нибудь запоет. Бедная канарейка — такое несчастное, потерянное создание!
— Ничего он не понимает, этот продавец, — возразила мама, — я свою канарейку знаю.
И Клара Зольтен вдруг засвистела мягким переливчатым свистом. Анна сразу его вспомнила, хотя не слышала с тех пор, как умерла Дженни, — а ей, Анне, тогда было лет шесть, не больше.
Птичка подняла головку и прислушалась.
Остальные Зольтены затаили дыхание.
Мама ласково, убедительно повторила переливчатую трель.
И канарейка отозвалась. Сначала просто нотку-другую, но все же она запела.
— Где ты такому выучилась, мама? — восхищенно спросил Фриц.
— У птиц, — горделиво ответила мама. — Когда-то, еще девочкой, я летом часто ходила в лес и пересвистывалась с птицами. И мама моя тоже всегда пела своим птичкам. А как мы его назовем?
Все призадумались, и тут Анна быстро, почти грубо выкрикнула:
— Пусть будет Питер! Хорошее имя, правда?
— Сроду не слыхала, чтоб птиц звали Питерами, — мама внимательно разглядывала канарейку, — но, кажется, ему подходит. Честно говоря, я когда-то была влюблена в мальчика по имени Питер.
— Ты? Когда? А кто он? Почему мы никогда о нем не слышали? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Моя первая любовь, — вздохнула мама, трагически закатила глаза и вдруг расхохоталась. — Поселился в соседнем доме, когда мне было восемь. А через год их семья переехала, и с тех пор я ничегошеньки о нем не знаю. Хотела Руди назвать Питером, да ваш отец воспротивился, и ни в какую. А для птички такое имя подойдет, не возражаешь, Эрнст?
— Если тебе нравится, я не против, — согласился папа.
Тут канарейка снова запела, издала коротенькую трель, уже без маминого приглашения.
— Похоже, договорились. Пусть будет Питер.
Анна хихикнула про себя. Щенка завести не удалось, но на прошлой неделе она узнала — мистера Мак-Нейра зовут Питер.
С самого начала войны у всех без исключения членов семейства Зольтенов появилась привычка: ежедневно слушать вечерние новости из Европы. И к концу апреля папины предсказания начали сбываться. Но для Анны апрель остался тем самым месяцем, когда они с Руди подарили маме канарейку.
В мае война перестала быть новостями по радио, в кинохронике или в заголовках газет — она ворвалась прямо в дом.
После маминого дня рождения и окончания весенней сессии Руди подождал только десять дней, а потом отправился на призывной пункт. Позже, вспоминая эти десять дней, девочка сообразила — брат ухитрился найти время для каждого члена семьи.
Он отправился посмотреть, как Фриц играет в баскетбол, а потом братья весь вечер сидели и разговаривали. Анна поднялась наверх и легла, но до ее закутка еще долго доносились несмолкаемые голоса. Легко было догадаться — говорил в основном Фриц.
Руди поехал на велосипедную прогулку с Фридой. Она чуть не отказалась, предпочтя какое-то другое приглашение, а Анна ей ужасно завидовала — вот бы поехать кататься с Руди, но с ее очками о велосипеде нечего и мечтать.
Вечерами и по воскресеньям брат сидел рядом с мамой, пока та штопала или гладила, задавал ей вопросы, после которых она пускалась в подробные воспоминания об их детстве.
Гретхен и Руди пошли в парк на концерт духового оркестра. Анна просилась с ними, но брат объяснил — концерт закончится поздно вечером, а ей положено вовремя быть в постели.
Он проводил бесконечные часы в магазине с папой, подменял маму, когда та уходила домой заниматься весенней уборкой. Бывало, покупатели подолгу не появлялись, и отец с сыном тихо разговаривали или просто молча сидели в обществе друг друга.
Анна, чувствуя необычность происходящего, как-то раз зашла в магазин — ей хотелось побыть с ними обоими, но спустя минут десять Руди попросил сестру пойти домой.
— Нам с папой нужно обсудить всякие дела, но завтра я подожду тебя после школы. Пойдем погуляем вдвоем, только ты и я. Пойми, мне важно побыть с папой. Ты же всю жизнь стараешься улучить момент и остаться с ним вдвоем.
Тут уж не возразишь, пришлось уйти. На следующий день, когда она вышла из школы, брат поджидал на углу.
— Ну и что твой дражайший друг, мистер Мак-Нейр, сказал сегодня? — поддразнил сестру Руди.
"До чего ж догадлив", — слегка покраснела Анна.
— Сегодня у нас не было математики.
Они отправились в парк, под ногами свежая трава, солнечные лучи заливают землю сквозь прозрачный купол молодой листвы.
— Анна, давай посидим на скамейке. Я должен… Мне нужно с тобой поговорить. Мне необходимо кое-что рассказать тебе.
— Не хочу ничего слушать, — возразила девочка, но покорно села на скамейку.
Оказалось, он завтра собирается записываться в военно-морской флот.
Анна просто онемела, сидела, уставившись вниз, на крепко сцепленные пальцы.
— Я заранее никому не сказал, только папе, — Руди будто подслушал мысли сестры. — Папа… папа понимает, но он такой… такой усталый. Наверно, теперь в нашем доме будет невесело. Мама… не знаю, как она перенесет. Все уже выросли и отдалились от нее, но ты… папа с мамой больше всех тебя любят.
Анна взглянула на брата, изумление вывело девочку из горестного столбняка.
— Тебе, понятно, не верится, — рассмеялся он. — Когда ты была маленькой, мама все время боялась — вдруг с тобой что-то не в порядке. Но ты выросла, Анна. Стала доброй. Видишь то, чего другие порой не замечают. Я тебя прошу, помоги остальным, особенно папе с мамой.
Ей помогать папе? Маме — может быть. Хотя и тут ужасно трудно, почти невозможно. Папа… он сила и опора, к которой она привыкла прислоняться. Это папа ее помощник! Сейчас многое переменилось, но в голове все равно не укладывается — помогать папе?
Руди словно опять прочел мысли сестры, протянул руку и накрыл ладонью маленькую ладошку.
— Война ужасно ранила папу, куда сильнее, чем мы можем себе представить. Он не говорит о тете Тане, но думает о ней непрестанно. И одинаково горячо любит и Англию, и Германию. А теперь еще будет бояться за меня.
— Тогда оставайся! — сдавленно, хрипло выкрикнула девочка. — Ему и без того неприятностей хватает. Я ему не помощница. Не уходи, не смей!
Он бережно отпустил ее руку и встал.
— Я должен, — ответил Руди. — Я знаю, как ему больно. Но все равно должен идти. Не могу объяснить, ты, наверно, не поймешь… Анна, помнишь, господина Кеплера?
Сначала она не сообразила, о чем Руди говорит. Но вдруг ее осенило. Господин Кеплер, директор школы, где они учились, пока жили в Германии. Нацист. Жестокий человек, запретил им петь любимую песню, песню о свободе. Как они его боялись! Чувствовали себя перед ним такими беспомощными! Когда пришло письмо об аресте тети Тани, Анна многое вспомнила. Герда Хоффман, одноклассница, у нее отец пропал, не вернулся домой, семья весь вечер просидела, дожидаясь, пока он придет к ужину. Заплаканные глаза Герды, которая тоже исчезла неизвестно куда, несколько месяцев преследовали Анну во сне.
— Да, помню.
— Вот поэтому-то я иду. Чтобы господин Кеплер и ему подобные не победили. А еще — помочь тете Тане, кто-то же должен. Обещай, Анна, ты будешь о них заботиться. Сделаешь все, что в твоих силах. Обещай!
Теперь она плакала и не могла остановиться. Но все же кивнула головой и встала рядом с братом, силясь вытянуться как можно выше.
— Возьми, — Руди протянул ей свой платок.
Она с шумом высморкалась. Знакомый и привычный звук развеселил обоих. Анна вытерла слезы — больше она плакать не собирается.
— А почему ты идешь во флот? — и голос пусть не дрожит. — Двоюродный брат Паулы записался в армию.
— Может, у меня в голове все слегка перемешалось, но не хочу сражаться в самой Германии. И Франкфурт бомбить не хочу. Там и другие люди живут, не только господин Кеплер. Он-то, наверно, уже в армии или где-то еще.
— Ну нет, — возразила Анна. — Небось, по-прежнему детишек мучает. Думаю, на деле он порядочный трус.
Право, непонятно, как девочка умудрилась продержаться за ужином, но ее никто ни о чем не спрашивал. Папа то и дело поглядывал на дочку, но он-то знал. Руди отпускал шуточки, нахваливая голубцы, приготовленные Гретхен, вся семья покатывалась с хохоту, а у Анны кровь стыла в жилах. Она даже не взяла добавки яблочного пирога.
Наутро, когда Руди ушел, с мамой что-то произошло. В воскресенье она отказалась пойти вместе со всеми в церковь. И это мама, которая всегда утверждала — воскресную службу нельзя пропускать ни в коем случае, только если ты и впрямь серьезно болен. Странно и непривычно сидеть на церковной скамье без мамы. А дома, когда Гретхен позвала обедать, мама не пожелала идти за стол, сказав, что уже поела.
— Неправда, — пробормотала Гретхен, — ничего даже не тронуто.
