«А ты вот когда-нибудь пожимала руку убийце?»
«Нет, зато я пожимала руку писателю».
«Ну, это не так здорово».
«Это почему же?»
«Ну, мне так сказали».
«Тогда познакомь меня получше с этой Кровавой Ногой, только по-быстренькому!»
* * *
«Кровавая Нога совершал свои убийства следующим образом: он пробирался средь бела дня в сакристию университетской часовни, «одалживал» там амуницию священника и спешил на место убийства – в какой-нибудь из многочисленных берлинских парков. Там он прятался в кустах и выслеживал своих маленьких жертв. Как только невезучая няня спускала глаз с того, кого обещала беречь как зеницу ока, это чудовище Мориц Вайс подкрадывался через полянку к маленькой жертве, невинно глазевшей на чудеса Творения, и наносил удар ногой по неокрепшему еще черепу. После этого убийца нырял в заросли и ждал, когда вернется няня и найдет ребенка – уже погасший свет очей неизвестных родителей, чье имя он узнает из вечерних газет.
Вопли няни были подобны божественной музыке. Именно так, должно быть, кричала Мария, когда ее сын на кресте вверил свой дух Отцу. И сравнение это неслучайно: единственным звуком, который слышался, когда тяжелый ботинок врезался в детский затылок, был тихий печальный выдох.
После убийства Мориц Вайс продолжал наслаждаться отголосками воплей и стенаний взрослых, которые еще долго отдавались в его ушах. Они наполняли его душу покоем и помогали выполнять повседневные обязанности в церкви многострадальной матери Христа. Однако, как свойственно их природе, эти ублажающие звуки мало-помалу сходили на нет, и семинарист был вынужден снова пускать в ход свою кровавую ногу.
Шли недели, месяцы, годы – мертвых детей уже было двенадцать. Власти оказались беспомощны перед волной убийств. Традиционные полицейские методы – усиленное наблюдение за местами, где, как считалось, мог промышлять убийца, и бесчисленные аресты по наводкам медиумов и детективных писателей, для которых эта трагедия стала настоящей золотой жилой и возможностью разрекламировать себя и свои опусы, – не продвинули расследование ни на йоту. Убийца маленьких детей по прозвищу Кровавая Нога разгуливал на свободе по Берлину, и никто ничего не мог с этим поделать.
И вот однажды уличный мальчишка, беспризорник, рыскавший по парку в поисках кошельков, увидел, как из штанины священника, что проходил через его охотничьи угодья по извилистой тропинке вдоль самой ограды, выпал клочок бумаги. Мальчишка был карманником, то есть избавлял сограждан от мелочи, отягощавшей их во время прогулок, и поэтому его не занимали вещи, которые люди теряли по собственной инициативе. Он поднял обрывок с земли и, хотя это была всего лишь пожелтевшая вырезка из газеты, пустился в погоню за фигурой в сутане, размахивая бумажкой и взывая: «Господин! Господин! Вы потеряли!» Но когда господин не только не ответил ему, а даже прибавил шагу и почти побежал через детскую площадку, мальчишка обиделся и уже не захотел дальше за ним гнаться:
– Вот что значит быть карманником! Никто тебе не доверяет, нас опасаются даже те, кто лучше всех разбирается в человеческих пороках. Впрочем, я полагаю, так обстоит со всеми профессиями: везде есть свои плюсы и минусы.
Бормоча себе под нос что-то в таком духе, беспризорник разгладил газетную заметку. Он был твердо настроен выбросить ее, поскольку имел в этой сфере неприятный опыт: как-то раз он попался с одним печатным изданием, которое ему иметь не следовало. Однако прежде он хотел эту заметку прочитать.
Мальчишка остолбенел: вырезка была не чем иным, как семимесячной давности извещением от полицейских властей, наставляющим родителей получше следить за своими детьми в связи с приближением полнолуния. По мнению психиатров, это увеличивало вероятность того, что Кровавая Нога выйдет на свой промысел.
Плюнув на газетный клочок, беспризорник скомкал его и сунул в карман. Он знал парк как свои пять пальцев и понимал, что Божий служка не мог далеко уйти. Если он окажется тем самым волком в пасторской шкуре, о котором подумал мальчишка, то здесь ему светила большая удача, ведь Кровавую Ногу разыскивали не только следственные органы.
Когда повальные розыскные мероприятия полиции стали мешать нормальной преступной деятельности Берлина, Черный Макс, король преступного мира, решил взять дело в свои руки и пообещал своим людям, что тот, кто доставит к нему детоубийцу, без награды не останется. А если учесть, что Черный Макс и так благоволил к беспризорнику – бедному еврейскому мальчугану Нельсону Рокфеллеру, было ясно, что мелочиться он не станет.
Мальчишка прочесал парк с той же тщательностью, с какой обшаривал задние карманы берлинского бомонда, и прошло совсем немного времени, когда он заметил священника. Тот вел себя совершенно неподобающим для своего сана образом: присев на корточки за кустами, он следил за детьми.
Теперь события развивались быстро. Мальчишка свистнул другим карманникам, карманники шепнули новость домушникам, домушники поговорили с проститутками, проститутки передали весть сутенерам, сутенеры связались с букмекерами, букмекеры сообщили управляющим казино, управляющие казино позвонили директору Национального банка, директор Нацбанка прервал совещание с министром финансов и поспешил на встречу с человеком, которому, по утверждению коммунистов, принадлежала вся Германия.
Черный Макс расслабленно возлежал на массажном столе в своей штаб-квартире под Рейхстагом. Один из его катамитов читал вслух свежий выпуск «Приключений Секстона Блейка», а остальные шесть растирали тело босса ассирийскими маслами. Криминальный король мечтал, чтобы знаменитый сыщик приехал в Берлин и они схлестнулись. Он сам бы сражался, как последний мерзавец, Блейк – по-благородному, и оба – с великой изобретательностью.
– Почему в жизни не так, как в книжках? – умиротворенно пробормотал он, размякший под легкими, проворными мальчишескими руками и под впечатлением от возникшей в его воображении рельефной фигуры сыщика. – Полиция в Германии ни на что не годится! Сколько бы денег я ни вбухивал в этих болванов, они не отыщут непослушное дитя, даже если будут им беременны. Как несправедливо и по отношению к общественности, и по отношению ко мне, что такие личности, как Секстон Блейк, всего лишь вымышленные. Людям было бы гораздо спокойнее, знай они, что такой человек действительно существует, а у меня был бы достойный противник, с которым можно потягаться…
И Черный Макс соскользнул в свою любимую грёзу: темная, беспросветная ночь, сверкают молнии, грохочет гром. Черный Макс и сыщик стоят друг против друга на самом верху крыши Рейхстага. У каждого в руках по револьверу. Они одновременно нажимают на курки, но выстрелов не следует. Холодно засмеявшись, они отбрасывают оружие и хватаются врукопашную. Секстон Блейк использует восточные боевые приемы джиу-джитсу, а Черный Макс дерется, как баба, – кусаясь и царапаясь. У этой схватки может быть лишь один исход. Сыщик умелыми, хорошо продуманными пинками и отмахами рук оттесняет Макса к краю крыши и, пока тот пытается удержать равновесие, произносит: «Твоим злодеяниям пришел конец! Завтра человечество проснется к новой жизни, в новом мире, где белое рабство будет так же абсурдно, как мысль о том, что такое чудовище, как ты, могло ходить по этой земле!» На что Черный Макс тут же отвечает: «А не застряли ли вы, уважаемый Секстон, в какой-то роли? Не перепутали ли вы меня с вашей уголовницей Стеллой? Я женщинами никогда не интересовался, я больше по части мальчиков!» И затем, из последних сил вцепившись в сыщика, увлекает его за собой вниз. В падении они сливаются в сладострастном поцелуе…»
* * *
«Слушай, а ты, случаем, не забыл о Мари-Софи со всей этой ахинеей? Разве она не торопилась домой в Gasthof Vrieslander?»
