После выхода из часовни девчонки не носятся по коридорам, не визжат, не дерутся. Присутствие в монастыре новой монахини вселяет во всех необычную предупредительность и вежливость. Даже конверские сестры не покрикивают сегодня на воспитанниц. Сестра Романа грациозно орудует у кухонного котла, сестра Дорота, ведающая свинарником, тщательно проветрила свою рясу и скуфью, а матушка-настоятельница и сестра Алоиза щеголяют отлично выглаженными велонами и белыми как снег чепцами, словно демонстрируя всю привлекательность монастырской жизни.
После завтрака я побежала на кухню за тряпкой, чтобы вытереть посуду. Посередине кухни стояли сестра Барбара с подносом в руках и матушка-настоятельница, спрятавшая свои руки под рясой. Обе пристально смотрели друг на друга: новая монахиня — с удивлением и страхом, матушка-настоятельница — с гневом.
— Прошу оставить поднос, — сказала настоятельница, с трудом сдерживая возмущение. — Я сама подам ксендзу завтрак, а вы тем временем познакомьтесь с нашими воспитанницами…
Сестра Барбара, смутившись, посмотрела на поднос.
— Может быть, я все же сперва подам, а потом сразу же вернусь. Мне хотелось помочь сестре Романе…
Я мысленно усмехнулась, видя такую неопытность новенькой.
Как можно не знать о том, какое величайшее наслаждение для нашей матушки-настоятельницы — наблюдать за тем, как ксендз съедает румяные булочки и попивает сливки!
— Никто не требует от вас этой услуги. — Матушка-настоятельница недоброжелательно взглянула на свежее, совсем еще юное лицо новой монахини, и ее собственное лицо словно окаменело и посерело.
— Идите, пожалуйста, — жестко закончила она.
Когда я вернулась в трапезную, сестра Алоиза возвещала надменным голосом:
— Кто до обеда станет плохо вести себя, тот во время обеда будет лишен сюрприза.
— Какого? Какого? Ну, скажите, пожалуйста!
— Сегодня на обед будет компот!
— Компот! — малышки бросились друг другу в объятия.
— А почему? — пролепетала ошеломленная Зуля.
Воспитательница понимающе улыбнулась:
— Потому что у нас сегодня долгожданный гость!
После обеда малышки, уткнувшись в котел, усиленно соскабливали со дна прилипшие яблочные кожурки.
Неожиданно в столовой появилась сестра Алоиза.
— Ну и как, девочки, понравился вам десерт?
Воспитанницы сперва затихли, а потом, сообразив, что речь идет о компоте, крикнули дружным хором:
— Да, да! Понравился!
Зоська чмокнула сестру Алоизу в руку:
— Ничего более вкусного ни разу в жизни еще не ела!
— А что вы скажете, если, я предложу вам кулиг, прогулку на санях за город?
Онемевшие от восхищения и неожиданности, воспитанницы не могут выдавить из себя ни слова. Тридцать пар глаз с мольбой уставились на монахиню.
— Боюсь только, не промерзли бы вы, мои милые. Сестра Дорота выдаст вам теплые лыжные костюмы. На прогулку поедут все, за исключением самых младших и больной Людки. — Подходя уже к двери, она добавила лукаво: — Да смотрите, не опаздывайте с возвращением. На ужин будут сосиски.
Визжа от радости, бросились мы всей гурьбой вверх по лестнице.
На чердаке, в чулане, где на гвоздях, вбитых в балки, рядами висела рабочая одежда, нас поджидала сестра Дорота, склонившись над открытой плетеной корзиной.
— Вот здесь ваши лыжные костюмы. Разделите то, что есть. Все равно на всех не хватит.
Благороднейшие заветы о любви к ближнему тут же рухнули — сильнее всего на свете в этот момент оказалось желание вытащить из корзины что-нибудь получше. Началась рукопашная. К счастью, сестра Дорота, всегда столь благожелательная к воспитанницам, схватилась за железный прут.
— Руки прочь! Встать парами! Иначе я закрою корзину!
Мы выстроились в две шеренги. Сестра-свинарка бросила какое-то тряпье на руки ближе всех стоявшей воспитанницы.
— На тебе! Теперь следующая, держи!
Наконец подошла и моя очередь. С удивлением рассматривала я костюм, поданный мне монахиней. Остальные девчата с какой-то боязнью и недоверием примеряли доставшиеся им "лыжные пары".
Взглянув на вырядившихся воспитанниц, сестра Дорота весело рассмеялась:
— Глядите-ка! Таких лыжниц еще свет не видывал! — И, побрякивая ключами, направилась в келью.
Одетые в "лыжные костюмы", девочки парами спустились по лестнице, миновали коридор и вышли на двор. Здесь они рядами выстроились возле стены. На ослепительно-белом, искрившемся от мороза снегу четко вырисовывались мрачные шеренги черных и длинных суконных плащей. Береты из серой шерсти и серые шарфики также не придавали нашей одежде блеска.
Делая вид, что нас совершенно не касается уродство "лыжных костюмов", мы подтрунивали над Эмилькой, обсыпанной снегом и похожей на "снежную бабу", когда на тропинке показалась Казя. Размахивая руками, она кричала:
— Санки! Санки едут!
Мы галопом бросились к калитке. В это время на крыльцо вышли сестра Алоиза и сестра Барбара. Укутанные в толстые шерстяные пелерины, в овчинных тулупах, они неторопливо пошли за устремившейся к дороге толпой девчонок.
У калитки нас уже поджидала пара саней. В первые сани, ничем не отличавшиеся от иных саней нашего курортного городишки, уселись обе монахини.
Другие сани, представлявшие собою обыкновенные крестьянские розвальни, но только с плетеными бортами, были выложены по днищу сеном. Лишь незначительная часть любительниц санной езды могла разместиться в них. За право ехать в этих санях тотчас же разгорелась короткая, но энергичная драка. Усиленно работавших кулаками и ногами девчонок ничуть не смутило то, что на них в полном недоумении смотрит сестра Барбара.
— Перестаньте! — пыталась утихомирить расходившихся воспитанниц сестра Алоиза. — Те, кому не достанется места, поедут в следующее воскресенье. Как вам не стыдно драться на улице! Ведь люди на вас смотрят!
Однако в обещанное "следующее воскресенье" ни одна из девчонок не верила, а то, что на нас смотрят люди, — мало кого беспокоило. Лихорадочно цепляясь за сплетенные из вербовых прутьев борты, каждая старалась во что бы то ни стало вскарабкаться в уже до предела заполненную корзину саней. Мне досталось место возле кучера.
Сестра Алоиза, заметив, что какая-то пани сунула Казе в руку злотувку[1], возмущенная, сорвалась со своего места.
— Казя и все остальные, не поместившиеся в санках, немедленно марш домой!
Десятка полтора воспитанниц побрели назад, громко ругаясь и возмущаясь.
В это время к санкам подбежала опоздавшая Стася. Увидев, что они забиты до отказа, она перевела на монахиню свой полный отчаяния взгляд.
— А где же саночки?
— Какие саночки?
— Ну, такие маленькие саночки, — по голосу Сташки чувствовалось, что она вот-вот заплачет. — Ведь должен быть кулиг[2]…
— А у нас и есть кулиг, — подтвердила воспитательница, хмуря брови. — В чем же дело?
— Да, на кулиге, — упорствовала маленькая Сташка, с трудом сдерживая слезы, — саночки едут по снегу. Много, много маленьких саночек, привязанных к шнуру, Я видела!
Сестра Барбара высунулась из саней, схватила под мышки плачущую девчушку и усадила ее рядом с собой.
Несмотря на протесты сестры Алоизы, нашлись и саночки. Железные, с выгнутой спинкой, они служили зимой для доставки свиньям помоев в бидонах. Привязанные шнуром к саням, они выглядели вполне прилично, и не только Сташка, но и ни одна из нас не сомневалась уже в том, что эти железные саночки, весело подскакивающие на снегу, убедительно свидетельствуют о весьма радостном событии: полтора десятка сирот-воспитанниц приюта едут кулигом!
Мы вернулись, когда уже опустились сумерки. Сбросив в чулане затвердевшие от мороза плащ, берет и дырявые валенки, я помчалась в столовую. В печи дотлевали еловые шишки. Молчаливая Казя, присев на корточки, усиленно дула в черную печную пасть: там вспыхивали красные языки пламени и сразу же гасли. В воздухе стоял запах гари и хвои. Было холодно. Сквозь щели в деревянных стенах проникал морозный воздух.
Утомленные, сонные, сидели мы на лавке, тесно прижавшись друг к другу, уставившись в черный прямоугольник окна, за которым неистовствовал январский ветер.
Послышался голос Владки:
— Ну и тишина во всем доме! Будто никого в нем не было и нет.
— Вот именно, — отозвалась я. — А может быть, нас и в самом деле нет и нам только кажется, что мы есть?
— Что-нибудь случится, — убежденно заявила Владка. — На крещение тоже было так вот тихо, а потом оказалось, что кот влез в кладовую, сожрал литр масла, а всыпали за это Казе.
— Тихо ты, — цыкнула на нее Казя. — Лучше давайте почитаем молитву, а то в такой вечер нечистая сила любит страшить. Ой, как завывает в трубе!
