— Кстати, для справки, я ни в каких университетах не обучался. Остался, как говорится, за бортом средней школы.
— От Люси я слышал другое, — сказал я, а свет снова стал ярким.
— Вполне понятно, потому что я ей этого не говорил. Но я ведь старался залезть к ней под юбку, понимаете? А первое правило торговли — «не охаивай товар». Если покупательнице по вкусу то, что она видит — и позвольте сказать вам, так оно и было, — то ваша обязанность как продавца поддержать ее решение. Заверьте ее, что она сделала правильный выбор. Что я и сделал, хотя, может быть, и использовал некоторую гиперболу. Вы когда-нибудь видели гипербол, Тон? Это похлеще бейсбола.
— Не могли бы мы вернуться к теме?
— Это к какой же?
— Завещание.
— Что еще за завещание?
— Я обсуждал с детьми, как нам следует распорядиться наследством.
— Люси оставила завещание? Чтоб мне! Вот уж не думал, что она выберет время для этого. Полагаю, она оставила все ребятишкам.
— «Все» практически сводится к дому. Им обоим по трети, остальное мне.
— Вот как? Неплохо для вас. Он же теперь должен стоить четверть миллиона, не меньше. Когда мы его купили, он был, как говорится, бросовым. Но демографическая обстановка с тех пор немножко изменилась.
Мы с Люси несколько месяцев назад оценили дом. Риэлтер сказал, что нам следует запросить за него двести семьдесят и рассчитывать продать его минимум за двести пятьдесят.
— Вы, видимо, хорошо осведомлены.
— Недвижимость — еще одно мое маленькое хобби. Однако, насколько я понял, мне не причитается ни цента, так при чем тут я?
— При том, что Клер, Фрэнк и я должны решить, продавать ли дом сейчас, обналичить его или нет, из чего, разумеется, следует, что мне надо немедленно подыскать другое жилье… или пока подождать. И тут играет роль, что именно они могут ожидать от вас, или же вообще ничего.
— Как так — ожидать?
— Что ваши дети получат по вашему завещанию?
Даррил Боб Аллен лениво потянулся.
— Ну, сказать вам правду, у меня все как-то руки до завещания не доходят. Я планирую пока еще поболтаться здесь.
— Естественно. Это мы все планируем. Но факт остается фактом: вы можете умереть в любую минуту. Даже сегодня ночью. Вам это знать не дано.
— Вы имеете в виду — человеку?
— Какому человеку?
— Человеку знать не дано? Или мне, лично, конкретно знать не дано?
— Я просто пытаюсь установить, на что могут рассчитывать дети. Ведь мы оба хотим для них самого лучшего, Даррил?
— О, конечно!
Он вздохнул и повел рукой вокруг:
— Вот, собственно, все, что у меня есть. Если им это требуется, то бога ради. Я хочу сказать, ведь никого другого не имеется и они получат все и без всякого завещания.
— Других наследников у вас нет?
Он качнул головой — краткое исчерпывающее движение, которое жутковато напомнило мне Люси. Наверное, она переняла это движение у него. Или он — у нее.
— И все? — спросил он.
— Что — все?
— Вы проделали весь путь сюда ради этого? Черт, мы могли бы выяснить все это, когда я позвонил вам из города.
Он наполнил свою стопку.
— Но на самом-то деле вы приехали по другой причине, верно?
— А какая другая может быть у меня причина?
Он осиял меня улыбкой сквозь бороду лесоруба.
— Вы приехали посмотреть на меня.
— И зачем же это мне?
— Не спорю, тут я строю догадки. Но вы только что потеряли жену, так? Я ее тоже потерял, но довольно давно. И у меня было время свыкнуться с этим. К тому же я имел ее дольше и в лучшей форме. Но ваше горе еще свежее, как говорится, и знали вы ее всего несколько лет. Так что кусочек ее, который вы знали, был вроде верхушкой айсберга. А теперь айсберг утонул. Помните бородатый анекдот? «Титаник» столкнулся с айсбергом. Айсберг не пострадал». О чем бишь я?
— Вы спросили, почему я приехал сюда сам. Ну, в частности, для передышки. Последние недели были очень напряженными.
— Могу себе представить. Послушайте, я искренне сожалею, что не выбрался на похороны.
— Похорон не было. Для них необходимо тело.
— Ну, так на заупокойную службу или как там. Но мне показалось, что вышло бы неловко.
— Очень тактично с вашей стороны.
— Ну и конечно, вопрос о деньгах. Бензин я тут понемножку продаю. Единственная бензоколонка на восемьдесят миль в одну сторону и на шестьдесят в другую. Беда в том, что движения по этой дороге почти никакого нет. Ну, иногда подрабатываю на каком-нибудь строительстве в Вегасе. Вот это место стоит посмотреть. Стоишь там и видишь, как оно растет прямо у тебя на глазах. Уйдешь на обед — и уже новых полквартала выросло.
Снова свет тихонько умер и опять вспыхнул. Аллен наклонился вперед и плеснул виски в другую стопку.
— Давайте, Тон, — сказал он. — Не позволяйте мне пить здесь в одиночку. Послушайте, диван правда к вашим услугам. Я говорю серьезно. Только одна оговорка. Не ждите радушного завтрака. Мне всегда требуется пара часов, чтобы прочухаться и понять, где я, черт дери, а потому не рассчитывайте на искрящуюся застольную беседу. Но я сварю кофе и отправлю вас в путь при свете дня, вместо того чтобы вы часами щурили глаза на какой-нибудь дороге без указателей. И в любом случае вам хочется поговорить. Я же знаю.
— О чем поговорить?
— О Люс, а то о ком же? Признайтесь, вас же гложет любопытство. И правильно. Только ненормальному было бы не любопытно. Конечно, все было чудесно, пока она была жива, хотя, бьюсь об заклад, вас и тогда, конечно, время от времени грыз то один вопрос, то другой. Но тогда значения это не имело. Она была рядом, вы составляли пару, вы каждую ночь отправлялись вместе спать. Какая важность, что было прежде? Прошлая история.
Он снял с полки коробку сигар, сунул одну в рот и закурил от лучины, запалив ее в печурке.
— А теперь она сама — прошлая история, — продолжал он, выдохнув облако сизого дыма. — Ваш брак — прошлое, совсем как мой. Единственная разница, если говорить про историю, что у Люс со мной было и дольше, и лучше. И вас не может не грызть любопытство. Как всякого нормального мужчину.
Он снова осиял меня.
— Так валяйте. Утолите любопытство. Спрашивайте. Обещаю отвечать откровенно и без стеснения, насколько это зависит от меня.
Я слегка изменил позу, чтобы сдвинуть пистолет там, где он вдавливался мне в бедро, и оно уже заныло.
— Все еще стесняетесь? — сказал Аллен. — Или «в отключке», как выражаются теперь. Ладно, я понимаю. Послушайте, а как насчет того, чтобы начал я? Например, вам, наверное, интересно, как мы познакомились.
Да, я действительно иногда пытался разговорить Люси о ее прошлом с Даррилом Бобом, но она почти всегда уклонялась. «Ненавижу прошлое», — говорила она.
— На вечеринке, вот где. Боюсь, ничего особо оригинального. Тогда я был вольным фотографом, а по вечерам еще и ударником рок-группы. На нас клевали очень даже хорошие люди. Помнится, мы контактировали с ребятами, которые были именами уже тогда, а с тех пор стали легендами. Гарсия, Кросби, Чиполлина… Я считаю, что Джона недооценили как гитариста.
Ну, как бы то ни было, но из-за фотографий меня без конца приглашали на всякие вечеринки, и как-то вечером в каком-то доме оказалась она. Когда же это было? В начале семидесятых? У меня тогда был очень милый треугольничек. Тощенькая блондиночка и ядреная баба, галлоны и галлоны, сиськи побольше вашей головы, из тех, что в муке обваляй и посмотри, где подмокнет, если понимаете, про что я. Ну, как бы то ни было, а с Лиз и Деб я свое получал сполна, но только я сразу понял, что Люс — особенная. Фигура на редкость, а она будто этого и не знает. Ну, мы потанцевали вместе. Люс всегда любила танцевать. А вы когда-нибудь с ней танцевали? Ах да, я уже про это спрашивал. Ну, то да се, и оказались мы у нее. В уютной комнатке в поганом доме викторианского стиля на Хейт[1], прямо за углом от Бесплатной Клиники. Сейчас, наверное, стоит побольше миллиона.
Он улыбнулся.
— Яснее всего я помню, как она раздевалась. Почти все цыпочки даже тогда устраивали из этого представление. Либо хотели, чтобы их раздели во время схватки на диване, либо затевали любительский стриптиз, а то уходили в ванную и оттуда возвращались волшебно голыми. А Люси просто стояла и раздевалась, спокойно и небрежно, будто была дома одна. И это было куда сильнее. Я чуть тогда не умер. Нет, точнее сказать, я чуть не заплакал. Глупо, а? То есть я же кое в чем разбираюсь. К тому времени я уже поимел сорок-пятьдесят женщин. Как говорится, кто их считает? Но когда я увидел Люс нагой, то меня как пришибло. Нет, правда. Ну, вроде как услышишь великую музыку и так далее. Я подумал, что не заслужил такого.
Он засмеялся.
— А потом подумал: эй, раз уж мне такое перепало, так я дурак буду, если не ухвачу кусочек.
Он посмотрел на меня:
— Знаете, в чем главная проблема траханья? Нет, это не дарвинистская точка зрения. Ну, знаете, пик ощущений, который оборачивается рекламным роликом ваших генов — ну, как казино посылают куда-нибудь частный самолет, чтобы заманить назад к столам какого-нибудь завзятого игрока с набитыми карманами и обчистить его как липку. Впадаешь в депрессию, но тут дело только в сознании. И есть способы от нее избавиться. Нет, меня всегда другое ставило в тупик. Что невозможно одновременно и трахать их, и смотреть на них. А поверьте мне, на Люс в те дни стоило посмотреть. Но, естественно, вы тут же складываетесь в бутерброд, играете в «спрячь салями», и, откровенно говоря, тут под вами может быть кто угодно. То есть, конечно, иногда и видишь что-то в зависимости от позы и так далее, но получить все в перспективе нелегко, понимаете, о чем я? Вот одна из причин, почему меня заинтересовал фотографический ракурс. Все еще, Тон, не хотите снять плащ? Нет? Ну как угодно, но только я бы сказал, что вы потеете, как свинья. Довольно странное уподобление, как подумать. Я ни разу не видел, чтоб свинья потела. Я даже не уверен, что они вообще способны потеть. Разве что на бойне.
