Я вздохнул и залпом выпил полстакана. Пётр одобрительно посмотрел на меня.
— Вот это дело. Вижу, приходишь в себя.
— Заканчивается. Пойду ещё возьму.
Пётр искренне обрадовался.
— Догоняй!
К делу я подошёл обстоятельно. Купил две литровых бутылки водки, закуску отверг, как чуждый элемент. Так, семечки — загрызть. Взял запить, но не минералку, чтобы быстро не отрубится.
Пётр стал моим искренним почитателем, как только я выставил бутылки. С этого момента я в его глазах стал недостижимо прекрасным идеалом друга. Я налил по полному стакану. Рассудил — чтобы травануться надо пить быстро.
— Мужаешь на глазах, — покивал Пётр. — Будем!
— Давай.
Мир исказился в гранях стакана, и мозги начали плавный дрейф по бескрайнему океану молчания.
Я лежал, смотрел в потолок и не было у меня никаких мыслей. Утренний (надеюсь) свет мягко падал на меня, беззвучно, неслышно, не обжигая и не пробуждая к жизни. Позволял выбирать, и я выбрал. Не двигаться, не чувствовать. Только лёгкость в теле и никакой головной боли и никакой смерти. Только знакомый потолок и я под ним. Тупое разочарование в исходе жизни заполняет голову.
Придётся вернуться к первоначальному плану. Застрелись, а то проиграешь. Пистолет — это мой выбор.
Пытаюсь поднять руку, но без особого успеха. Странно, ведь я не чувствую никакого похмелья, только тяжёлую усталость от существования. Такую тяжёлую, что трудно управлять телом, привести его в горизонтальное положение относительно стены. Ещё раз попытался встать, но вместе с вздохом ушёл обратно и закрыл глаза.
Движения растревожили спящее похмелье, оно проснулось и радостно потирая руки взялось за работу. Мир вращался даже с закрытыми глазами. Рот забит песком и пеплом, а голова — проспиртованный аквариум с вынутым мозгом, тяжёлая как чугун и хрупкая как стекло. Ударьте кто-нибудь по нему, разбейте вдребезги, выпустите на волю рыбок боли, которые плавают в нём.
Зачем я обрекаю себя на ещё большие мучения! Что за дурость ударила меня по голове! Ведь можно сделать всё быстро и легко, если рука не дрогнет. А она может. Я застонал. Ещё как может. Зачем я сам усложняю себе жизнь? Всё, как только так сразу. Лишь бы встать и сделать несколько шагов. Плевать на всё: как отнесутся родители; что скажут соседи и мировая пресса; беспорядок или чистоту в квартире; небритось; тяжкое похмелье и рынок ценных бумаг. Пусть все обломаются. Почему я должен думать о других! Я забираю жалобную книгу. Кому что не нравится, молчите. Мне всё равно, мне не жаль.
Я неуклюже сажусь на заправленной постели и без удивления обнаруживаю, что полностью одет. Немного помят, но могло быть хуже. Я сижу, но тело хочет куда-нибудь провалится, наверное от стыда. Приходится прилагать усилия, чтобы обречённо пялиться в пол, опираясь на колени и стараясь удержать равновесие. Я кое-как поднимаюсь, ничего скоро научусь не только стоять, но и ходить. Главное добраться до пистолета, но перед этим заглянуть на кухню, выпить немного воды. Гнусно стреляться, умирая от жажды. Даже женевская конвенция отвергает столь изощрённые пытки.
Я ковыляю в кухню с трудом сохраняя спину выпрямленной. Живот крутит и пытается пригнуть меня к земле. Наконец не выдерживаю и бегу в туалет. Откуда только силы взялись. Хотя, какая в принципе разница, где будет моя блевотина. Милиционеры и врачи видели вещи похуже. К тому же, им придётся смотреть на мои мозги разбрызганные по полу. Интересно, что отвратней: мозги или блевотина? А если бы они смешались?
После рвоты меня немного попустило. Из туалета я вышел уже слегка человеком. Чуть-чуть, но для моих планов хватит. На кухне обнаружился чайник и он охотно поделился со мной водой. Спасибо ему, а мне пора. Я вытер рукавом рот и пошаркал в зал.
Вот мой комод, и я открываю ящик в предвкушении вечной жизни. Коробка, а в ней… я вытряхнул всё содержимое. Вот патроны, а пистолет? Где пистолет я вас спрашиваю, и вам лучше ответить. А не то я вас застрелю. Потом, когда найду оружие. Я бессильно опёрся о комод. Приехали, братья славяне. Уже застрелиться невмоготу как хочется, а пистолет пропал в чистом поле, ищи его теперь. Хрен найдёшь, ведь кто пистолет вернёт обратно. Стоп. Надо подумать. Я аж протрезвел малость от непосильных мозговых усилий.
Как он мог пропасть, давайте рассудим. Пройдём по всей цепочке. Вчера я вышел из квартиры с деньгами на водку, я брал пистолет? Нет, не брал. А когда видел пистолет последний раз? Вчера, нет позавчера, когда пытался застрелиться. Я положил его обратно в коробку. Так? Так. Тогда куда он мог деться? Вывод — я его взял вчера позже, когда выпил. Верно? Верно. Пойдём дальше. Я пришёл в гараж, мы выпили, потом ещё выпили, меня замутило, мы вроде бы ещё или нет? Я потёр лоб. Полная тишина. Мрак над городом. Никаких проблесков. Ничего. Но ведь если его нет, значит, я его взял. А если взял, то с какой-то целью. Интересно, с какой? Где-то он должен быть. Осталось всего ничего. Понять где именно. Давайте рассуждать логически. Если я пил в гараже у Петьки, то я мог отнести его только в гараж к нему же. Верно? Ещё бы нет. Железная логика. Наверное, показать хотел или по банкам пострелять или… Неважно уже. Важно найти его и употребить по прямому назначению. Пойти к Петьке. Пусть открывает гараж, зараза, будем искать. Не вешаться же, в самом деле. Как-то это муторно — болтаться на верёвке, как чёртик на ветровом стекле. Разве что на крайний случай, если уж совсем прижмёт. Хотя у меня дома даже повеситься негде. Может Петьке ещё бутыль поставить, пусть гараж на несколько минут в аренду сдаст? Вряд ли согласиться, да не очень то и хотелось. Придумаю что-нибудь.
Я подошёл к двери, когда мне прямо в ухо прозвенел звонок. Никогда не замечал, что наш дверной звонок такой оглушительно несносный. Я аж покачнулся, опёрся о стену и нахмурился. Но тут в мозгу прозвенел свой, совсем маленький, но зловредный звоночек.
Пистолет ведь пропал и неизвестно как я его использовал, может, пристрелил кого по пьянке. Легко догадаться кого. Пристрелить я мог только Петра. Тогда, сейчас за дверью стоят люди в форме, и в перспективе меня ждёт небольшая экскурсия по тюрьмам нашей необъятной родины. Хотя, чего я боюсь, покончить жизнь самоубийством можно и в тюрьме. Конечно, более хлопотно, но нет ничего невозможного. Чёрт с ним, была не была. Вот только перед Нинкой неудобно. Может, я его несильно застрелил? Пистолет, всё же травматический, а не боевой.
Я даже не стал смотреть в глазок. Зачем лишать себя удовольствия.
Щёлкнул замок, дверь открылась.
Чуть ссутулившись передо мной стоял Аркадий, как же его отчество, из квартиры напротив. Сто лет его знаю, точнее всю свою сознательную жизнь. Ему сейчас уже лет семьдесят или даже больше, точнее не скажу. На вид крепкий для своего возраста, только угрюмый очень. Мы никогда с ним особо не общались, и вот я умудрился забыть его отчество, то ли Борисович, то ли Петрович. Ему то что от меня надо?
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, Олег.
Возникла неловкая пауза. Он меня буравит запавшими глазами, а я пытаюсь сообразить что сказать.
— Можно войти? Нам нужно поговорить.
— Вообще-то как раз сейчас я особенно спешу. Дела всякие, то сё.
— Ничего, — он пошёл прямо на меня и я был вынужден сдать позиции. В моём нынешнем состоянии даже дедуля переехал бы меня как танк.
Я запер дверь и жестом показал в сторону кухни. Мы сели за столик, и я тоскливо посмотрел на него. Надеюсь, он быстро управится. А он не торопится. Молча обвёл взглядом нашу небольшую кухоньку, сложил руки перед собой и строго посмотрел на меня.
— Да?
— Я тоже первое время чистоту наводил.
Как бы ему поделикатнее намекнуть, что сейчас не время для загадок.
— Вот как! Ну да, я понял, в смысле нет. Вы о чём собственно?
Он вздохнул и вынул из кармана потрёпанного пиджака пистолет. Он взял его за ствол и аккуратно положил передо мной.
— Это мой?
— Ну не мой же.
Я не пытался взять его в руки.
— И что?
— Я первое время тоже чистоту наводил. Драил, стирал, только у меня ведь ещё дача есть, вот там пропадал постоянно.
Я молчал.
— Они умерли, когда тебе лет пять было. Вряд ли помнишь. Дочка погибла в автокатастрофе, а жена через месяц от инфаркта.
— Не помню.
— Я тоже придумывал всякие способы. А вместо этого поливал, тяпал и прочей хренью занимался. Кстати, отличный урожай вышел. Никогда такого не было.
— И что, вы застрелились или повесились? Про падение с верхнего этажа не спрашиваю, вы ведь тоже живёте на первом.
Он одобрительно кивнул.
Вспомнил, Аркадий Иванович, при чём здесь Борисович!
— Шутишь, значит ничего, жизнь продолжается.
— Вряд ли.
— Это верно, вряд ли. Я ведь тоже редко с тех пор улыбаюсь, но я ведь старше был, чем ты сейчас лет на двадцать. Мне простительно, а ты чего киснешь?
