– Кстати, любимый анекдот Будкера. Я не рассказывал? – Ах, скорее всего рассказывал, и не раз, про своего учителя, академика. Но уже не остановиться. – Андрей Михайлович, кстати, сам любил его докладывать. Итак, Будкер помер, архангел Гавриил встречает: милости просим, Андрей Михайлович, заждались. А надо сказать, старик был раз пять или шесть женат. Архангел говорит: мы вам, конечно, рай не предлагаем, это пошло, но в аду какое-нибудь славное местечко подберем. Вот идут, а вокруг костры... грешников жарят на сковородках, в бочках с кипятком топят... И вдруг – зеленая поляна, цветы, скамейка, на скамейке сидит академик Мальцев, в натуре, так сказать... а у него на коленках Мерлин Монро. Будкер кричит: вот, мне сюда, я готов на такие страдания. Архангел тихо говорит: этот ад не для академика Мальцева, этот ад для Мерлин Монро. – И поскольку жена молчала, Петр Платонович отрывисто спросил:
– Ну, как? У тебя обычный день?.. дежурство?
Наталья удивилась: муж не помнит?! У него же острейшая память.
– Среда. Дежурство. А что?
– Так. – И вдруг, не удержав ярости в себе, дергая шеей, прошел в ванную и холодной водой стал ополаскивать лицо, бормоча. – Черт возьми, скоро новый год... ничего не сделано... ничего... – Обычное его состояние – недовольство всем и вся. На кухне стоя допил холодный чай и направился к двери. – Пош-шел!.. – словно не о себе, а ком-то ином, с неприязнью.
– У тебя, наверное, давление! – только и успела сказать вослед жена. – Свой телефончик-то включи...
“Давление”.
Раньше были времена,
А теперь явления.
Раньше поднимался лифт,
А теперь давление.
Решил к себе на квартиру не заходить. Сойдет и эта сорочка, вчера специально достал из прозрачного хрусткого пакета (ярко-синяя, подарок сына ко дню рождения “бати”). Провел ладонью по щеке... щетина? Черт с ней. Светлая, не так заметна, не то что у сына – дикобраз и дикобраз. И в кого он такой? В отца Натальи? А может, он вовсе и не мой сын?.. Ха-ха!
Раздраженно постоял перед входом в Институт Физики, не обращая внимания на щелчки дождя, искоса кивая здоровающимся коллегам и не находя сил войти вовнутрь.
Наверное, все уже прочитали. И кто знает, может быть, про себя, молча, радуются. Этот выскочка Поперека, вечно лезет во все щели, гений нашелся, спаситель Отечества!
Ну и буду лезть, вы, вялые медузы на раскаленном песке! Но что же делать?! Не обращать внимания? Ну, была бы пусть хлесткая, но дельная статейка, где пытались бы поспорить с ним. Или даже фельетон, как в советские времена, – “Куда попёр Поперека?” – когда он, еще аспирант, похвалил на конференции ученых из Америки, специалистов по плазме... Но напечатать такую гнусность?
Дело даже не во мне!.. пугать народ чужою смертью... это безнравственно, ужасно! Конечно, надо подавать в суд. Но на кого?! Там же нет подписи. “Группа опечаленных товарищей” – поди, докажи, кто сочинил. И в редакции не скажут. Ответят что-нибудь в таком роде: к Вам, Петр Платонович, это никакого отношения не имеет, фамилия-то другая. А фотография, закричу я. А фотография, ответят мне, просто похожего человека. Как просто похожего?! Это же я, моя фотография!
Отойдя за кривые березы, которые скоро, видимо, рухнут из-за пламенного дыхания заводов, он вновь достал газету и, скрипнув зубами, принялся изучать напечатанный снимок. Несомненно, это его фотография. Правда, смутно отпечатанная, но это он, Поперека! Его нос, его усмешка, его ни черта не боящиеся глаза. И весь город, естественно, узнает его.
Кто же это написал? Конечно, у него всегда хватало завистников и недоброжелателей... но чтобы этакие шутки сочинять?! С чего вдруг? Через кого узнать? С кем посоветоваться?
И Поперека вынул из внутреннего кармана куртки сотовый. Он позвонит Фурману, доктору юридических наук. Лет десять назад они вместе пытались подать в суд на Минатом за взорванные на территории области в двенадцати скважинах (тайно от населения) атомные бомбы малого заряда. Бомбы взрывались москвичами по просьбе геофизиков, чтобы “прокачать недра”. А в итоге стала в реках рыба светиться, по деревням молодые люди облысели...
Только включил – раздался звонок. Звонила его бывшая вторая жена Люся, бывшая одноклассница, нежная веснущатая дурочка:
– Алло? Алло? Это правда?!. Правда?.. – она рыдала. – Это он или кто?.. Кто у телефона?
– Да я, я... – быстро же она нашла номер сотового. Наверное, Наталья сообщила. – Успокойся, Людмила, это... хохма. У нас, у физиков, так принято. – Именно такими словами он, бывало, успокаивал ее в недолгие времена их совместной жизни, если происходило некое пугающее ее действо, которое могло обидеть Петра Платоновича. – Ну, к примеру... в двадцатые годы... Один академик посадил в тумбочку своего маленького сына, а сверху трубочку вставил. И объяснил своему коллеге: это детектор лжи. Если правду говорить – белый мыльный пузырь вылетает. А если соврешь – красный. Кстати, тут и жена того ученого рядом стояла. Скажи, спрашивает академик, где ты был вчера. Ученый отвечает: в лаборатории. И вот из трубочки вылетел большой красный мыльный пузырь. Жена закатила истерику. Академик выпустил сына из тумбочки, тот оправдывается, что в темноте спутал мыло. Но не помогло, все кончилось тем, что ученый с женой развелся. Я тебе как-нибудь перезвоню. Успокойся... – Поперека набрал номер Фурмана.
– Александр Соломонович, это я, Пе-Пе-Пе. – Мудрый дед, он посоветует, как быть.
– Привет, Петр... понял... – отвечал с задавленной хрипотцей, словно хотел засмеяться, да передумал, это у него такая манера, старый профессор. – Приезжай. Я в универсе. Где место актеров? Место актеров...
“Место актеров в буфете, как гласит старая поговорка. Старик никогда прямо не говорит, со времен ссылки привык к иносказаниям”.
И судя по интонации, он уже прочел статью.
Петр Платонович вновь побежал по лесу – вверх, вверх, в гору, за шоссе, к белым корпусам университета. “Мы их обуем”, неслись в голове какие-то страшные чужие слова. “Мы заставим их землю есть! Я вас, гады, выверну, как перчатку...”
Не раздеваясь, лишь сунув кепку кожаную в карман куртки, прошагал через холл в буфет, привычно покосившись на мраморный бюст академика Лаврентьева. Могли бы живой цветочек положить, господа из хозчасти! Плакаты бессмысленные и дорогие развешиваете: “Слава российской науке!” Кого это греет?
Профессор уже сидел в углу буфетного помещения, перед ним на столике в подстаканниках дымились два чая, в тарелке лежали сочни, высунув белые языки творога. Александр Соломонович, как всегда, изящно и молодо одет, на нем клетчатый пиджак, под пиджаком рубашка с украинской красной и синей вышивкой крестиком, на увесистом носу сверкают небольшие круглые очки.
– Здрасьте, мэтр.
– От километра слышу. Садись, – старик кивнул, мышцы лица пришли в странное хаотическое движение, какое бывает на воде между качающейся лодкой и берегом, – это он улыбался. – Очень расстроен?
Поперека не ответил, только дернул шеей и огляделся – нет ли врагов вокруг. Здесь вполне могли оказаться “патриоты” с кафедры журналистики, откормленные парни и девицы с постными лицами, с крестиками поверх одежды. Они подвизаются на сочинении всего самого гнусного в местных газетенках, вроде “Дупы” – так в городе прозвали газету коммунистов “Дочь правды”. Ах, если бы некролог напечатала она, Петр Платонович и бровью бы не шевельнул! Плевать! С ее жалким контингентом подписчиков в две или три тысячи среди миллионного города! Это несмотря на демпинговую цену в 30 копеек... Но ведь напечатала большая газета. С огромным тиражом.
– Я подам в суд на газету, а они пусть разбираются, – быстро проговорил Петр Платонович.
Фурман успокоил мышцы лица, лысый, стал хмур, как выключенный торшер.
– Да? Во-первых, оппоненты этого и ждут. Вам не кажется? – Перейдя на “вы”, он давал понять, что говорит уже обдуманные вещи. – Оппоненты поднимут восторженный вой. Мол, на воре шапка горит... мол, фамилия-то не ваша... там Поппер...
– А фотография?..
– Фотография? Вы разве забыли: в наше время появилось много похожих людей? Мы с вами имели видеофильмы, на которых сняты двойники – генерального прокурора, министра юстиции... и ничего!
– Но есть же статья!..
– Есть. Сто двадцать девятая – о клевете. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица... или подрывающего его репутацию... Какие здесь заведомо ложные сведения?
Поперека сопел, нервно крутя стакан в подстаканнике.
– Пункт второй. Клевета, содержащаяся в публичном выступлении... в средствах массовой информации... это уже ближе. Но опять-таки в чем клевета? Что “умер”?.. Люди скажут: значит, будет жить.
– Я тогда вот что сделаю! – Страшно побледнев, Поперека вскочил. И яростно зашептал, глядя сверху в умные внимательные глаза старика. – Я... я поставлю на площади возле их истукана на двух табуретках гр-роб... приглашу телевидение... и – поднимусь из гроба под гимн Советского союза! Я им устрою! Не похоронят! Сколько стоит гроб, Александр Соломонович?!
