– Я тогда вот что сделаю! – Страшно побледнев, Поперека вскочил. И яростно зашептал, глядя сверху в умные внимательные глаза старика. – Я... я поставлю на площади возле их истукана на двух табуретках гр-роб... приглашу телевидение... и – поднимусь из гроба под гимн Советского союза! Я им устрою! Не похоронят! Сколько стоит гроб, Александр Соломонович?!
Фурман шевельнул попеременно левой и правой щекой – улыбнулся.
– Остроумно. Но не советую, Петр, – игры в смерть и воскрешение вползают, так сказать, в подсознание... да и сын ваш испугается...
– Ничего он не испугается – менты у нас из гранита. А жена врач. А дочь далеко.
– Продолжаю, – старик отхлебнул чаю и кивнул Попереке, чтобы тот сел. На них уже поглядывали некие университетские дамы с ярко накрашенными ртами. – Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления... Там таких обвинений нет. “Плачь, Америка”? “Панихида у ворот АЭС”? Ну, бодались мы с ними одно время. А уж упоминание про синагогу и мусульманское кладбище – просто хамство.
– Но всё вместе... это же не просто хамство!
– Статья сто тридцатая. Поближе к нам. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выразившееся в неприличной форме... Особенно пункт два: оскорбление в средствах массовой информации...
– Вот видите!..
– Конечно, можно узнать, кто автор публикации, и подать иск. Но повторяю, оппоненты только этого и ждут.
– Хорошо! – прошипел, косясь по сторонам, Петр Платонович. – Я хочу узнать. Поймите – я просто хочу узнать! Я ничего не буду делать. Но мне нужно знать: КТО?
Старик внимательно оглядел его.
– Узнать, наверное, можно. Хотя лучше, если не ты сам этим будешь заниматься. Такого рода тексты, я думаю, идут через отдел рекламы.
– Некрологи?!
– Конечно, если дело касается какого-нибудь известного в области деятеля, если там подписи губернатора, мэра, – это напрямую в секретариат, в печать. А от простых смертных в эпоху рынка – всё через деньги.
“Но если кто-то принес некролог, в редакции должны же были посмотреть на фотографию? Хотя бы для того, чтобы оценить годность ее для публикации. Неужели не могли узнать меня? Не последний же в этих краях человек! А почему ты думаешь, что тебя они знают в лицо? Но я же у них печатал пару статей по экологии! Может быть, решили – просто похожий человек... и вправду некий Поппер помер? А язвительные строчки насчет Америки, синагоги и мусульманского кладбища? Если там сидел выпускающим идиот, то почему бы и всерьез ему не воспринять подобный текст? В наше время чего только не печатают!”
Фурман тихо продолжал говорить, Петр Платонович, тряся головой, мучительно вслушивался.
– И все-таки ничего не нужно предпринимать. Петя, ты меня слышишь?! Да сядь же! Сделай вид, что не обратил внимания. – Он обращался уже на “ты”, видимо, счел, что убедил Попереку. – А спросят – улыбнись. Мол, слухи о моей смерти несколько преувеличены. А вот другой вопрос... что эту компанию ура-патриотов подвигло на столь глупую публикацию? Чем ты их на сей раз зацепил?
Петр Платонович растерянно крутанул взглядом. Вряд ли кто-то из них уже прознал про вчерашнюю незаконную отправку образцов за рубеж.
– Не знаю. Представления не имею! – Всю весну и начало лета он прокорпел над монографией – подгоняло издательство из ФРГ. А в августе – да, он и не скрывал – за счет своих отложенных отпусков обследовал с молодыми энтузиастами радиоактивный фон вокруг Красносибирска-99. Но это не могло вызвать раздражения даже у самых упертых коммунистов – они тоже за экологию. Как раз недавно в передаче “Час кислорода” по ТВ Поперека поведал о своем выводе, что за последние два десятилетия в засекреченном городке на военном реакторе случились как минимум два больших выброса, и эти его слова были с сочувствием процитированы во всех местных газетах, включая “Дочь правды”. В самом деле, по правому берегу реки и на островах к северу от зоны километров на двести ил заражен. На отдельных участках гамма-фон доходит до 220 микрорентген в час, это при нормальном-то уровне 10-20. А если покопаться в самом прямом смысле, с лопаточкой, что и делали Поперека с молодыми экологами, – сплошь и рядом попадаются “горячие точки”.
– Кстати, Александр Соломонович, “горячая точка” – это не Чечня, не пивларек. Вполне научный такой термин. Песчинка, частица грунта... проверишь на “Канберре”... или москвичам в Биохим пошлешь... волосы на всем теле встают! – И уже забыв на мгновение о своих обидах, вскочил и заговорил, накаляя голос, привычно обращая внимание всех юных дам в буфете. – Вот мы всё про плутоний двести тридцать девять, восемь... двести сорок... так сказать, оружейный. А про двести сорок первый не подумали. А его как грязи! А период полураспада – двенадцать лет! И он превращается в америций. Теперь весь Чернобыль оказался в этом америции... два полураспада... Только об этом молчат! Он – “бетта”-излучатель! Его просто так, обычным радиометром, не поймаешь. Ну и так далее! – оборвал себя Поперека излюбленной фразой.
Он мог бы добавить, что его группа обнаружила (только не стоит пока пугать людей!) “точки” с плутонием-241, которые дают фон в две-три тысячи беккерелей. А еще наткнулись на нептуний-237! У него период полураспада несколько миллионов лет. А еще нашли кюрий! Абсолютно ясно, что на военном заводе лет двадцать назад был опасный выброс...
Телевизионное выступление Попереки сводилось к тому, что, если к нам начнут завозить еще и чужое отработанное ядерное топливо, мы рискуем оказаться в зоне опасней Чернобыля. Нет, авторы ужасной шутки – не “красные”. В чем в чем, но в пристрастии к завозу ядерной грязи компатриотов трудно заподозрить. Кто же, кто?!
Даже если они вдруг прознали о вчерашней “контрабанде”? И кто-то сказал: видите, тайны Родины продает? Все равно так быстро, за одни сутки, подобные материалы не готовятся. Слишком ужасный, бесчеловечный удар...
Старик Фурман молча смотрел маленькими зоркими глазами в рыжих ресничках на Попереку. Тот, кусая губы, сел, наконец.
Александр Соломонович старше своего друга-физика лет на пятнадцать. Но, если Петр всю жизнь кипятится, живет в агонии, вечно торопясь, то Александр Соломонович со слабой улыбкой посматривает по сторонам и помалкивает. Однако, когда возникает необходимость, это он, старик, защищая честной народ, пишет во все суды, включая Конституционный суд, грамотные блестящие иски. И конечно, пишет бесплатно. За двадцать последних революционных лет России что бы делала без него Сибирь?
Впрочем, Минатом – случай особый. Судиться с Минатомом – все равно что разговаривать в темноте с черной кошкой. Она тебя видит, а ты ее нет. Секретность, товарищи и господа. До сих пор. А кому охота? Никому.
Простившись с Александром Соломоновичем, Поперека побрел, как пьяный, прочь от университета через лесок вниз, к месту своей работы. И подойдя к корпусу Института Физики с горельефами Королева и Ландау на торце, никак не мог заставить себя зайти в лабораторию. Вернулся в рощу за кривые березы, встал, прислонясь плечом к черному, с белыми выгнутыми ложками бересты, стволу.
Какой страшный розыгрыш! “Группа опечаленных товарищей”. Может быть, кто-то из Института, отсюда? Вон прошла медленно в серебристом плаще Анна Муравьева, вдова гениального Григория Бузукина... она не заметила Петра Платоновича за деревьями, а если бы заметила, улыбнулась бы, поздоровалась, протянув руку ладошкой вверх. Замечательная, великолепная женщина. Как гласят легенды, во времена их счастливой молодой жизни с Бузукиным часто случались розыгрыши, но не такие же!
Почему-то лицо у нее сегодня печально, глаза опущены вниз. Может быть, Анне Константиновне уже известно, кто автор этого некролога в газете? Нет, Поперека не выйдет к ней, у женщин нельзя о таких вещах спрашивать. Если она и знает, то, будучи вынужденной рассказать, еще раз огорчится. А если не знает, тем более разволнуется. Нет.
Идет на работу Карсавин, профессор, член-корреспондент РАН, в длинном черном пальто, в шляпе, красивый, с седыми острыми висками, со стеснительной улыбкой, старик, чем-то похожий на знаменитого артиста начала прошлого века Вертинского. Приостановился, глаза у него цепкие, рукою в черной перчатке тронул шляпу, поклонился Попереке. От неожиданности Петр Платонович смутился, показал пальцем на наручные часы: мол, жду кое-кого... тоже сейчас иду...
Хотя кто ему Карсавин? Просто прелестный сосед по коридору. Занимается ядерным резонансом, правда, заканчивал не Новосибирский университет, а Ленинградский. Он из тех – первых. И уж конечно, никогда не опустится до пошлых хохм, которые позволила себе некая группа “опечаленных товарищей”.
Подъехал на синем джипе директор НФ Юрий Юрьевич, низкорослый, меднолицый, движется словно на шарнирах, мастер спорта по самбо, академик. Поперека качнулся за березу – лицо горит, нет же, сегодня никакого желания с кем-либо говорить. “А чего же я тогда тут стою? Иди в лабораторию. Если ребятам всё уже известно, высокомерно пошути, как ты умеешь, обсмей идиотов”.
