И вот он настал — момент лжи. Серебряную фольгу сорвали, голову Джеффа запрокинули назад, над раковиной, волосы вымыли шампунем с запахом миндаля, затем сполоснули. Рывком возвращенный в вертикальное положение, он оказался нос к носу со своими новыми волосами. Мокрые, они выглядели охренительно черными. Сушка же походила на проявление поляроидной фотографии задом наперед: чернота постепенно выцветала до весьма убедительного оттенка молодости. Все получилось! Головой Джефф был снова темен, но волосы крашеными не казались. Он выглядел моложе лет на десять! Результат был так прекрасен, что он мог бы с обожанием всматриваться в свое отражение целую вечность. Это был, конечно, он, но темноволосый, правдоподобно молодой он. Еще ни разу в жизни он не потратил восемьдесят фунтов с большей пользой! Счастливее его могла бы сделать лишь возможность записать их на счет издержек по подготовке к грядущему биеннале. А завтра его ждет Венеция. Жизнь была прекрасна, куда прекраснее, чем три часа назад, когда он сбежал из дома, чтобы только не писать эту дурацкую статью — которую, тем не менее, все же надо доделать. Если бы не это, если бы сейчас не нужно было тащиться домой и садиться за эту ерунду, ей-богу, было бы неплохо снова забежать в тот магазинчик, купить еще шоколадку и глянуть, на месте ли та индийская красотка.
И вот снова дома, снова за компьютером, а основополагающий вопрос: на сколько его еще хватит «заниматься этой хренью»? — меж тем никуда не делся. Хватило, как оказалось, минуты на две; к тому же Джефф постоянно отвлекался на е-мейлы (то принять, то отправить), которые все никак не кончались. Бог мой, что за жалкий способ зарабатывать себе на жизнь. Давным-давно, когда волосы у него были такого цвета — или темнее — сами по себе, ему дико нравилось писать всю эту ерунду. Ну, или по крайней мере нравилось видеть ее напечатанной. И то, что крашеные волосы словно отмотали ленту времени вспять, со всей безжалостной очевидностью высветило, как мало он, Джефф, на самом деле продвинулся за минувшие полтора десятилетия. Вот он сидит и марает бумагу все тем же самым, чем и пятнадцать лет тому назад. И ведь не скажешь, что работать стало легче, но что куда унылее — факт. Как и тогда, сперва Джефф мучился, чтобы налить воды до необходимого количества слов, а после, налив уже прилично, обнаруживал, что их почему-то стало слишком много, и принимался снова втискивать мысль в нужный объем (который все равно оказывался больше, чем реально шло в печать). И все же к одиннадцати часам он закончил, сделал ее, победил. После чего отпраздновал победу чашкой ромашкового чая — впереди были дни и дни беспробудного пьянства — и остатками «Ньюснайта»[9] (надо же, Паксман уже такой седой!.).
Завтра его уже будет ждать Венеция… Пока же — куда более безотлагательно и менее приветливо — его уже ждал Стэнстед[10]. При всем богатстве вариантов — светофоры, пробки, поломка двигателя: он заранее заложил люфт на всевозможные задержки — на этот раз ровным счетом ничего не случилось: все прошло гладко, и, прибыв в аэропорт, Джефф обнаружил, что у него еще куча свободного времени. Да, такая вот у нас транспортная система — умудряешься тратить почем зря массу времени, даже когда все идет как надо. В очереди на регистрацию перед ним оказался Филипп Спендер — директор галереи Гагосяна[11], — в своем кремовом костюме, ставшем уже самостоятельной торговой маркой, и дорогих солнечных очках, воздетых на дорого постриженное темя.
— Джефф, дружище! Как неудивительно тебя тут встретить.
— Тебя тоже, Фил. — Спендер в упор глазел на Джеффовы волосы. — Выглядишь отлично.
— И ты, Джефф…
Он все еще глядел на новую голову Джеффа. Вопрос «Ты что, покрасился?» уже вскипал пузырьками у него в мозгу — невысказанный в это пока что трезвое время дня, но видимый прямо-таки невооруженным глазом. В какой-то момент он обязательно вырвется наружу и задастся — скорее всего, когда будет обеспечен максимум внимания публики. Они встречались пару вечеров назад на открытии выставки Грейсона Перри[12] у Виктории Миро[13], так что контраст между тем, что было (седое), и тем, что стало (совершенно явно неседое), был для Фила абсолютно очевиден и нескромен. Они выяснили, кто где остановится (практически по соседству) и кто на какие вечеринки пойдет (масса совпадений, хотя у Фила приглашений было больше, в том числе на незапланированный, полуподпольный концерт «Крафтверк»[14], о котором Джефф даже не слышал, не имел ни малейшего желания туда идти, но который теперь с достойным лучшего применения упорством занимал его мысли). Стандартное начало биеннале: раж по поводу приемов и вечеринок, зависть и страх, что тебя не пригласили куда-то, где лучше, чем тут, где раздают такие наслаждения, которых тебе не полагается. А на месте, в Венеции, еще хуже: ты можешь быть на потрясающей вечеринке, кругом отличные люди, красивейшие женщины, выпивка, все счастливы — но какая-то часть тебя все равно корчится при мысли, что где-то полным ходом идет другая вечеринка, на которую тебя не позвали. И тут ничего не поделать. В мире искусства Джефф никогда не был своим. Он мог оказаться полезен по части рекламы галерей или отдельных авторов, но сам по себе особой ценности не представлял. Он был из тех, кого можно купить относительно дешево (пара бокалов прозекко[15] и канапе по-азиатски), кто всегда счастлив стать чьим-нибудь «плюс один»[16], если его проведут на мероприятие, куда иначе не попасть. Он находился в самом низу пищевой цепочки — но ведь есть люди, которым в ней места вообще не нашлось… к тому же далеко не все в очереди на регистрацию ехали на биеннале. Там имелась еще пара семейств на грани скандала, несколько туристов с рюкзаками и группа чрезвычайно краснолицых ирландцев, выглядевших так, словно они купили билеты на самолет исключительно ради того, чтобы попасть в дьюти-фри.
— Знаешь, — протянул Фил, словно читая его мысли, — с тех пор, как «конкорды»[17] перестали пускать в воздух, полеты уже совсем не те.
— Весьма, — ответствовал Джефф.
Откуда взялось это «весьма»? Раньше Джефф так не говорил. Скорее всего, дело в Джоне Ле Карре[18], прочитанном пару недель назад. Цирк. Охотники за скальпами. Бебиситтеры. Весьма. Возможно, Фил был шпионом Гагосяна, но параллельно тайно работал на «Белый куб»[19], пришло в голову Джеффу. Дело тут было даже не в «двойной агентуре», а в том, что Гагосян тоже наверняка давал вечеринку, на которую его, Джеффа, не пригласили. И какой же Спендер мерзавец — стоять тут и разглагольствовать, зная, что у них в галерее будет прием, и намеренно не приглашать туда Джеффа. И снова Фил словно бы прочитал его мысли.
— Ты ведь придешь к нам?
— К вам — это когда? Что-то не припомню, чтобы мне присылали приглашение.
— В пятницу. Точно должны были прислать, я сам вносил твою фамилию в список.
Как это типично: стоит тебе увериться, что кругом одни негодяи и враги, как они тут же оказываются на удивление великодушными и заботливыми. Главный — и единственный — негодяй тут, конечно, он, Атман, подозрительный и всегда готовый думать о других самое худшее.
Фил щелкнул своим черным шпионским чемоданчиком.
— Вот, — протянул он приглашение. — Возьми.
— Спасибо.
Джефф изучил бумажку, отметив название спонсора — «Moё't»[20], это хорошо — и время начала. Дьявол! Ну конечно, оно в аккурат накладывалось на австралийскую вечеринку и вдобавок на обед, который он отменил, как только получил австралийское приглашение. Такова реальность биеннале: не получить приглашения — мучительно, но еще мучительнее получить и оказаться перед искушением пойти в куда большее количество мест, чем позволяют законы физики.
Да, Венеция начиналась уже тут, в Стэнстеде, чему были неопровержимые доказательства: и он, и Спендер стреляли глазами через плечо друг друга на предмет, не принесло ли кого еще из своих. В соседних очередях, грозивших вот-вот слиться в одну исполинскую, Джефф приметил ряд знакомых. Мэри Бишоп из «Тейт Модерн»[21] болтала по телефону и параллельно рылась в сумочке — в результате чего уронила зажигалку и паспорт. Сосед по очереди — Найджел Штейн — наклонился и подобрал их. Джефф помахал им обоим. На самом деле кругом толпилась куча знакомого народа, и все в свою очередь рыскали глазами по сторонам и махали друг другу.
Несмотря на свою выдающуюся длину, очередь продвигалась быстро. Приближаясь к стойке регистрации, Джефф не без некоторого удивления разглядывал прибитый над ней слоган авиакомпании: «Эйр Метеор»: «Нам сверху на вас положить!» Тот же самый шрифт, тот же самый желтый фон, что и у остальной рекламной графики, но ни над одной другой стойкой такого любопытного текста не висело. Вскоре стало ясно, что слоган прилеплен поверх другого, но так точно и аккуратно, что заметить подмену было сложно. Учитывая, как быстро это нужно было сделать — аэропорты нынче не слишком располагали к партизанским диверсиям и художественным шалостям, — акция действительно впечатляла. Не исключено, что к ней приложил руку Бэнкси[22]. Причем возможно, что авиакомпания тут была не так уж ни при чем — в порядке расширения, пусть и ироничного, узнаваемости бренда и в знак поддержки независимого искусства. Компании типа «Райанэйр» и «Изиджет» пытались подвести концепцию под стиль «без излишеств», и «Метеор» тоже развлекался, как умел. Что видишь, то и имеешь. Или, если быть более точным, не имеешь. Это были бюджетные перелеты, доведенные до абсурда. Компания тщательно избавилась от всего, что делало полеты хоть сколь-нибудь приятными, оставив лишь самую голую суть: перемещение из пункта А в пункт Б, притом что Б на поверку нередко оказывался вовсе не в Б, а в соседнем городке В, если не в ближайшей стране Г.
