Теплоход приближался, вместе с ним приближался и ненавистный Налим. Теперь уже можем рассмотреть в подробностях бухого, расслабленного, тяжелого, гладкого Налима. На правом борту с тысячного пиджака оборвана пуговица, левый борт вздут пузырем, поскольку пристегнут к жилетке. Палец Налима норовит пролезть Маринке меж ягодиц, однако ничего не получается – палец нерасторопен. Маринка, хохоча всем своим перламутром, стряхивает палец со своей крутизны, словно белого таракана. Уже слышен ее голос: «Что за шутки, месье? Совсем крыша поехала?» А у ноги негодяя стоит чемодан с кодированным замком – там, наверное, и лежат награбленные деньги.
Задрав штаны, бежать за комсомолом
Пока оба наши гуманитария гнали в Гусятин, они вполне отчетливо представляли себе технику намеченной операции. Едва только Налим ступит на варяжскую землю, а лучше всего еще на борту теплохода, к нему с двух сторон подойдут двое легконогих и мускулистых – примерно такие, как из фильма «Once upon a time in America».[7]
«С приездом, господин Налим! Необходимо побеседовать». Красные книжечки угрозыска вспыхнут в заплывших о. з. авторитета. Щелкнут наручники. Им нравилось наблюдать самих себя как бы со стороны в роли псевдоагентов, а на самом деле благородных гангстеров. Воровская эстетика раннего антисоциализма захватила и этих бывших филологов. Посмотрим и мы на них теперь как бы со стороны, прежде чем рассказать, как на самом деле все это обернулось.
Мстислав – а впрочем, давайте звать его просто Славкой – был похож на молодого Пастернака, то есть, по известному определению, напоминал одновременно и араба и арабского коня. Одним словом, было что-то в нем необъяснимо каталонское. При всем при этом он никоим образом не напоминал пастернаковского лирического героя. Трудно было его представить плачущим в зале концертной. С Брамсом он как-то не увязывался. В его движениях скорее угадывалась какая-то постоянно перемежающаяся синкопа. Вообще, при пастернаковской романтической неотразимости он обладал отчетливой прозаической отразимостью, то есть был готов ко всему. Такой Пастернак, пожалуй, не отказался бы от Нобелевской премии из любви к родине. К этому начальному и, как полагается нынче в прозе, довольно расплывчатому портрету добавим, что у Славки были совсем не пастернаковские, да и вообще не арабские, не каталонские, а сугубо нахальные светлые глаза, на правой же стороне виден был шрам, как будто за пару лет до этой встречи там прогулялась не очень хорошо отточенная бритва.
Тут он поворачивается к автору. «Это у меня от тюрьмы осталось. Только не надо преувеличивать, Стас Аполлинариевич, просто фурункул вырезали».
Что касается «аристократа» Герасима, то он как раз аристократической внешностью не отличался, а если следовать за литературными героями, был вылитый Давид Бурлюк. Трудно сказать, решился ли бы он на манер футуриста разрисовать себе щеки птичками и кошками и прицепить к пиджаку пучок моркови, однако башка у него в соответствии с московским тусовочным «прикидом» была чуть-чуть подкрашена лиловым, а в левом ухе поблескивала серьга. Говорят, что иногда он появлялся в клубе «Белый таракан» с цилиндром на голове и с моноклем в глазнице, то есть, по всей видимости, он знал, на кого похож. Надо сказать, что, в отличие от исторического Бурлюка, этот псевдобурлюк никогда не стремился в лидеры, а, напротив, всегда искал, к кому бы прицепиться, чтобы не отстать от общего похода. В данном случае он с удовольствием шел на буксире у бывшего однокурсника.
В адрес автора он ограничивается лишь легкой улыбочкой и подмигом: «C’est la vie!»[8]
Чтобы завершить этот короткий экскурс в портретную галерею, добавим костюмы. Друзья были одеты одинаково в короткие кожаные «бомбовозки» и черные джинсы, то есть со стороны мало кто признал бы в них интеллектуалов, а уж скорей крутых парней из новой московской братвы.
Теперь коротко о сути дела. Кажется, уже давно, а на самом деле всего полтора года назад, в конце исторического 1991-го, два друга зачали «Канал» – коммерческую структуру с ограниченной ответственностью. С чем едят эту о.о., они плохо себе представляли, просто здорово звучало в переводе на основной язык – Canal Company, limited, а потому сулило неясный, но манящий капиталистический расцвет. «Ты посмотри, mon cher, какие тупые комсомольские башки сейчас ворочают бизнесом – что же, мы их хуже, что ли?» – так вопрошал Герасим Мстислава. Последний, долго не задумываясь, скомандовал «Вперед!». Так вчерашние идеалисты-демократы, члены группы «Живое кольцо», круто вошли в клокочущий хаос первичного российского передела. Ходили слухи, что они каким-то образом вышли на тайный партийный источник денег «Боровое», однако подтверждений этому нет, и не исключено, что бизнес начался с обычной спекуляции. А что, собственно говоря, в первичном смысле представляет собой нормальный бизнес, если не вечную страшилу совдепа – спекуляцию? Купил дешевле, продал дороже – разве не на этом принципе стоит весь коммерческий расцвет? Так или иначе, «Канал» довольно быстро открыл в Москве несколько палаток по продаже оргтехники и тюбиков кетчупа, огромную партию которых им удалось купить на полузатонувшем в окрестностях Туапсе сухогрузе с подмоченной репутацией.
Однажды под утро в клубе «Белый таракан» друзья натолкнулись на подругу юности Маринку Дикобразову. Среди лирических разговоров выяснилось, что у девушки есть прямой выход на рынок видеокассет. Таким образом дуэт директоров расширился до триумвирата. Все трое кипели, бурлили, едва ли не отрывались от земли в те месяцы «золотой лихорадки». Прибыль тогда накатывала в «раблезианских», как они выражались, размерах. Казалось, что можно было уже подходить к реализации своего основного проекта.
Проект вообще-то носил филологический или, лучше сказать, завиральный характер, и связан он был с Крымским полуостровом. Отправились в Симферополь, и там в новом коммерческом клубе в таинственном полумраке идея была изложена собранию полукриминального комсомола и перестроившегося в рыночном духе партаппарата. Нужно перекопать перешеек и лиманы Сиваша большим судоходным каналом. Немедленно возникнет огромная прибыль, связанная с перегоном торговых судов напрямую из Одессы в порты Азовского моря. Но это не главное. Главное заключается в неожиданном геополитическом смысле. Полуостров превращается в остров. На этом острове может возникнуть независимое средиземноморское государство вроде Кипра. Защищенное водой от материка, это государство станет свободной офшорной зоной, процветающим гнездом нового бизнеса и демократии. А также гнездом великолепной демонстративной экологии, господа. Ведь здесь, в Крыму, господа, ваш коммунизм не успел еще все бесповоротно загадить. Прикроем никчемную промышленность и будем наслаждаться богатством и чистым воздухом.
Позднее Славка, Герка и Маринка, вспоминая об этом утопическом проекте, придут к выводу, что он поднялся из глубин их надорванного антисоветского подсознания. Идея отрыва куска от целого и превращения этого куска в нечто новое, цветущее и самостоятельное была сродни каким-то искусственным родам – своего рода кесареву сечению. Сейчас, впрочем, преждевременно развивать эту почти метафизическую тему. Будут ли они об этом вспоминать? Придут ли к какому-нибудь филологическому выводу? Не повлияет ли на них пристрастие к деньгам? Не превратятся ли они в акул какого-нибудь «уолл-стрита»?
Пока что загудели комсомольские башки, и без того уже помутневшие от бешеных баксов. Не прошло и получаса, как бизнес-клуб превратился в подобие репинского шедевра «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», только в данном случае сочинялось не менее дюжины писем в разные адреса. Тут же у стойки бара Мстиславу было предложено кресло президента Республики Крым, а Герасиму соответственно портфель премьер-министра. Затем начались клятвы в духе темной малины – на верность, на дружбу, на тайну. Зажженной сигаретой проверялась мужская стойкость. Пахло паленой шерстью. Нет-нет, такие мужики не прогнутся! Вот-с-тобой-я-пойду-в-разведку-а-вот-с-ним-я-не-пойду-в-разведку! Кое-кто уже предлагал расписаться кровью. Руки чесались испробовать недавно приобретенное огнестрельное оружие. Тут же шла страннейшая деятельность по инвестициям в этот мегапроект.
Мстислав и Герасим чувствовали, что влезли во что-то столь же бессмысленное, сколь и безобразное, однако и у них в тот год башки были не на месте – им тоже казалось, что среди всеобщей «отвязанности» нет ничего невозможного. Они инвестировали все, что нажили: три лимона баксов. Гордая идея почти сразу же протухла. В Симферополе шли бесконечные разборки вокруг приватизации санаториев. Бизнес-клуб не отвечал ни на звонки, ни на факсы. «Кажется, пропали наши три лимончика, Славик, Герочка», – вздохнула однажды княжна Дикобразова. «Не жалей», – погрозил ей пальцем Герасим и напомнил старую шутку с грузинским акцентом: «Что прогулял, о том не жалей, а то на пользу не пойдет!»
