– Может быть, они решили развестись, – сказал Акил, когда они проезжали мимо района частных домов за заборами.
– Что?!
– Ну, расстаться окончательно.
– Ты же говорил, что они никогда… – развела руками Амина.
– Откуда мне знать? Я же не в курсе.
– Но… – Амина отчаянно пыталась придумать что-то, желая избавиться от неуклонно нарастающей паники. – Но зачем им забирать нас из школы посреди дня, чтобы сообщить об этом?
– Может, он решил сегодня от нас съехать?
– Нет-нет-нет! – запротестовала Амина, чувствуя, как у нее внутри все сжимается.
– Ну а что еще?
– Ты и правда так думаешь? – со слезами на глазах спросила она.
– Да не плачь ты, малыш, – посмотрел на нее Акил. – Господи, да я же сам не знаю! Просто предполагаю!
– Но ты же говорил, что индусы…
– Ты разве не знаешь, что в жизни все может измениться в любой момент и, как правило, в худшую сторону? – покачал головой Акил. – Амина, ну это же ясно как божий день! Пожалуйста, скажи мне, что для тебя это не новость!
У Амины от слез заложило нос. Она пыталась дышать, но получалось с трудом. За окном проносились глухие проулки, похожие на галактики, бесконечно повторяющиеся фракталы проездов, входных дверей и ковриков с надписью «Добро пожаловать!». Как ее отец мог так поступить?! Неужели он действительно уйдет от них?!
– А вдруг с ним что-то случилось? – спросила она.
– Да ничего с ним не случилось!
– А вдруг он умер? – всхлипнула Амина, вытирая рукой нос. – Попал в автокатастрофу? Ты же знаешь, как он водит! Может, машина перевернулась! Или у него инфаркт случился! – тараторила она, постепенно впадая в истерику.
– Ничего такого не произошло! – ответил Акил, однако заметно побледнел, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом прикусил губу и просто вставил в магнитолу аудиокассету.
Через двадцать минут они сидели в машине перед домом, слушали рев «Judas Priest» – «Breaking the Law» – и молча смотрели на хетчбэк матери и седан отца. На обоих автомобилях не было ни царапины.
– Надо идти, – сказала Амина, когда песня закончилась.
Вытащив ключи из замка зажигания, Акил вышел из машины, и они медленно побрели к дому. Неторопливо пересекли улицу, обогнув кучи пожелтевших листьев, вместо того чтобы пройтись прямо по ним, будто бы это давало им отсрочку от того, что ожидало за дверью. Поднявшись по ступенькам, Акил остановился и, когда Амина догнала его, взялся за ручку двери. Вдруг та распахнулась. На них покрасневшими от слез глазами смотрела мать. Лицо ее опухло от рыданий. Дети молчали, и тогда она заговорила:
– Дом в Салеме сгорел.
– Что?! – пришла в себя первой Амина.
С тех пор как они в спешке покинули Салем тем ужасным утром, прошло три года, но она часто вспоминала дом Аммачи и Стену, неприступную, словно сами Гималаи.
– Несколько часов назад, – кивнула Камала. – Нам только что сообщили.
– Сгорел? – переспросил Акил. – Совсем, что ли?
Лицо Камалы исказилось.
– Как это… – начал Акил, но мать жестом попросила его помолчать.
Ее черты постепенно превратились в жуткую гримасу, потом она разгладилась, как будто Камала взяла себя в руки неимоверным усилием воли. На глазах у Амины это повторилось несколько раз, и тут девочка с ужасающей ясностью поняла, что произошло.
– Аммачи погибла? – спросила она.
Мама кивнула.
– А дядя Сунил? – вмешался Акил.
Еще один кивок.
– Дивья? – пробормотала Амина в надежде, что мама наконец перестанет кивать. – Итти?
– Их больше нет, – дрожащим голосом произнесла Камала.
Больше нет… Амина отвернулась, посмотрела на машину, а потом снова на маму. Ее плечи дрожали, как будто на улице было холодно. Итти звал ее Миттак…
– Черт! – воскликнул Акил.
Камала отошла от двери, и они увидели Томаса, согнувшегося над столом, словно вопросительный знак, и опустившего голову на руки.
– Идите к нему, – подтолкнула она детей.
Они приблизились к отцу. Даже на расстоянии от него исходили волны горя. Томас крутил в руках старый фотоальбом, в котором были детские фотографии – его и дяди Сунила. Амина хорошо их помнила. Пухлый младенец с узким пояском на талии – это Томас. Сунил на трехколесном велосипеде катается вокруг гранатового дерева. Аммачи и Аппачен стоят перед изогнутым капотом старого «амбассадора» – снято за два года до смерти деда от сердечного приступа. Аммачи позирует на веранде, на ее лице сияет улыбка, которой Амина ни разу не видела в жизни. Томас посмотрел на этот снимок, осторожно достал из пожелтевших уголков, удерживавших его на странице, а потом поднес к лицу.
– Привет, – сказал Акил.
Томас поднял на него покрасневшие глаза. Амина попыталась припомнить, когда она в последний раз видела отца в дневное время, но не смогла. И вот теперь он сидел за обеденным столом, охваченный безумным горем, с выражением глубокого страдания на лице.
– Мне очень жаль, – произнес Акил, и Амина повторила эту фразу за братом, хотя она казалась ей глупой и одновременно пугающей, слишком взрослой, слишком пустой.
– Ты не помнишь тот день, – тихо сказал Томас и снова взглянул на фотографию.
– Нет, – ответил Акил.
Он часто дышал – мелкими, едва заметными вдохами. На нижней губе блестела слюна.
Лицо отца дрогнуло, как будто это стало для него еще одной трагедией.
– А что это был за день, Томас? – спросила Камала тоном, которым разговаривала с детьми, когда те расшибали коленки или болели.
– День открытия клиники. Ей тут всего тридцать три.
На Аммачи было сари, возможно, яркого цвета, но на черно-белой фотографии оно выглядело темным. В тот день она надела жемчужные серьги, золотые браслеты, косу украшали цветы жасмина, однако ничто не могло затмить широкую улыбку – зубы ее сверкали, словно рассветная заря. За спиной гордо возвышался салемский дом. Веранда блестела, стены казались идеально белыми, как чистые листы бумаги. Узкий луч света в коридоре освещал вход в комнату, которая впоследствии перешла к Итти.
Комната Итти. Амина не сводила глаз с темного коридора. Итти был у себя в комнате, когда это случилось? Услышал ли он треск горящего дерева? Попытался ли спастись?
Видимо, она издала какой-то звук – сзади к ней подошла Камала и нежно обняла.
– Сгорели? – произнесла Амина вслух это ужасное слово, способное разрушить человека до основания, уничтожить все, что помогает ему сохранять вертикальное положение. Девочка задрожала и слегка покачнулась. – Ты уверен?
– Милая! – крепко сжала ее плечи Камала, умоляя остановиться.
– Итти горел? – обернувшись к матери, спросила Амина.
– Ай! Амина! – схватила ее за подбородок Камала и закрыла ей рот. – Не говори такие вещи вслух!
– Мне нужно прилечь. – Акил, побледнев, пошатнулся и сделал шаг в сторону лестницы.
– Да. Конечно, – ответила Камала, подталкивая Амину к брату. – Идите наверх, оба. Мы позовем вас ужинать.
Акил сразу же начал подниматься по лестнице, а Амина не могла сдвинуться с места. Просмоленная крыша, раскалившаяся на солнце. Запах коров и уличных костров. Плачущий Итти лежит на лужайке и хватается за свои босые ноги. Она поглядела на Томаса, но тот не поднял глаз ни на нее, ни на лежащую перед ним фотографию. Отец смотрел в бесконечность, но в то же время прямо перед собой – в пространство, где не было места другим членам семьи.
– Ты поедешь туда? – спросила она, и отец поморщился.
– Конечно поедет, – отозвалась мать, и от ее слов у Томаса так сильно задрожал подбородок, что Амина тут же отвела глаза и скорее почувствовала, чем увидела, как Камала подошла к нему и прикоснулась.
Отец зарыдал. Когда девочка наконец заставила себя взглянуть на него, он крепко обнимал мать за талию, прижимаясь лицом к ее животу.
Лестница. Ей все же удалось добраться до нее. Поднимаясь, Амина изо всех сил старалась остановить поток образов, которые сознание упрямо подсовывало ей. Нимб из ободранной краски вокруг люстры в столовой. Крутящаяся на проигрывателе пластинка. Плывущие по воздуху руки Сунила, когда он танцевал. Миттак. Миттак. Миттак.
– Акил?
Амина подошла к двери и прижалась к ней ухом, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Он всхлипнул? Если она откроет дверь и увидит, как он плачет, то Акил ее просто убьет. И все же она повернула ручку и заглянула к брату.
Тот ничком лежал на кровати, даже не сняв кроссовок.
– Привет, – тихо сказала она.
Брат ничего не ответил, и Амина на цыпочках вошла в комнату. Остановившись у кровати, она стояла и смотрела, как его спина поднимается и опускается, подчиняясь глубокому, ровному ритму дыхания.
– Ты спишь? – спросила она, хотя это и так было ясно.
Девочке отчаянно не хотелось быть одной. Не хотелось сидеть в своей комнате, не хотелось закрывать глаза. Как он смог заснуть в такой момент?! Неужели просто взял и вырубился? Склонившись над братом, Амина ощутила, как в ней поднимается гнев. С ним что-то не так! Она поняла это внезапно, но так же четко и безоговорочно, как еще не раз в жизни будет вдруг понимать очень странные, но правдивые вещи: что Димпл нуждается в ней сильнее, чем она в ней, что родители ссорятся из-за Америки, а не из-за Моники. Акил может сколько угодно разглагольствовать о том, являются ли индусы на Западе людьми второго сорта, о том, что большое правительство – единственная надежда маргиналов, однако сейчас, когда произошло нечто серьезное, настолько серьезное, что теперь они уже никогда не смогут думать об Индии без душераздирающей боли, он просто взял и заснул! Бросил ее! Перегорел и выключился, словно чертова лампочка!
