Зейтун вылез через окно на крышу. Грязное небо, прохладный ветер. Зейтун сел. Сидел и смотрел на город.
Содрогнулся от мысли, что собак могли убить вовсе даже не стражи порядка. Возможно, Кейти права, по городу бродят вооруженные банды и стреляют кого ни попадя.
Он прикинул, как может себя защитить. Что сумеет сделать, если бандиты придут сюда, по его душу? Пока в их районе все было спокойно. Но что, если грабители и сюда доберутся?
Темнело. Зейтун пожалел, что остался этим вечером один. Раздумывал, не поехать ли на Клэборн, рассказать Тодду и Нассеру про то, что видел.
Но Зейтун никуда не поехал, а сидел на крыше и старался не думать про собак на эстакаде. Наверно, он слишком любит животных — это его слабость, так было всегда. В детстве кого только не приносил домой! Ловил ящериц и крабов. Однажды несколько дней прятал на заднем дворе приблудного ослика, надеясь, что родители позволят его оставить и он сможет о нем заботиться. Но отец отругал его за ослика, как и за их с Ахмадом затею с разведением голубей. Если честно, идея завести голубей пришла в голову Ахмаду, а уж потом он втянул младшего братишку.
— Хочешь, я тебе кое-что покажу? — спросил он как-то раз. Ахмаду было тогда шестнадцать, для Абдулрахмана он был непререкаемым авторитетом.
Ахмад заставил брата поклясться, что тот никому не выдаст секрет, повел его на крышу и продемонстрировал клетку, которую сам соорудил из проволочной сетки и дощечек. Внутри было гнездо из газетной бумаги и соломы, а в гнезде сидела птица — на взгляд Аблулрахмана, что-то среднее между почтовым голубем и горлицей. Ахмад планировал обзавестись дюжиной таких голубей, держать их на крыше, ухаживать за ними, кормить и попробовать научить их доставлять письма. Он спросил, не хочет ли Абдулрахман ему помогать. Тот сразу же согласился, и они договорились вместе заниматься голубями. Абдулрахман, младший, будет регулярно чистить клетки, а Ахмад, поскольку он старше и опытнее в делах такого рода, добывать птиц, кормить и дрессировать, когда придет время.
Они проводили на крыше все свободное время, смотрели, как голуби улетают и прилетают, кормили с руки, радовались, что птицы стали их признавать и не боялись садиться им на руки и на плечи.
Вскоре на крыше обитали уже тридцать с лишним птиц. Ахмад с Абдулрахманом строили им жилье не покладая рук, и вскоре на крыше вырос птичий город, но не из камней и самана, как дома по соседству, а из клеток, поставленных одна на другую; казалось, какие-то мозаичные хитросплетения вырастают из океана и уходят вглубь суши.
Все шло хорошо, пока про их увлечение не узнал отец. Махмуд посчитал это пустой тратой времени, а голубей — разносчиками заразы. После смерти Муххамеда он стал раздражителен и нетерпим — не случайно, мальчики при любой возможности старались улизнуть из скорбного дома. Махмуд настаивал, что это хобби отвлекает их от учебы и что, если они променяют образование на птиц, ему придется избавиться не только от голубей, но и от такой обузы, как безграмотные сыновья.
Он потребовал, чтобы они выпустили птиц на волю и разобрали птичий городок. Мальчики приуныли, бросились жаловаться матери, та попыталась вмешаться, но Махмуд был неумолим. Братья отказались уничтожать клетки; как-то утром, когда они собирались в школу, отец предупредил, что в их отсутствие сделает это сам.
Вернувшись из школы, Ахмад и Абдулрахман первым делом бросились на крышу. Птицы были на месте, клетки стояли нетронутые. Удивленные, мальчики побежали на кухню, где нашли сияющую мать. Оказалось, что, когда Махмуд вышел на крышу, птицы облепили его со всех сторон, безбоязненно садясь ему на плечи и на руки. Он так растрогался, что не смог их согнать. Птицам разрешено было остаться на крыше.
Махмуд умер несколько лет спустя. У него было больное сердце, но в Джебле говорили, что умер он от разбитого сердца. Так и не смирился со смертью своего золотого мальчика, гордости семьи и всей Сирии — его дорогого Мухаммеда.
Зейтун решил, что Нассер остался в другом доме. Видно, не захотел сюда прийти. Ладно, у Тодда есть моторка. И Зейтун лег спать в одиночестве.
Утром Зейтун встал рано, помолился и поплыл кормить собак. Накануне он взял у Тодда мешок с сухим кормом.
— Мясо закончилось, ребята, — сказал он собакам. — Все, с концами.
Собаки не жаловались, уплетали корм за милую душу. И выглядели лучше, не такие были нервные, как в первые дни.
— Видите, я вас навещаю каждый день, — продолжал Зейтун. — Каждый день.
Потом он спустился в каноэ и поплыл на Клэборн-авеню. Тодда и Нассера он увидел завтракающими на крыльце. Зейтун прошел в дом и позвонил Кейти.
— Среди полицейских начались самоубийства, — сообщила жена.
Не всем оказалось по силам справляться с последствиями урагана. Два офицера полиции наложили на себя руки. Один, сержант Пол Аккардо, хорошо известный в городе — он руководил отделом по связям с общественностью и прессой, — был найден мертвым в служебной машине в соседнем Лалинге. Он застрелился. Второй, Лоренс Селестайн, покончил с собой на глазах у другого полицейского.
Зейтун был в шоке. У него всегда были хорошие отношения с полицейскими. И сержанта Аккардо он знал в лицо: тот часто мелькал на телеэкране и производил впечатление человека разумного и уравновешенного.
Кейти опять завела разговор про бесчинствующие банды, токсичные химикаты, бесконтрольное распространение инфекций и болезней. В очередной раз старалась убедить мужа уехать из города.
— Я позвоню попозже, — сказал Зейтун.
С Кейти связался Роб, муж Уолта; спрашивал, где они и не нужна ли им помощь. Он не поверил своим ушам, когда Кейти сказала, что Зейтун все еще в Новом Орлеане.
— Что он там делает?
— Ох, у него есть каноэ, вот он и разъезжает в нем по всему городу, — ответила Кейти, стараясь звучать как можно беззаботнее.
— Ему надо срочно уезжать, — сказал Роб.
— Я тоже так считаю, — вздохнула Кейти. — Каждый день ему об этом твержу.
Во время разговора Роб упомянул, что, спасаясь от урагана, они бросили свою кошку. Вообще-то она была уличная, вечно сбегала, они перед отъездом ее искали, но не нашли. Если Зейтун случайно окажется в их районе, попросил Роб, пусть поглядит: вдруг кошка попадется ему на глаза. Заодно мог бы взять себе бензиновый генератор, стоящий в гараже.
Кейти позвонила на Клэборн. Зейтун уже уходил. Она передала ему просьбу Роба. Для Зейтуна это был не ближний свет, мили три, не меньше, да еще надо перебираться с лодкой через хайвей, но он с радостью ухватился за это задание. Генератором он не заинтересовался: вряд ли тот поместился бы в каноэ. К тому же зная, что полиция охотится за мародерами, он предпочитал не иметь при себе ничего ценного.
Зейтун с Нассером отправились в дом Роба и Уолта. День был теплый и ясный. Решили по дороге заглянуть в дом Нассера. Проплыли по Фонтенбло до Наполеон-авеню: дом стоял на углу Наполеон и Гальвес. Нассер хотел посмотреть, нельзя ли спасти какие-нибудь вещи.
Дом стоял в воде по самую крышу. Внутрь не пробраться и ничего не спасти. Для Нассера это не стало неожиданностью — он был готов к такому повороту. Сказал:
— Поехали.
До дома Уолта и Роба они доплыли по автомагистрали Джефферсона Дэвиса. Здесь вода поднялась сравнительно ненамного, дюймов на восемнадцать. Зейтун выбрался из каноэ и подошел к парадной двери. Осмотрелся — дом не пострадал. Кошки не было видно. Зейтун подумал, не махнуть ли через забор, вдруг она прячется на задворках, но не стал рисковать — слишком подозрительно, может насторожить соседей и полицию.
Они развернулись и направились домой. На обратном пути миновали почту на пересечении Джефферсона Дэвиса и Лаффит-стрит; на импровизированной эвакуационной площадке вертолетов не было, лишь толклись спасатели.
— Ты готов уехать? — спросил Зейтун Нассера.
— Не сегодня, — ответил тот.
В тот вечер они вместе помолились на крыше гаража, а потом пожарили гамбургеры на гриле. Ночь была тихая и душная. Изредка раздавался звук бьющегося стекла, да гул низко летящего вертолета. Но в целом, казалось, в городе наступило хрупкое равновесие. Засыпая, Зейтун думал о том, как сильно он соскучился по Кейти и детям, и спрашивал себя, не пора ли ему уезжать.
После утренней молитвы Зейтун отправился к собакам и насыпал им сухого корма, которым с ним поделился Тодд, где-то раздобывший еду для своего питомца. Вернувшись домой за Нассером, он увидел, что тот его ждет со своей черной брезентовой сумкой.
— Ну что, готов? — спросил Зейтун, кивнув на сумку.
Нассер сказал, что да, он готов эвакуироваться. Зейтун огорчился, что опять остается один, но порадовался за друга: хорошо, что тот скоро окажется в безопасности. Еще больше Зейтуна порадовало, что теперь не придется тесниться вдвоем в палатке. Нассер залез в каноэ, и они тронулись в путь.
