Вершиной образа во всех смыслах была прическа, называвшаяся «канадская полька», «высокий зачес» или попросту «кок». Делалась она следующим образом.
Сзади волосы подрезались и дочиста подбривались на уровне нижних шейных позвонков. Перед этим длинные волосы на висках зачесывались и даже затягивались расческой гладко назад, а после стрижки свисали над шеей, напоминая предшествовавшую «канадской польке» прическу конца сороковых «под Тарзана». Между гладко зачесанными по бокам волосами и устраивался вожделенный кок – сильно приподнятый надо лбом и зачесанный к макушке чуб, действительно напоминающий птичий гребень. Самым изыском был кок, слегка свешивающийся на лоб, как бы небрежный…
Удерживать все это в заданном положении было очень и очень нелегко.
Тут и вынималась из кармана плоская, диаметром в трехкопеечную монету и толщиной миллиметра в три-четыре коробочка. Впоследствии в таких, с изображением пятиконечной звезды, продавалась вьетнамская мазь «Золотая звезда», в просторечии «звездочка» – обезболивающее снадобье с сильным ментоловым запахом. А тогда на коробочке была простая надпись на русском и каком-то, полагаю, прибалтийском, языке – «бриолин».
Пахла эта полупрозрачная мазь омерзительно. Это не было зловоние – это был тошнотворный аромат очень дешевой парфюмерии, смешанный с запахом прогорклого жира. На ощупь она была еще противней – скользкая субстанция, быстро тающая даже не в сильную жару и стекающая грязноватыми струями… Большее отвращение, чем бриолин, вызывали только мухоловки – развешиваемые на все лето по квартире липкие бумажные спирали. От вида прилипших мух тоже возникали позывы тошноты…
Но без бриолина кок было не построить. А смазанная им любая прическа держалась непоколебимо, к тому же блестела, что, в соответствии с тогдашними представлениями о прекрасном, было желательно.
Жара в тех краях, где происходит действие этого рассказа, в конце августа ужасная. И проклятый бриолин тек по шее и даже по спине под новой рубашкой и уже нисколько не удерживал кок, так что на голове был просто жирный комок сбившихся волос, а бриолин тек, и трупный его запах наполнял все вокруг…
Итак, молодой человек пятнадцати без малого лет в этот день вернулся после летних каникул в маленький городок, где он жил и где надеялся сегодня же повидаться с девушкой того же возраста, к которой…
Ну, хватит придаточных предложений. Вот она, в прелестном оранжевом сарафане, юбка «солнце-клеш», встает ему навстречу со скамейки у подъезда, вот – незаметно оглянувшись, пуст ли жаркий полдень, а он пуст, – совсем взрослым жестом обнимает его за шею голой рукой…
Голой, черт возьми.
– Фу, гадость какая! – говорит она, и срывает лопух, и трет руку, но не стираются мерзкий запах и жир. – Чем ты намазался, горелым маргарином?! Все волосы жирные… Отойди.
Дважды намылив и беспощадно вытерев вафельным полотенцем голову, он выключил газовую колонку – «сколько можно бултыхаться», крикнула бабушка, – и в очередной раз посмотрел на себя в запотевшее ванное зеркало. Там был странный тип с торчащими во все стороны мелкими кудрями. Если бы это происходило лет на двадцать позже, его прическу точно назвали «под Анджелу Дэвис» – или, более информированно, «афро». Вполне себе стильно… Но это было на двадцать лет раньше…
И через час, благоухая прокисшим жиром, он снова вышел из дому с великолепным коком. Перед уходом он швырнул пустую коробочку от бриолина в мусорное ведро.
В саду возле Дома культуры начинались танцы, он шел мириться, но поступиться коком, который культивировал все лето, не мог. Мы все хотя бы раз пренебрегали чувствами ради овладевшей нами идеи.
А на том месте, где был кок, теперь… Ну, да что говорить.
Нет ничего более бессмысленного, чем попытки понять судьбу – человека, народа, вещи.
Почему один счастливо женился, нарожал хороших детей, прожил полтора века и помер тихо, «непостыдно», как и просил в молитве, и безболезненно – а другой сам мучился, вокруг всех измучил и конца дожидался в отчаянии? Нет ответа ни в воспитании, ни в генах, ни в обстоятельствах. Почему к одним от Гольфстрима идет теплый ветер, цветы сияют под добрым снегом и реки текут в нужную сторону, а у других засуха прекращается только на время наводнения? В учебниках истории вразумительного объяснения не найдете. Почему рабочие штаны из линючего брезента носит весь мир, а удобнейшая стеганая куртка, пригодная для любой погоды, стала символом тюрьмы и нищеты? Только не рассказывайте ни про особый путь, ни про западных врагов.
Пусть умники ищут сложные ответы, ничего не объясняющие уже в тот момент, когда их находят. «Почему?» – если повторять этот вопрос, на третий, или пятый, или сотый раз обязательно упрешься в стену. Нет сложного ответа, есть простой и единственный:
так Бог судил.
И на все воля Его.
А телогрейка – гениальная одежда.
Начиная с материалов: только хлопок, ткань и вата, да еще деревяшки вместо пуговиц. Пожалуй, только упомянутые американские штаны (про них будет, будет отдельная песня!) так же экологически безупречны, хотя заклепки, молнии и пуговицы у них-то металлические, то есть рождены индустриальным разрушительным веком. Но где они – и где наш ватник? Остался только в оскорбительном прозвище, которое одна половина братского народа дала другой.
Телогрейка – символ естественного минимализма.
Аутентичные модели не имели даже воротника – а зачем? От настоящего холода он не укроет, а если тепло, то и тем более не нужен.
Никаких попыток обозначить талию – а зачем? Не в талии красота.
Карманы не утеплены, не простеганы – а зачем? Руками надо работать, а не в карманах их держать.
А больше и сказать нечего. Слой толстой хлопчатобумажной ткани, слой ваты, еще слой ткани – и строчка. Зигзагом, чтобы вата не сбивалась, хотя на несведущий взгляд вроде бы для красоты.
Прелесть же телогрейки как раз в том, что в ней нет ничего для красоты.
В мороз градусов до двадцати, если не сидеть, дожидаясь крика вертухая, а делать норму, телогрейки вполне хватает – не совсем рваной, конечно.
В жару градусов до тридцати, если на голое тело – нормально, вроде короткого варианта среднеазиатского халата. Тоже проверено.
Под ливнем, конечно, промокает, но не сразу, пока вату пробьет… Сохнет, конечно, потом долго, ну, так для того и печь…
К телогрейке прилагались – если повезет – ватные же брюки, как бы дополнительная телогрейка для задницы. Но это уже в экстремальных условиях. А так просто, в обычной жизни – ватничек на исподнюю рубаху, вышеописанный кепарик на бровь, штанцы какие-никакие да прахаря, сапоги кирзовые (заметьте, никакой живодерской кожи, загадочный материал «кирза», в честь которого называли еще и армейскую перловую кашу)…
Почему мир не принял телогрейку, которую беззаветно пробивал в моду наш самый знаменитый дизайнер З.? Почему не ее именем, а всякими английскими словами называются разнообразные нынешние синтетические стеганки? Вот sputnik и babushka пошли в большую международную жизнь, а telogreyka – увы. ГУЛАГовское прошлое не пускает? Ох, да какого только прошлого нет на вещах, проживших долгую историческую жизнь! Сколько крови пролито на расшитые узорами остроносые сапоги и простроченные штаны с заклепками – и вроде не портит она их происхождение… А ведь ватник – он жертвам полагался, а не палачам, на нем вины нету.
…Несколько лет фотограф и литератор Р. носил телогрейку с джинсами и кроссовками. Получалось прекрасно! Я надеялся, что это привьется, что через пяток-десяток лет джинсовый бум станет джинсово-ватниковым, что мирное сосуществование закрепится после конца Варшавского договора этим сочетанием национальных одежд…
Не вышло.
Чем кончилось мирное сосуществование и последовавшие попытки – известно.
Р. некоторое время походил в телогрейках, за которыми ездил во все более захолустные сельские магазины, и постепенно вернулся к обычным общеупотребительным курткам.
Телогрейка умерла.
Вместе с удобствами исключительно во дворе,
с коммуналками на десять семей,
с куреньем, разрешенным всюду,
и с полагавшейся каждому дворовому пацану финкой с ПЛАСТИгласовой наборной рукояткой.
Телогрейка вымерла, как вымирает биологический вид, постепенно. Она еще существует в сельских лавках, но турецкие криво сшитые курточки теснят ее и там. Я знал коммуналку в километре от Кремля, еще недавно по историческим меркам сам жил в ней – на днях зашел: пусто, молдаване делают евроремонт со сносом несущих трехсотлетних стен… А вместо дворовых дощатых сортиров по городу расставили бронированные кубы, внешне и по степени электронной оснащенности напоминающие банкоматы… Какая уж тут телогрейка.
Почему ей не повезло стать мировым бестселлером, как стали некоторые изделия западной легкой промышленности, – не будем называть во избежание упреков в product placement?
