Интересно, что «на Новослободской» милиционер появлялся чаще и был суровей. Результат был тоже невидим, но обстановка в тамошней толпе была более нервной. Видимо, прочность позиций директоров была разной.
Сколько народу голосовало таким образом против технологического уровня социалистической родины? За годы получались тысячи…
Но это были две, как принято выражаться, «верхушки айсберга». У комков слонялись только невыездные неудачники, сомнительная молодежь, нищие меломаны вроде меня, не имевшие ни денег, ни достойного социального положения. К кассам шли вообще единицы. А настоящие потребители западной и восточной электроники здесь если и бывали, то лишь в ролях так называемых сдатчиков – они обращали в наличность электронные богатства, ввезенные в СССР при возвращении из загранкомандировок, более или менее длительных. Это был способ весьма выгодного обмена валюты на дешевые, но иногда нужные на родине рубли. Обмен через покупку где-то там и продажу где-нибудь здесь скромного двухкассетника (помните, что это такое? ах, не застали…) приносил до тысячи процентов прибыли…
Где теперь она, вся эта серебристая или черная пластмасса, тонкий металл, воспроизводимые частоты 20 Гц – 20 кГц, 16-метровый диапазон есть, made in Japan? Давно сгнила на свалках или беззвучно томится в квартирах престарелых и обнищавших торговых атташе и специалистов по строительству плотин в странах, выбравших социалистический путь развития… На Новослободской вообще всё сломали. У планетария теперь, кажется, кафе из приличной сети, а некоторое время был магазин «Кабул»…
Только шепот, робкое дыханье и магнитофонные трели шуршат в воздухе – «шарп», «сони», «филлипс», «айва», «шарп»… Музыка, под которую начал расползаться, таять, растворяться великий фантом.
В семидесятые и даже отчасти в восьмидесятые годы Советский Союз внес огромный вклад в благородное дело сохранения окружающей его среды. Конечно, всякое бывало – энергично изводили и извели-таки Аральское море, как смогли загадили солярными бочками тундру, настроили взрывающихся атомных станций, едва не повернули задом наперед северные реки… Но не буду клеветнически замалчивать и большие экологические успехи развитого социализма.
Они заключались в уникальном опыте многократного использования одноразовых предметов, на своих родинах образовавших неразлагающиеся свалки и грозивших поглотить всю Землю.
…Приятель был хотя и зарубежный, но свой, понимающий: из братской Чехословакии. Дома, в Праге, он предпочитал не помнить русский, который и спустя годы там ассоциировался с ревом танковых моторов. Но в Москве прекрасно говорил и читал, в том числе и вывески. И над микроскопической мастерской в глубинах ныне исчезнувшего Палашевского рынка прочитал вслух едва ли не от руки написанное: «Заправка шариковых ручек. Клапаны в газовые зажигалки».
– Куда заправляют шариковые ручки? – после некоторых размышлений спросил он ближайшего аборигена, то есть меня. Я удивился: неужели в Чехословакии, производившей для продажи своему населению даже легковые автомобили-кабриолеты, нет одноразовых шариковых ручек? Потом меня посетила мимолетная догадка: чешский товарищ знает со слов литератора В., что «заправлены в планшеты космические карты», и предполагает, что вместе с картами заправляют и ручки – чтобы прокладывать курс… Однако я тут же забраковал это романтическое объяснение и решил изложить суть дела.
– Шариковая ручка пишет шариком, постепенно выдавливающим на бумагу так называемую пасту… – начал я, но Г. меня перебил.
– Я знаю, что такое шариковая ручка, хотя у нас их называют шариковыми карандашами, – сказал он, – но куда их у вас заправляют?
– Не куда, а чем, – уже раздражаясь братской тупостью, начал объяснение я, – именно этой самой пастой, которую делают из обыкновенных чернил, только их перед этим сгущают…
Примерно полчаса я, насколько сам знал, рассказывал иноземцу,
как обычную одноразовую шариковую ручку заправляют пастой
через шарик, который в последующей второй жизни ставит кляксы,
или через тыльный открытый конец стержня, что предпочтительно, поскольку почти не сказывается на пишущих качествах,
как этот стержень особыми мелкими толчками возвращают в не приспособленный для этого корпус ручки,
после чего она выглядит как новая и писать тоже более или менее может.
– И зачем вы это делаете? – спросил непонятливый гость. – У вас не производят такие ручки и не продают их в этих… канцелярских товарах?
– Кажется, производят и иногда продают, – терпеливо втолковывал я, – но они некрасивые, наши люди предпочитают пусть не новую, но фирму́.
– А эта красивая? – показал чех через окно на ту, которой занимался мастер. Это был стандартный одноразовый карандаш мирового производителя, но украшенный по граням полустертой рекламной надписью латиницей, что-то вроде «Европейский Поставщик Органических Удобрений». – Это же реклама говна!
Мне нечего было ответить. Просто я к тому времени давно привык жить в стране, средний гражданин которой был абсолютно убежден в превосходстве любого иностранного изделия над отечественным и потому создал целую индустрию реставрации нереставрируемого и подделки подделок.
Одноразовая шариковая ручка, проходившая две, а то и три заправки, после чего кустарная паста выливалась из нее при почти любой плюсовой температуре.
Одноразовая газовая зажигалка, в донышко которой врезали клапан, после чего через этот клапан заправляли ее чадно горящим грязным газом, и обладатель, прикуривая, гордо чиркал почти начисто сточившимся колесиком, не смущаясь, что на реанимированной зажигалке – реклама какого-нибудь очередного говна.
Я точно помню: вывеска, у которой начался наш разговор с чешским товарищем, как раз предлагала выполнение обеих этих работ.
Про стираный пластиковый пакет я уже вспоминал.
А специальные мастерские для «подъема петель» сначала в капроновых чулках, а потом в колготках, и крючки, которыми дамы то же самое делали без помощи профессионалов…
А китайские шерстяные одеяла, распускавшиеся на пряжу, из которой вязали пушистые свитера…
А мощные химические заведения, где старые ткани окрашивали в новые цвета…
А домашняя кулинария – пирожное-картошка и конфеты «Трюфели» (из одного и того же какао «Золотой ярлык»), красная икра из манной крупы (не шутка!) и вершина отечественного кондитерского гения – вареная сгущенка (если посчастливится достать пару банок)…
В интересах идеологического предохранения советские переносные приемники – заветная «Спидола» и более поздний «Океан» – не имели 16-метровых диапазонов, в которых трудно было глушить западные пропагандистские радиостанции. Нужно ли говорить, что советский радиолюбитель умел встраивать эти диапазоны в готовые приемники совершенно незаметно и общеизвестно? Стоило усовершенствование 25 рублей.
Плащ-болонья, в принципе тоже одноразовый, если, к отчаянию владельца, он рвался, ремонтировали по особой сложной технологии. В ней основным инструментом был обычный утюг – ну, такой, который греют на плите, а ручку оборачивают тихо тлеющим куском одеяла. Эта пайка нейлонового балахона требовала навыков не менее изощренных, чем сварка в космосе.
Дубленка, которую красили заново после каждой чистки, поскольку природная ее краска в наших химчистках становилась тоже одноразовой. После краски она, будучи бежевой от природы, обретала игриво розовый цвет, у которого было одно неоспоримое достоинство: заплатки на обшлагах и возле карманов, вырезанные из «вохровского» тулупа, в такой цвет окрашивались легко.
Пишущие машинки (пояснение молодым: устройство для набора текстов вроде ноутбука, но механическое и без оперативной памяти) продавались свободно только во много раз уже упомянутых комиссионных магазинах, комках, торговавших подержанными вещами. При этом продавец переписывал паспортные данные покупателя. Было неподтвержденное официально объяснение: данные передавались в КГБ для борьбы с размножением подрывной литературы – по особенностям отпечатков шрифта можно было определить владельца. В пользу этой версии говорило то, что время от времени в каждой редакции появлялись строгие люди и снимали образцы шрифтов казенных машинок… Но при этом правила регистрации не распространялись на машинки с латинским шрифтом – кто ж из советских людей понимает по-иностранному? И дошлые потенциальные диссиденты покупали машинки с латиницей, а беспринципные мастера «перепаивали» – тогдашнее слово – шрифт и заклеивали клавиши кириллицей. В середине девяностых примерно так русифицировали полулегально привезенные компьютеры…
А уже надоевшие, наверное, вам великие штаны, о судьбе которых в лагере мира и социализма я все грожусь рассказать особо – и обязательно расскажу! Сколько жизней проживала любая их пара в Стране Советов… Одна молодая тогда француженка М. заметила в ходе знакомства с русскими – им ведь все мы русские – мужчинами интересную закономерность. «Вот французы, – задумчиво говорила она с непередаваемо прелестным акцентом, – протирают дырку на коленях, а вы на яйцах». И я подтверждаю это: в те времена толстого и нестираного, ломкого денима, который одновременно линял и протирался до дыр (причем не нынешних, бутафорских, а настоящих, заслуженных), несомненное преимущество наших кавалеров перед европейцами было очевидно любому заинтересованному наблюдателю. Нет, я не стану делать из дыр на коленях ксенофобских выводов о вечно рабском характере. Возможно, дыры были протерты на булыжниках Сорбонны в ходе выворачивания оружия пролетариата и прогрессивного студенчества. Вполне возможно… Но по части дыр в наших штанах свидетельствую: никаких причин, кроме физиологических, быть не могло. Заветные штаны берегли гораздо ревностней, чем зеницу ока, и если уж пришло бы в головы кидать камни – или, допустим, собирать, – то ради такого дела надел бы старые треники или защитные полугалифе от формы, в которой приехал со срочной… А вот интимные размеры – это да, не будем скромничать.
