— Главное, что потрясало у Marvell, это то, насколько все у них было реальным. Реальные герои, реальный Нью-Йорк, в котором все мы жили. Прежде супергерои жили в Метрополисе, или, как Бэтмен, в Готэм-сити. А эти ребята жили там же, где я: Человек-паук в районе Квинс, Фантастическая четверка в центре города, Доктор Стрэндж вниз по Блэкер-стрит… Если у французов был Париж Дюма, а у англичан — Лондон Конан-Дойля, то первый узнаваемый портрет Америки 1960-х написал именно Стен и его ребята. Для Америки созданные им герои стали так же реальны, как для древних греков их боги, которые жили тоже во вполне определенных местах: Зевс на Олимпе, Афродита на Кипре, и так далее…
Стен все-таки написал сценарий, а рисовать героя отдали новичку, художнику Стиву Дитко. Именно он придумал основные аксессуары Спайдермена: маску, скрывающую чересчур юное лицо… красно-черный обтягивающий костюм… устройство на запястье для стрельбы паутиной (сперва это был просто пистолет, но потом над ним поработали, и устройство стало совсем незаметным)… эмблема паука на груди.
Теперь своими суперспособностями школьник Питер Паркер был обязан не древнему кольцу, а укусу радиоактивного паука в секретной лаборатории. В августе 1963-го первый номер журнала «Удивительный Человек-Паук» вышел в свет.
С тех пор как я сходил на интервью к редактору самого первого негосударственного издательства в России, прошло ровно пятнадцать лет. За это время с редактором мы успели стать очень близкими приятелями. Настолько близкими, что как-то он даже пригласил меня к себе на день рождения.
Дата была круглая, юбилей планировали отметить с размахом. Приглашенных было много — может быть, несколько десятков человек. Среди них я разглядел полдюжины статусных писателей, но в основном были, конечно, коллеги по бизнесу. Все они приезжали в загородный дом юбиляра и дарили подарки. Подарки были куплены на деньги, заработанные на издании книжек. Те из коллег, кто перешел на по-настоящему серьезные проекты, типа юных британских волшебников или женского детектива, приезжали в дорогих автомобилях с кожаными салонами. Те, кто до сих пор маялся дурью с кумирами интеллигенции, прибывали на такси. Долго ждали издателя, который совершенно непонятно зачем пробовал издавать Чехова и Бунина, но он задерживался. Наверное, не мог наскрести денег на метро.
К этому времени от того издательства, в котором мы с юбиляром когда-то познакомились, остались лишь рожки да ножки. Все оно развалилось на мелкие и мельчайшие осколочки. Слишком уж быстро разбогатели его основатели, слишком уж головокружительным был их подъем с самого дна на самый верх. Что удивительного, если у ребят закружилась голова? Один из отцов-основателей умер от наркотиков, остальные вусмерть переругались между собой. И хотя выжившие все еще издают свои книжки, крупными игроками на этом рынке их не назовешь.
История книгоиздания напоминает то, как растет цунами: сперва вознесенная до небес волна, а потом хоп! — и лишь соленые брызги да мелкие водоворотики на поверхности моря. За истекшие годы все в мире изменилось, и даже я больше не был длинноволосым репортером, бегающим по редакциям с блокнотом наперевес, хотя если бы вы спросили мое мнение, то я бы ответил, что, разумеется, хотел бы им быть. На праздник я добрался общественным транспортом, да и дорогостоящего подарка с собой у меня не было. Поэтому я старался не маячить, а тихо сидел в углу и рассматривал книжные полки хозяина. Полки были что надо.
Письменные истории существуют столько же, сколько существует человечество. И та штука, которую принято называть «литературой», родилась, конечно, очень и очень давно. От этого и возникает иллюзия, будто, приходя в book-shop, мы прикасаемся к чему-то почти вечному. Как же не вечному, если вон на полке стоят Библия и Гомер? Книжки — это осязаемая память человечества. Культура в чистом виде.
На самом деле это, конечно, не так. То, что продается в нынешних книжных магазинах, не имеет к Гомеру с Библией никакого отношения. Современный роман — это очень недавнее изобретение: на свет он появился позже, чем паровоз. Лет сто пятьдесят — двести тому назад газетные и журнальные магнаты попробовали зарабатывать на такой штуке, как пресса. Их издания выходили каждый месяц или даже каждый день, и все эти пустые страницы нужно было чем-то заполнять. Выполнять эту работу подрядился новорожденный класс интеллигенции. Так и возникла современная литература.
С точки зрения коммерции пресса оказалась золотым дном. Денег в этой области крутилось столько, что хватило десяткам и сотням тысяч авторам. И очень скоро всем стало казаться, будто так было всегда: писатели пописывали, читатели почитывали. Новорожденная интеллигенция постаралась с глаз долой убрать все, во что люди верили прежде, и на освободившемся месте выстроила мираж, который с тех пор и преподают во всех школах планеты. Основная идея там состояла в том, что, как говорил Максим Горький, всем хорошим в себе человек обязан именно книгам. Не Книге, а книгам. Не важно, каким именно. Не важно, что там в этих книгах написано. Пусть в современных романах люди даже кушают какашки или вставляют дрель друг дружке в глазницы. Кто осмелится возразить, ведь речь идет о Высокой Культуре?
До тех пор пока основные деньги крутились именно в сфере прессы, возразить было вроде как и нечего. Но, расширяя бизнес, медиамагнаты очень быстро стали вкладываться в радио, кино, а потом и телевидение. Центр тяжести из мира букв уже почти век как сместился в мир движущихся картинок. Рядом с «Аватаром», а уж тем более сериалом LOST вся вместе взятая сегодняшняя словесность выглядит не более чем засохшим на подошве плевком.
Те из авторов, кто вовремя успел перестроиться на сценарии, неплохо чувствуют себя и в наши дни. Остальные выглядят как пионеры, не успевшие уехать домой из летнего лагеря и зазимовавшие в лесу. Времена на дворе давно не те, жизнь давно сместилась далеко в сторону, а эти все ходят в шортиках и пытаются делать вид, будто ну совсем ничего не изменилось.
Я все еще сидел на дне рождения своего редактора. Гости пили водку и понемногу ослабляли узлы на галстуках. Заботливый хозяин постарался рассадить их за столом так, чтобы нашлась общая, одна на всех тема для разговора. Но издатели детективов все равно собрались в одну кучку, издатели фантастики в другую, а одинокий издатель Чехова (я пропустил момент, когда он успел приехать) тупо накачивался алкоголем и не знал, с кем перекинуться хотя бы парой слов.
Слева от меня сидел литературный критик: несчастное создание, давно уже не понимающее, чем он занимается. Мужчина рассказывал, какой классный фильм «Хранители». Он, между прочим, снят по комиксу Алана Мура Watchmen. Хотя правильные ребята вряд ли станут называть эпос Мура комиксом. Скорее уж они употребят выражение «графический роман».
Критик вздыхал, тянул руку за еще одним маринованным огурчиком и говорил, что в составленном недавно списке «Сто главных книг всех времен» комикс Мура занял 27-ю позицию. Льва Толстого не опередил, но вот, например, Пушкина и древнегреческого Аристофана — запросто. Я чокался с ним краем бокала и думал, что все эти списки, все эти гигантские тиражи (вроде бы гигантские, хотя на самом деле не такие уж и гигантские), все эти бесконечные интервью с писателями в глянцевой прессе маскируют тот прискорбный для издателей факт, что время литературы давно в прошлом. Эти люди привыкли считать себя сливками общества и вообще кастой избранных. Но вот корону с полысевшей головы пора стаскивать.
Любое явление проходит в своем развитии несколько фаз. Едва родившись, оно выглядит забавным и резвым, будто щенок. Именно таковы были первые журналы Даниеля Дэфо или Александра Пушкина. Потом явление набирает силу и вздымается к небесам, будто всесметающее цунами. Именно так выглядела литература за мгновение до изобретения кино. А в конце оно распадается на кучу агонизирующих, самодостаточных, нигде не пересекающихся между собой мирков, которые и доживают свой век, никому на свете не интересные. К началу нынешнего столетия индустрия производства романов вступила именно в эту фазу.
Справа сидел владелец крупнейшей в Петербурге книготорговой сети. Лысоватый, круглолицый, он жаловался мне, что в его главном магазине целых шестнадцать залов, но семьдесят процентов посетителей никогда в жизни не заходят дальше первого. С ним я чокался тоже, а про себя думал, что отлично понимаю этих покупателей. Люди привыкли считать, будто литература — это одно большое поле и, заходя в магазин, просто теряются: а кого во всем этом изобилии нужно читать в первую очередь? Чем жаловаться (думал я), лучше бы этот парень объяснял своим покупателям, что никакой единой литературы давно не существует, а есть много нигде не пересекающихся между собой агонизирующих литератур.
