Ричард умолк, вновь взял бокал с «Кровавой Мэри». Я тоже глотнула коктейля, силясь разобраться в сложном рисунке его семейной жизни. Из того, что он рассказал, я смогла сделать вывод, что Мюриэл была сухой, категоричной, бессердечной. Но не потому ли, что я сопереживала ее мужу, пребывавшему в крайнем расстройстве?
— У каждого из нас свои личные горести, не так ли? — сказал он. — И я ни в коем случае не хотел портить нам обед…
— Не извиняйтесь. То, что происходит с вашим сыном, — это беда. Большая, ужасная беда…
— То, что происходит с моим сыном… — повторил Ричард, понизив голос почти до шепота. — Вы говорите так, будто его наказали свыше. На самом деле… он сам себя наказал.
— Но ведь вы сказали, что Билли страдает биполярным расстройством. А человек, страдающий биполярным расстройством…
— Знаю-знаю. Вы правы. Прости им, Отче, ибо они не ведают, что творят. Мюриэл процитировала мне эту строчку из Евангелия от Луки, когда я попытался объяснить поведение Билли после того, как его выгнали из математического лагеря при МТИ. «Вечно ты его выгораживаешь. Его следовало бы отвести в ближайший вербовочный пункт морской пехоты и заставить добровольно поступить на военную службу. За три месяца подготовки в Пэррис-Айленд из него бы всю дурь вышибли». Я понимаю, что со стороны Мюриэл это крайность. Но дело в том, что, когда я привез Билли домой из лагеря МТИ и он отказался с ней разговаривать, где-то в три часа ночи я проснулся и увидел Мюриэл сидящей в кресле у окна в нашей спальне и горько плачущей. Я попытался утешить ее, а она сказала, что сама виновата в том, что случилось с Билли. «Я знаю, я — плохая мать. Знаю, что никогда не дарила ему достаточно любви, а он в ней так нуждался». Я был рад это слышать. Она озвучила истину, которую я всегда боялся с ней обсуждать.
Почему же вы боялись? Я не задала вслух этот вопрос — вовремя осеклась. Я по себе знала, отношения между супругами, долго живущими в проблемном браке, зачастую основаны на умении не касаться многих мучительно очевидных истин, и мы все боимся начинать разговоры, которые могут завести нас в мрачные и болезненные уголки той жизни, что мы создали для себя.
— Я ненавижу себя за то, что ни разу дома не поднял вопрос об ее антипатии к нашему сыну. И о ее неспособности проявлять заботу и внимание.
— К нему и к вам? — спросила я.
Заметив, что Ричард напрягся, я отругала себя за то, что переступила границы дозволенного.
— Простите-простите, это был неуместный вопрос, — извинилась я.
Он снова приложился к бокалу с «Кровавой Мэри».
— Вообще-то, вопрос по существу. И думаю, ответ на него вам уже известен.
Молчание. Я нарушила его:
— После происшествия в математическом лагере… ему оказали помощь?
— Естественно, я немедленно ввел в курс дела школьного психолога. Она очень приятная женщина, но не спец в своем деле. То есть говорила умно, красиво, но была совершенно не в своей стихии, когда речь шла о клинических случаях: не могла объяснить, почему Билли совершил нечто столь губительное, разрушительное. Правда, она направила его к психиатру. Тот диагностировал депрессию и прописал ему валиум. Год прошел относительно спокойно. Билли раз в неделю посещал психиатра. Лечение вроде бы помогало. Билли окончил школу. Выпускные экзамены сдал превосходно, по математике набрал семьсот пятьдесят баллов. Инцидент в лагере МТИ остался в прошлом. Я заплатил за ущерб четыре тысячи долларов. В суд на него не подавали, дело не заводили. Им заинтересовались серьезно несколько вузов, в том числе Чикагский и Корнеллский университеты. А потом вообще свершилось чудо: Калифорнийский технологический институт предложил ему полную стипендию на все четыре года. Калифорнийский технологический институт! Билли был на седьмом небе от счастья. Моей радости не было предела. Даже Мюриэл искренне обрадовалась, что ее сына приняли в один из лучших в мире вузов по математике и естественным наукам. Тогда Билли встречался с девушкой из своего класса. Мэри Трейси. Очаровательная девушка. В химии хорошо разбиралась. И казалось, она по-настоящему понимает нашего странного сына. Ее приняли в Стэнфорд, тоже на полную стипендию. Так что они учились бы рядышком в Калифорнии. Все складывалось как нельзя лучше. Потом, примерно за три недели до окончания школы, Билли исчез. Исчез — и все, без следа. К поискам подключились местная полиция и полиция штата. Его фотографию разместили во всех газетах и информационных бюллетенях Мэна. Он ведь взял машину Мюриэл и прихватил еще ее кредитную карточку — пин-код он знал, потому что она иногда просила его снять деньги… в общем, дело серьезное. Банк уведомил нас, что Билли только раз снимал деньги — триста долларов в день исчезновения. По совету полиции карту мы не заблокировали. По карте им будет легче отследить его местонахождение. Но он больше деньги не снимал. И вообще нигде не объявлялся. След затерялся. Я боялся худшего: что он покончил с собой. Но потом, спустя восемь дней после его исчезновения — в эти восемь дней я спал по ночам, наверно, не более трех часов, — около четырех утра нам позвонил капитан местной полиции Дуайт Петри. Бат — город маленький. Мы с Дуайтом вместе учились в школе. Его отец тоже служил в полиции. Мой отец оформлял его семье страховки на дом и автомобили. А я стал оформлять страховки Дуайту, когда тот женился и завел семью. Только ему одному я рассказал про инцидент в лагере МТИ. Он был одним из немногих, кому я мог доверить секрет. Дело в том, что происшествие в МТИ не получило огласки. Но об исчезновении Билли трубили все местные СМИ, в связи с чем в общество просочилась и информация о совершенном им поджоге. Я абсолютно уверен, что здесь постаралась родительница одного из одноклассников Билли. Ее сын тоже был в математическом лагере, но ни Калифорнийский технологический институт, ни другие престижные университеты не предложили ему стипендию. И эта женщина — ее звали Элисон Адамс — всюду ходила и возмущалась, что «этот придурок Билли собрал все, какие есть, стипендии», а ее мальчику ничего не досталось. О том, что она распространяет слухи, мне сообщил Дуайт Петри. А Дуайт, будучи офицером полиции, никогда не повторял ничего инкриминирующего, если не получал информацию из достоверных источников. В общем, история с поджогом попала в газеты. Ну, а поскольку весь мир сейчас опутан интернет-паутиной, естественно, об этом прочитал и кто-то из приемной комиссии Калифорнийского технологического института. Председатель приемной комиссии связался по телефону с консультантом школы в Бате и спросил, почему школьная администрация скрыла от них факт исключения Билли из математического лагеря. Консультант ответил, что впервые об этом слышит. Нас с Мюриэл вызвали к директору школы и обвинили в сокрытии факта этого «уголовного преступления», как тот выразился. Я попытался объяснить, что, поскольку заявления в полицию не было и нам с МТИ удалось утрясти этот вопрос в частном порядке, мы не сочли нужным «делиться» данной информацией со школой. Я понимал, что это все звучит неубедительно, что мы, по сути, виновны в сокрытии… в общем-то, так и было.
— Что заставляет вас так думать? — спросила я.
— Мы должны были сообщить в школу.
— В МТИ знали, в какой школе учится Билли?
— Конечно. У них были все координаты.
— Но они не стали информировать школу о его исключении из лагеря. Сам факт, что МТИ не счел нужным ставить в известность школу об этом неприятном инциденте…
— Это был не инцидент, а преступление.
— У вашего сына биполярное…
— Этот диагноз поставили позже. А поджог вряд ли можно трактовать как мелкое правонарушение.
— Тем не менее в МТИ решили, что этот дисциплинарный проступок не настолько серьезен, чтобы портить будущее невероятно одаренному юноше.
— Я потерял с полдюжины клиентов. Все они говорили одно и то же: что не хотят иметь дело с человеком, искажающим истину.
— Это ужасно необъективно с их стороны, если хотите знать мое мнение, — сказала я.
— Вы слишком добры.
— Вы говорите так, потому что не привыкли к доброму отношению?
Молчание. Ричард на мгновение закрыл глаза. По тому, как он плотно сжал губы, я могла только предположить, что перешла запретную черту и что он сейчас поднимется из-за стола и положит конец нашему обеду, хотя обедать мы еще даже не начали.
— Простите, — извинилась я.
Ричард открыл глаза:
— За что?
— За то, что сую нос не в свое дело…
— Но вы правы, так и есть.
Молчание. Следующий свой вопрос я задала, тщательно подбирая слова:
— В чем я права?
— В том, что я не привык к доброму отношению.
Молчание. Теперь мы оба потянулись к своим бокалам.
