Но вот однажды появилась Габина. Эта толстая, сильная, работящая парагвайка служила у них в первые годы после свадьбы. Кармен никогда бы ее не уволила, но мужа вскоре после переезда в Лос-Альтос стал раздражать ее внешний вид.
— Она не подходит для этого дома, — говорил он.
Но так как Кармен отказывалась рассчитать ее после стольких лет верной службы, Альфредо предложил нанять другую прислугу, попригляднее, чтобы прислуживать за столом, когда приходят гости. Габине никто ничего не стал объяснять, да ей этого и не требовалось. Вражда между хозяином и служанкой все росла и в конце концов стала невыносимой. Габина уволилась сама, но прежде чем уйти, она отвела душу, бросив Альфредо в лицо:
— Вы просто кусок дерьма и дерьмом же когда-нибудь и захлебнетесь.
Альфредо запретил впускать «эту парагвайку в Лос-Альтос работать в чьем бы то ни было доме», и ей пришлось искать себе место на стороне. Больше о ней ничего не было известно, кроме того что каждый год на Рождество она звонила сеньоре.
Когда Габина после первого Рождества, которое Кармен провела в одиночестве, отважилась снова появиться у нее, охранник сообщил об этом Альфредо, хоть и знал, что тот здесь больше не живет. Позвонил ему на сотовый.
— Положение обязывает, — ответил начальник охраны, когда Альфредо поблагодарил его за звонок.
Но проблемы бывшей супруги волновали его гораздо больше, чем давняя ссора со служанкой, и он разрешил ее впустить таким небрежным тоном, словно говорил: «Пусть хоть кто-нибудь снимет эту тяжесть с моих плеч».
Первым делом Габина распахнула все ставни. В открытые окна хлынул свет, и стали видны грязь, пыль и прочий беспорядок, и она постепенно привела дом в божеский вид. Все мы испытали определенное облегчение, узнав, что о Кармен теперь кто-то заботится. Но, избавившись от чувства вины, почти совсем забыли ее.
Снова о ней заговорили, когда она начала выходить из дома. Она гуляла по улицам поселка с Габиной, ездила в супермаркет с Габиной, с ней она ходила и в аптеку и в парикмахерскую. И мы этому только радовались.
— Она выглядит лучше, бедняжка, — вот что мы говорили о ней.
Но однажды вечером Кармен с Габиной захотели выпить кофе в баре у теннисных кортов. И на Габине не было униформы, она нарядилась по-своему, как не оделась бы ни одна жительница Лос-Альтоса. В субботу их видели за обедом в ресторане гольф-клуба. Они смеялись. Пако Пересу Айерре было неприятно слушать хохот Габины, и он пожаловался официанту:
— А что, разве прислугу сюда пускают?
И никто не смог найти писаных правил, по которым это было бы запрещено, так что вопрос стали обсуждать на собраниях административного совета.
Примерно тогда и начали раздаваться голоса:
— Что они делают все время вместе?
— Может, они…
— Ой, нельзя быть таким злым, — сказала Тереса Скалья кому-то, кто подошел к ней, чтобы шепнуть это на ухо, когда мимо пробегали трусцой Кармен с Габиной.
— Если мы не примем мер, то однажды она приведет ее в сауну нашего фитнесс-клуба, — сказал Роке Лауриа на собрании совета.
В тот вечер, когда Кармен с Габиной вместе явились в кинозал, Эрнесто Андраде наконец позвонил Альфредо. Кто-то заметил, что когда Кармен заплакала, Габина взяла ее за руку.
— Мы не хотели тебя беспокоить, но это уже слишком.
Так что Альфредо снова запретил впускать Габину в Лос-Альтос. Но дело в том, что на сей раз Габина уже находилась внутри. Начальник охраны отправился поговорить с Кармен.
— По какому закону она должна уйти из моего дома? У вас есть постановление суда?
— У меня есть приказ вашего мужа.
— Моему мужу запрещено переступать порог этого дома, — сказала Кармен и захлопнула дверь.
Все стали говорить о том, что Кармен определенно сошла с ума:
— Альфредо с его связями добудет какое-нибудь распоряжение, постановление суда, что-нибудь. Бедняга Альфредо.
Альфредо начал действовать. Сначала он перестал давать ей деньги и оплачивать счета. Детям ничего не сказали, в это время они путешествовали по Соединенным Штатам, и «такие новости могли бы их расстроить». Им сообщат, когда проблема благополучно разрешится. Альфредо попросил председателя совета лично поговорить с Кармен, пригрозить, что она станет в поселке персоной non grata.
— Подумайте о наших детях.
Кармен послала его ко всем чертям.
Женщины больше не выходили на улицу. Они месяц просидели взаперти. Два месяца. Три. Все мы, проходя мимо, косились на окна, пытаясь понять, что там, за ними, происходит. Сначала они получали заказы из супермаркета и аптеки.
— Посмотрим, насколько у них хватит денег, — сказал кто-то.
— Но если Альфредо не оплачивает счета, откуда у них деньги на супермаркет?
— Парагвайский банк заплатит.
— Да ну тебя!
Наконец однажды кто-то заметил, что автомобиля Кармен нет на месте. На следующий день автомобиля тоже не было. И через день. Ранним утром женщины уехали вместе через ворота с автоматическим шлагбаумом.
— Я получил от вас указания, что сеньора Габина Вера Кристальдо не может заходить на территорию поселка, но вы не говорили, что она не может выйти отсюда, — объяснял начальнику охранник, что дежурил у шлагбаума в ту ночь, когда они покинули Лос-Альтос. Эти оправдания не помогли ему сохранить работу.
В выходные приехал Альфредо, чтобы открыть дом. Тем временем, после известия об отъезде женщин и до появлением Альфредо, по поселку ходили слухи, один другого страшнее, насчет того, что он обнаружит внутри. Грязь-то уж точно, ведь они так долго просидели взаперти… Многие вызвались сопровождать его. Взломали входную дверь. У Альфредо был ключ, но он не подошел — Кармен сменила замок.
— У охраны есть запись о том, что пару недель назад в поселок заходил слесарь, — подтвердил начальник службы безопасности.
— Хоть бы о детях подумала, — сказал кто-то.
Света, проникавшего через открытую дверь, было недостаточно, чтобы разглядеть, что творится внутри. Альфредо впустую щелкнул выключателем, забыв, что сам же позволил отключить электричество за неуплату. Кто-то решил раздвинуть шторы, и по мере того как комната заполнялась светом, вошедшие замерли, шокированные и смущенные тем, что открылось их взору. Картина с женщиной в лодке исчезла. Теперь все стены в доме были увешаны фотографиями. Самая большая — фотография Альфредо, увеличенная со свадебной. Остальные поменьше: Пако Перес Айерра, фото Тересы Скальи, вырванное из журнала «Женское общество», семейство Андраде на крошечной фотографии с последнего праздника в клубе, председатель административного совета, несколько женщин на турнире по бурако, который когда-то организовывала Кармен, ее подруги из студии живописи — кроме Карлы Масотты, ее лицо было грубо вырезано из группового портрета. Другие жители поселка. У всех запечатленных на фотографиях были булавками проколоты глаза. У некоторых — еще и сердце, как на фото Альфредо. И под каждой был устроен алтарь.
— Поработали же, — сказал кто-то из охраны, а Нане Перес Айерра судорожно схватилась за золотой крестик у себя на груди.
На жертвенниках лежали завязанные узлами тряпочки, фигурки, головки чеснока, камешки, перья, семена. Альфредо подошел к своему портрету. Алтарь перед ним оказался сделан из блюда от Villeroy & Boch,[33] на котором в засохшее дерьмо была воткнута уже расплавившаяся красная свеча.
— Я не наркоман, мама, что ты говоришь? — воскликнул Хуани.
— Это не я говорю, так написано в списках комиссии по безопасности.
— Эти дубины считают, что выкурить косячок — значит стать наркоманом.
— Ты куришь марихуану? — заплакала Вирхиния.
Хуани не ответил.
— Так ты, мать твою, курил марихуану?
— Да… один раз.
— Ты не понимаешь, с травы ты перейдешь на кокаин, с кокаина — на героин…
— Хватит, Вирхиния, — перебил Рони.
— Что, что мы сделали не так? — жалобно воскликнула она.
— Ну, мама…
— Мы не хотим, чтобы ты курил, Хуани, — сказал ему отец.
— Я покурил один раз — и все.
— Больше так не делай.
— Все курят, папа.
— Но в список занесли не всех, занесли тебя! — закричала мать.
— Вирхиния, успокойся.
Она заплакала, застучала кулаком по столу:
— Завтра же начнешь лечиться, а если понадобится, ляжешь в клинику.
— От чего лечиться, мама? Я выкурил один косяк — и все.
— И все? И сразу попал в список наркоманов!
— Ты о чем беспокоишься — о том, что я выкурил косяк, или о том, что меня занесли в список?
Она развернулась и ударила сына по лицу. Рони оттащил ее:
— Успокойся, этим ты ничего не уладишь.
— А как ты, черт тебя побери, собираешься это улаживать?
— Все парни курят, мама.
