Зачем было ей продолжать словопрения восле того, что уже было сказано. Очевидно, что слова о лебяди превосходно задели кожуха. Но теперь довольно. И сразу щеголь куда то испарился, улетучился, исчез. Она уже больше не думала о нем. Перед ней сидел мужчина, которого она пристально рассматривала.
Кожух молчал. Разоблачение швеи было совершенно невероятным. Щеголь, ничтожный щеголь, изображавший влюбленного, крутил с его женой. Но тут действительно было от чего негодовать. Что ему делать? Как ему выйти из этого проклятого друга[18].
На кого сердиться, кому грозить с кем расправляться, на кого обрушиться, кому досадить, наказать, привести к одному знаменателю и разделить на два?
Кроме этих соображений сентиментального порядка, что ему делать. Где был центр тяжести. Он пытался опереться на то те то другие мысли и всякий раз падал.
Кем больше увлечен щеголь им или его женой, кто из них является величиной вспомогательной в этом построении? А его жена лебядь — значит она не так одинока? Значит ее отношения с умницей это дополнение, это не единственное? Или здесь опять какие нибудь ширмы, какие нибудь попытки прикрыть что то чего он не знал и перед чем он был бессилен и к чему они все летели как к созвездию геркулеса.
Нет, катастрофа была неизбежна и он чувствовал это ясно до боли, впервые. Он не знал, что произойдет. Но все должно было рухнуть физически, телесно, как только что рухнуло морально. И кожух сжал кулаки.
Нужно опрокинуть все эту канитель из которой нет никакого выхода. Его жена о которой он только что думал, как о последнем и единственном своем спасении, к которой он так стремился была потеряна для него. Его друг, которого еще недавно он считал своим младшим братом и жизнь с которым была такой сладостной и прекрасной, этот друг оказался предателем и негодяем. Рядом с ним сидела женщина, заявлявшая на этого друга права. Где-то вне была женщина чем то связанная с его женой, а может быть и не одна. Город узел был невыносим и немыслим. Надо было рубить, бить, кромсать, уничтожить. Кожух задыхался от бешенства. Все кончено, довольно, он покажет, что он мужчина, а не муж.
И он вдруг успокоился. Все кончилось. Ничего не осталось. Его уже нет. Только какое то призрачное существование в котором ничего не желает катиться и уходит. Без машины в лесу это тоже самое. Следить за ветками деревьев обступивших дорогу так хорошо. Все напряжение исчезло с лица кожуха. И он гладил руку, лежавшую на его колене.
Он уже не спросил себя, что было нужно этой женщине, как он спрашивал всегда себя при встречах с женщинами. Эту руку, эту кисть, он нашел у себя на колене, как последнее утешение. Словно последний привет жизни, которая ускользала, решилась, исчезала, оставляя их всех под обломками, была эта рука. Он смотрел на нее, мял, подбрасывал, ловил, забавлялся и ни о чем не думал, зная, что скоро не будет ничего ни этой руки, ни его самого.
Зачем они поехали в открытой машине. И зачем это машина его жены, которую он подарил ей недавно. К чему эти условия, подробности, воспоминания, эти детали, которые были ему так ненужны и так ему мешали.
Он приказал вернуться. Молчание было напряженным. Через минуту они были у ресторана. Кожух и швея вышли из машины оставив ее у крыльца и пересели в его conduite intérieure. Он взял шофера жены, приказав вести его машину. И они опять исчезли в лесу. Теперь не было ни той машины, ни жены, ни тоскливых воспоминаний, ни прошлого. Новая обстановка охватила кожуха. И он решил нарушить молчание.
Все что вы мне сказали отвратительно и я покончу со всей этой историей. Но это вопрос решенный. Ничего больше нет. Поэтому не будем ни о чем думать.
— Давайте болтать, предложила швея.
К чему! — Она сама не знала.
Прикажите ехать ко мне, сказала швея.
Они выехали в город узел и помчались по улицам.
Вот видите кожух мы встретились с вами, чтобы враждовать, чтобы делить какое то достояние, а все пошло иначе. Так наши намерения совпадают с нашими не путями и мы идем по путям не нашим. Никогда не надо ничего решать, надо только хотеть и все устраивается само по себе. Жизнь это скатерть самобранка. Накройся и готово. Так и теперь. Кожух.
Она прислонилась к нему. Своими щупальцами он охватил ее. В руках он держал ее как ничто как ничтожество и ответил.
Да, да. Но это потому что ничего нет. Это потому что я был слеп. Это потому что дела убили меня. Нужно было придти катастрофе, чтобы прозреть. Вы мое последнее зрение, швея.
Они покинули машину и вошли в пустой дом.
Кожух поднял швею и посадил себе на плечо. Так по лестнице шел он вверх, неся на плечах ее статую. Но вот ему показалось, что он несет ее недостаточно высоко. Он взял ее и поднял на руки, высоко, таким движением, как будто он хотел сбросить ее со ступеней вниз.
На верхней площадке он спустил ее положил на ковер. Швея приподнялась одна и стала быстро раздеваться. Он стоял около нее развесив неуклюжие руки и смотрел, расставив ноги, на то как она сбрасывала с себя все, до туфель, чулок. У входа в комнаты она оставила одежды, не желая переступать порога, обезумевшая. Распустив волосы она вскочила, открыла дверь в зал и бросилась бежать. Кожух следом бросился за ней.
Из одной залы она проскользнула в другую, из другой в третью. Он настиг ее, схватил. Швея упала на ковер. Кожух нагнулся.
Перед ним швея лежала среди разбросанных по полу листов бумаги на которых крупными буквами было написано щеголь, щеголь. Кожух поднялся пораженный. Что это было за видение. Откуда врывалось это слово и гналось за ним по пятам это имя даже там где казалось он избежал всего. И мог быть покоен. Кто написал, что это такое, что это такое. Это она, швея.
Он отошел и сел в той же позе, в какой был несколько минут назад. После первых слов швеи. А он то надеялся на какое то забвение перед концом которого у него так и не было. И тут вдруг новый удар. И он то хотел урвать у жизни что то, когда жизнь не давалась и наказывала его.
Бежать, куда угодно, как можно дольше и дальше.
Швея ничего не поняла. Оставшись одна, она приподнялась и села, смотря на отошедшего кожуха. Взгляд ее упал на листки разбросанные ею и умницей. Повсюду на ковре лежали эти многочисленные листки там, где еще так недавно резвились они вдвоем и плясали и где она разделась так же как и теперь. Но теперь ей было холодно. Платье осталось там на лестнице. Рассеянным жестом подняла она один, другой листок, смяла их, и упав лицом стремглав вниз зарыдала.
Но ее слезы опоздали. Гнев кожуха весь обернулся против нее. Он стоял опять над ней негодующий готовый растоптать эту дрянь тяжелыми сапожищами, избить ее, схватить ее за волосы.
Вы мне устроили западню. Вы меня привели сюда, вы меня вскружили, вы заставили меня потерять голову, чтобы бросить мне под глаза это имя, с которого вы решили начать разговор. Я поверил вам, что вы истица. А вы мстительница. И ваша месть отвратительна.
Пускай я неверен моей жене со щеголем и с вами. Но как вы смеете мне говорить об этом без конца. Какое вам дело. Какой стыд положить мне руку на колено, завлечь меня сюда, чтобы нанести мне этот двойной удар. Но я сумею вам отплатить за это. Я люблю мою жену, а ни вас, ни щеголя не люблю и ваш заговор против меня не удастся. Довольно. Встаньте и ступайте одеться. Прекратите комедию, вы достигли чего Вы хотели. Поздравляю. Но довольно, слышите, довольно.
Простите меня, кожух, но я тут не причем, молила швея, всхлипывая и плача. Это не я это умница сделала все это. Умница, умница, умница, говорю я Вам, она сделала то же со мной, что вы сейчас устраиваете мне. Это не так, неправда, нет.
— Причем тут умница, переспросил кожух. Новое осложнение казалось ему граничащим с ужасом. Причем тут умница.
Поднимите меня и принесите мне платье, мне холодно. Я вам расскажу. Он подчинился, принес ей платье и помог ей одеться, всхлипывающей и продолжавшей.
У умницы было сегодня объяснение со щеголем из-за чего то. Она рассердилась на него и решила написать мне донос о том, что он мне изменяет с вами. Дома меня не было и когда я вернулась то застала ее тут. Она несколько раз бралась за перо, чтобы мне написать и наконец дошла до слова щеголь, которое стала выводить на одном листе за другим. За этим делом я ее и застала. У нее было такое восхищенное и блаженное выражение лица, что я подумала сперва, что она сошла с ума. Вот эти листы и остались здесь разбросанными, о чем я совершенно забыла. Только и всего.
Оскорбленная, она плакала снова.
Кожух так и стоял против нее в своей позе, качая огромными руками орангутанга.
Это все ложь, сказал он. Я вам нисколько не верю и эта уловка вас не спасет. Но я хочу в последний раз вас проверить и потом я знаю, как я с вами поступлю. Простите меня за тон, слишком резкий, которым я говорю с вами. Но иначе я не могу говорить, иначе я не могу действовать.
