– Не знаю, – сказала я. – Смогу ли я...
Однажды я уже отказалась от должности главбуха. А может быть, зря? Работала бы сейчас в ювелирном магазине и горя не знала? За прошедший отрезок времени я много чему научилась и здорово выросла в профессиональном плане. Теперь меня не испугаешь перерасчетом и двойной бухгалтерией. Теперь я все знаю, умею и других научить могу.
Если бы мне предложили выбрать себе начальницу, например одну из двух: Вику или Наташу, я бы не задумываясь выбрала Наташку. Ей бы по крайней мере не пришло в голову упрекать меня, что я на работе пью чай. А кто не пьет? Что, две чашки чая, выпитые второпях перед монитором, вместо полноценного обеда столкнут французскую фирму «Франсье» в финансовую пропасть? Не думаю. И вообще, мы с Наташкой неплохо бы ладили, а главное, доверяли бы другу другу. Иначе в маленькой фирме нельзя. Наташкина деловая хватка мне всегда нравилась, хоть она и торгует паленым золотом.
Вечером, придя домой, я опять вспомнила Наташку и набрала ее номер. Меня охватила ностальгическая тоска по ушедшим временам. Я приложила трубку к уху и услышала мужской баритон:
– Слушаю вас.
Я, чуть заикаясь, попросила к телефону подругу.
– Наташа в Турции, – прозвучало в ответ.
Значит, у Наташки дела идут неплохо! Магазин ее не обанкротился, а дома ждет умопомрачительный голубоглазый красавец. В этом я даже не сомневалась, у Наташки особый талант выбирать и знакомиться с атлетически сложенными голубоглазыми мужчинами.
Мне и в самом деле вдруг страшно захотелось уволиться. Я пришла домой и, не зная, чем заняться, позвонила подруге.
– Привет, Валюшка.
– Сколько лет, сколько зим! – обрадовалась Валя. – Ну, как ты?
– Как после первой серии «Фанни и Александра».
Валя кино не любила, точнее, ей некогда было в нем разбираться. Она переспросила:
– То есть плохо?
– На самом деле ничего нового, – промямлила я. – Снова хочу уволиться.
Я достала из настенного кухонного шкафа бутылку коньяка и налила рюмку.
– Представляешь, эта жирная сволочь Вика устроила нам электрический стул. Надавала каких-то глупых заданий, будто ждала этого всю жизнь.
– Так что случилось-то?
– Она где-то шаландалась целый год...
– Не шаландалась, а валандалась, – машинально поправила меня Валя.
– Вот я и говорю – вышла на работу, и ни тебе благодарности за хорошую работу, ни курсов каких-нибудь или отгула. Один решительный наезд. Хорошенькое дело. – Я отпила коньяк, согрев горло. Это сейчас было именно то, что нужно. – Она хочет, чтобы мы писали отчеты о том, чем мы занимаемся ежедневно на работе, учитывая все – бумажки, звонки, пустые разговоры, бездумное гулянье по коридорам. Представляешь?
– Бред. Такого даже в советские времена не было.
– Ну вот, а после этого она мне делает предложение, словно принимает в помощницы, – мол, напиши свои соображения по реорганизации, придумай что-нибудь, как упростить делопроизводство, и все такое. Типа, с вами надо что-то делать, надоели хуже больного зуба, но вот что? Этот наезд с отчетами меня просто выбил из колеи.
– Может, все не так плохо? – сказала Валя. – Многие талантливые люди учитывают свое время письменно. Хороший способ не растратить жизнь на ерунду. Представь, если бы обычный человек попробовал описать подробно хотя бы один свой прожитый день – кроме сна, еды, ковыряния в носу у телевизора и мелких незначительных дел, – у него же почти ничего не окажется.
– Я понимаю, о чем ты. Но это ее не оправдывает.
– Но с этим можно немного поиграть, – весело сказала Валюша. – Проблемы нужно решать вначале.
– Уволиться?
– Это ты всегда успеешь. Сначала закачай в нее комплекс вины и обменяй его на то, что тебе нужно. Если она не круглая дурочка, то сумеет понять тебя правильно. Может, даже немного начнет уважать.
– Как?
– Зайди к ней и скажи, что ты готова написать отчет для Карины, но тебе не хватает опыта. Объясни, что на прошлой встрече ты растерялась от ее напора, но в принципе у тебя есть что сказать. Ты дашь понять Вике, что тебе не слишком понравилось ее поведение, и заставишь почувствовать виноватой.
– Понимаю, мне нужно с ней обменяться внутренним состоянием.
– Ну да. Подготовься заранее, объяви Вике, какие тебе необходимы курсы – английский или что другое. Заключи сделку. Играй ва-банк: если она тебе откажет, будет виновата вдвойне. У тебя появятся все основания не делать ничего, что она просит. Скорее всего у нее хватит ума подписать тебе заявление на курсы – пойдешь учиться, получишь «корочки» о повышении квалификации или сертификат, найдешь хорошую работу.
– В любом случае мне во «Франсье» никогда не нравилось.
– Вот видишь, как все замечательно складывается. Да и вообще, все хорошо.
– И коньяк у меня хороший. И ты, Валя, молодец.
В понедельник я зашла в кабинет Вики. После беседы она, помедлив какое-то мгновение с ответом, все же разрешила мне пойти на курсы и даже записаться на английский.
Я представила себе нашу с Викой встречу лет этак через пятнадцать. Мы, случайно столкнувшись где-нибудь в центре города, остановимся, забыв о делах, и разговоримся о жизни. Нам будет приятно осознать, что у нас была в прошлом одна общая история, что в этом огромном городе не все друг другу чужие и посторонние. Мы будем трепаться «ни о чем», разглядывая друг друга и испытывая некоторую радость хотя бы потому, что обе выжили и состоялись как личности. И не мелькнет между нами даже малейший намек на старые обиды и былые разногласия. Плохое вообще быстро забывается. Мы обсудим наших общих знакомых, будущее детей и летний отпуск у моря. Мы будем улыбаться друг другу, ласково заглядывая в глаза, если обе к тому времени не скурвимся настолько, что при этой случайной встрече пройдем мимо, демонстративно отвернувшись.
Мое заявление вернулось ко мне через неделю из отдела кадров с пометкой Карины, которую она ставила для директора: «Out of the budget. She need’t English in her work». Кто-то по ошибке положил его в мой бокс.
Эта ремарка Карины означала, что никакого повышения квалификации мне не светит, что я нужна только как рядовой солдат, пушечное мясо, кусок дерьма, цельнометаллическая оболочка. Меня надо драть, молотить и мутузить, пока дым не пойдет из ушей, пока я наконец не пойму, что так устроен мир.
В субботу мы ходили с Андреем в кино на фильм Эмира Кустурицы «Жизнь как чудо». 1992 год. Война готова разорвать Боснию, но мирные жители не сдаются. Картина, награжденная в Каннах кинопризом Французской национальной системы образования и «Сезаром-2005» за лучший европейский фильм, оказалась веселой, остроумной и жизнеутверждающей. Я подумала, что нам очень не хватает такого колорита – музыки, гор, зеленых лугов. На этом кино я в прямом и переносном смысле слова «отъехала», побывав в веселой компании сербов.
После сеанса мы зашли в уютное кафе.
– Тебе понравился фильм? – спросила я Андрея.
– Да, но мне не понравился произвол режиссера, – ответил он.
– Что это значит?
– Я все время видел, как режиссер борется со сценаристом.
– Пожалуй, ты прав, и у меня было легкое чувство, что первая часть как бы состоит из отдельных сценок. А вторая часть немного другая – слитная, что ли.
– Да, не сценок, а эстрадных номеров, – поправил меня Андрей. – В этом-то и проблема, что придуманные сценаристом герои танцуют под дудку Кустурицы. А в большом кино это непростительно, потому что никто не должен мешать другим делать свою работу. А тут... Режиссер обыграл сценариста, выражаясь по-спортивному.
– Разве это плохо? Кино же получилось.
– Кино получилось авторитарное и нецелостное. Но никто не спорит, что Кустурица – гений.
– Ну, я же тебе об этом и говорю, – обрадовалась я. – Что бы он там ни наворотил, это сделано во имя искусства!
– Ну да, наверное. Во имя искусства. Как это у Гераклита – не следует забывать, что борьба идет повсюду и что справедливость есть борьба.
Наверное, я ничего не понимаю в мужских играх. Почему, собственно, жизнь должна быть борьбой?
– А разве нельзя снимать кино без борьбы? – спросила я.
Он махнул рукой:
– Можно. Но для этого нужно родиться Антониони.
– Он такой один?
– Может, и не один, но «Blow up» снял именно Микеланджело Антониони.
Я знаю, что Андрей обожает фильм «Фотоувеличение» и его взгляд на кино, на мелкие детали отличен от моего. Его восхищает преуспевающий фотограф Томас, обладатель поражающего взгляда, все время пребывающий в состоянии наблюдения-поиска объекта съемки. Это охотник за натурой, который и сам находится в кадре под чьим-то взглядом. Фотографии Томаса – это зеркало, захватившее и удерживающее там объект. Мы смотримся в зеркало, и наше отражение подтверждает объективное присутствие нас в действительности. Андрея приводит в восхищение черный бархатный костюм героя и сцена, в которой фотограф раздевает и упаковывает Джейн Биркин и ее подружку в гигантские листы бумаги. А я внутренне дрожу от страха, когда Томас отправляется в пустынный парк, чтобы убедиться в наличии трупа. В печальном свете луны он поднимает голову и смотрит сквозь ветви на ночное небо. Самый последний кадр – этот шум дерева на фоне мертвой тишины парка, где еще недавно лежал труп неизвестного мужчины, но его больше нет. Лично мне после этого неожиданного поворота становится окончательно не по себе, но весь мой животный ужас растворяется, и я не боюсь продолжения.
