Из комнаты в комнату снует Анна в рваном халате, из которого она никогда не вылезает. Она не вступает с ним в разговор и собирается чинить рубашонку Петракиса.
Четыре часа. Он решительно встает и надевает габардиновый плащ.
– Поеду в Кифисию повидаться с Фармакисом.
– Зачем?
– Пожалуйста, Анна, не спрашивай меня сейчас ни о чем… С этого дня все переменится. Решительно все, – говорит он, подчеркивая последние слова.
Алекос поднимает воротник и выходит. Анна равнодушно смотрит на дверь, которую он закрыл за собой. Она не впервые слышит эти слова… Вот она собирает с полу разбросанные им бумаги. Кое-как засовывает их па нижнюю полку этажерки.
– Ничего не переменится. Ничего, – бормочет она.
Затем сердито отряхивает пыль с кончиков пальцев.
Как только Стелиос остался один, он разыскал свою одежду. Потом налил воды в таз и умылся. Он тяжело дышал, и его знобило. Мелкими шажками ходил он, спотыкаясь, по комнате и трясущимися руками хватался то за одно, то за другое. Наконец вытащил из кармана скомканный листок, где записал свои расчеты на подряд, и начал читать по слогам.
«Клеевые краски, пожалуй, покажутся ему дорогими черт побери, и он разворчится», – подумал Стелиос.
Послюнив карандаш, он исправил цену.
Вдруг он заторопился. Оставив бумажку на столе подбежал к шкафу и вытащил из-под него толстую малярную кисть. Пощупал пальцами ее густой длинный волос удовлетворенно улыбнулся и спрятал на место. Затем нахлобучил выцветшую шляпу и вышел из барака. Холодный ветер, пахнувший ему в лицо, остудил его пыл. Он остановился. Растерянно посмотрел вокруг. Вдалеке рабочие толкали вагонетки. Наконец он, как видно, решился и стал поспешно карабкаться на вершину холма.
Метрах в тридцати от барака виднелась небольшая куча камней. Стелиос опустился около нее на колени и стал отшвыривать камни с такой быстротой, с какой нагадившая собака закапывает свои следы. Он достал бутылку узо, вытащил пробку и, жадно отпив глоток, вытер рот. Потом нагнулся, чтобы снова спрятать ее среди камней, но передумал; постоял немного в нерешительности. Губы у него посинели от холода. Наконец, засунув бутылку за пазуху, он проворно спустился к бараку. В дверях он столкнулся с десятником.
– Стелиос, что ты прячешь там наверху?
– Ничего, ничего, – ответил смущенно Стелиос и прикрыл горлышко бутылки лацканом пиджака.
Лукас подмигнул ему.
– Не бойся, не выдам тебя дочке. Давай зайдем. Поднесешь мне стаканчик.
Стелиос придурковато улыбнулся.
– Ладно, пожалуй, угощу тебя, Лукас. Только что тут был секретарь Фармакиса.
– Он ушел? – удивился десятник. – Ничего тебе не сказал?
– Да. Что-то просил передать тебе, но я не понял.
Лукас бросил взгляд на женское белье, колыхавшееся на ветру. Он подтолкнул Стелиоса, чтобы тот шел вперед, а сам приостановился. Своими толстыми пальцами он исступленно сжал комбинацию, тут же отпустил ее, и веревка начала качаться. Потом, толкнув ногой дверь, вошел в барак.
Стелиос поставил на стол два стакана и, наполнив их, залпом осушил свой. Лукас тем временем устроился поудобнее на сломанном стуле. Ноги он водрузил на табуретку.
– Пойдешь со мной в жандармерию, чтобы дать показания, – строго сказал он.
– Какие показания?
– О вчерашнем несчастном случае.
– Что за несчастный случай? Понятия не имею. – Стелиос снова наполнил стакан и жадно выпил.
– По дороге поговорим об этом. Выпей еще стаканчик, и пойдем.
Лукас маленькими глотками потягивал узо, не сводя глаз с фотографии Катерины.
– Хороша у тебя дочка.
– Раз меня там не было, я не могу давать показания. – Схватив бутылку, он стал жадно пить из горлышка.
– Ладно, ладно. Хватит, не пей больше… Я там был, а это одно и то же. По дороге поговорим… Если в чем-нибудь нуждаешься… Надевай шляпу. Эй, остановись, хватит. – Достав из кармана несколько ассигнаций, он показал их сторожу.
– Ты сказал, Лукас, надевать шляпу? А куда мы пойдем? Я должен сбегать к подрядчику и отдать ему смету. Куда я девал листок? – Ему стало жарко, и он расстегнул рубашку. – Вот посмотри, я записал все цены.
– Пойдем, проветришься. Правильно делает твоя дочка, что не дает тебе прикладываться к бутылке. Что ты распахнул грудь? От двух стаканчиков ты уже не в себе. Так все алкоголики. После первого глотка их в дрожь бросает. После второго – с катушек долой. Потом их забирают в сумасшедший дом, и там они помирают. А ты, бедняга, раньше времени отправишься на тот свет.
– Раньше времени, ты сказал? – Эти слова произвели на Стелиоса большое впечатление, и он несколько раз повторил их заплетающимся языком. Потом снова взял бутылку, которую десятник вырвал у него из рук.
Лукас встал, нахлобучил на Стелиоса смятую шляпу и потянул его за рукав.
– Раньше времени я…
– Пойдем, черт возьми, ну, чего заладил?
– Раньше… Посмотри на меня, Лукас. Сядь, зачем ты вскочил? Не тяни меня. Посмотри. Все бедняки раньше времени протягивают ноги! Кошмары… они являются мне… а потом исчезают… Не тяни меня. Посмотри. Знаешь, Лукас, кто не умирает в свой час, тот проклят. Пожалей, не тяни меня. Тот проклят! – повторил он, сильно качнулся и ударился лбом об стол. Согнувшись, он положил голову на руки и тут же захрапел.
Лукас проклинал его на чем свет стоит. Хотя свидетель требовался срочно, нельзя было в таком виде тащить его на допрос.
– Черт тебя побери, пьянчуга! – пробормотал он.
Выйдя из барака, Лукас увидел приближающуюся Катерину. Прислонившись к дверному косяку, он ждал, пока она подойдет.
– Здравствуй, куколка, – приветствовал он ее, с игривой улыбкой преградив ей путь.
– Брось свои штучки, мне не до тебя.
– Обожди минутку.
Он схватил ее за руку.
– Что тебе, наконец, от меня надо? – закричала девушка.
От овладевшего им желания лицо Лукаса покрыла мертвенная бледность, глаза налились кровью. Он не ответил ни слова, но изо всей силы сжал ей руку.
– Ай! Мне больно! – вырвалось у Катерины.
– Куколка моя!
– На что ты мне сдался! Я ведь говорила тебе – ты мне не нравишься. Не ходи за мной по пятам.
Лукас не придал никакого значения ее словам и неожиданно обнял ее.
– Ну что ты ломаешься?
– Отпусти меня, а то закричу.
Своими пухлыми чувственными губами он впился ей в – рот.
– Ты меня всю обслюнил, негодяй, – сказала Катерина с отвращением и вытерла подбородок.
Униженный мужчина обезумел от ярости. Не помня себя, он замахнулся, чтобы дать ей пощечину, но сдержался. Глаза его сверкали, по разгоряченному лицу блуждала глупая ухмылка. Оп жадно уставился па ее крепкие груди, обрисовавшиеся, когда она подняла руки, чтобы поправить волосы.
– Я голову из-за тебя потерял, будь ты проклята, – пробормотал он и потянулся, чтобы снова обнять ее.
Катерина с силой оттолкнула его.
– Почему ты не хочешь?
– Так.
– Сама себе добра не желаешь. Таскаешься с мальчишками, со всякой шпаной. Правда, что ты завела шашни с хозяйским сыном? Не воображай, что он пойдет с то бой под венец. Публичным домом кончишь.
– Это мое дело.
– Тебе нужен хороший муж… Ты когда-нибудь задумывалась, что тебя ждет? Старика своего в расчет не принимай, ему дорога одна – в сумасшедший дом. Посмотри, на кого он похож…
– Опять напился? – спросила она смущенно.
Лукас хотел задержать ее, но она ловко отстранила его руку и проскользнула в комнату.
– Пропади она пропадом. Совсем я голову потерял из-за этой потаскухи, – ворчал он, спускаясь по тропинке.
Войдя в комнату, Катерина увидела, что отец ее лежит на полу. От негодования краска залила ей лицо. Она бросилась к Стелиосу и принялась тормошить его, истерически крича:
– Опять нализался! Чтоб ты сдох наконец и развязал мне руки… Слышишь ты или притворяешься глухим? Чтоб ты сдох, я тебе говорю, чтоб ты околел! Пей, пей сколько влезет, мне все равно. Слышишь? Чтоб ты сдох, как последняя собака!
Стелиос проснулся. Лицо его подергивалось, и на лбу выступили крупные капли пота. Его мутные глаза испуганно впились в дочь.
– За что, Мария? За что? Тебя расстреляют… – прошептал он.
Катерина похолодела.
– Перестань! Перестань! Снова у тебя кошмары?
Первые годы после суда, когда отец во время припадка путал ее с матерью, Катерина убегала из дому и рыдала, забравшись на вершину холма или спрятавшись в кусты тимьяна. Потом она стала в подобных случаях приходить в неописуемую ярость, наполняла ведро водой и выливала ему на голову. Но последнее время она пыталась держать себя в руках: ведь скоро ему конец. Она хорошо знала, что долго он не протянет. Придет день, и его увезут умирать в больницу. Но она старалась об этом не думать, гнала от себя такие мысли. Следила за отцом, искала его тайники, разбивала бутылки с узо и часто перед уходом на работу привязывала его к кровати.
Она уже решила, как распорядиться своей судьбой. Однажды утром она встанет, приготовит белье, зеленое бархатное платье с нижней юбкой, ножницы, бигуди, фотографии и даже ту шерстяную кофту матери, которую после долгих колебаний надевала два-три раза. Купит чемодан, сложит туда все аккуратно, и ноги ее больше не будет в этом проклятом бараке.
