Сомнений нет: она обольщает внука.
На этот раз первой опомнилась Арманда.
— Поздно уже, парень, — бесцеремонно перебила она мальчика. — Тебе пора домой.
Люк умолк на полуслове, всем своим видом выказывая недоумение и разочарование.
— Я… и не подозревал, что уже с-столько времени прошло. — Он продолжал сидеть бесцельно, словно не хотел уходить. — Да, наверно, нужно идти, — наконец вяло произнес он. — Если припозднюсь, м-мама закатит скандал. Или еще что-нибудь. Ты же знаешь, к-какая она.
На протяжении всей встречи Арманда, щадя чувства внука, мудро воздерживалась от излишне резких комментариев в адрес Каро, но сейчас, в ответ на его мягкую критику, коварно усмехнулась.
— Знаю, как не знать. Вот скажи мне, Люк, у тебя никогда не возникает желания побунтовать… хоть чуть-чуть? — Глаза Арманды искрились смехом. — В твоем возрасте полагается бунтовать — носить длинные волосы, слушать рок-музыку, обольщать девушек и так далее. А то ведь, когда тебе стукнет восемьдесят, будешь горько жалеть о жизни, истраченной впустую.
Люк мотнул головой.
— Слишком рискованно, — коротко ответил он. — Лучше уж п-просто жить.
Арманда довольно рассмеялась.
— Значит, до следующей недели? — На этот раз он чмокнул ее в щеку. — В этот же день?
— Думаю, я выберусь. — Она улыбнулась. — Кстати, завтра вечером я буду обмывать ремонт, — вдруг сказала она. — Хочу поблагодарить всех, кто чинил мне крышу. Ты тоже приходи, если хочешь.
Люк замялся в нерешительности.
— Конечно, если Каро будет против… — насмешливо протянула Арманда, задорно глядя на внука своими блестящими глазами.
— Думаю, я смогу найти предлог, — сказал Люк, приосаниваясь под ее поддразнивающим взглядом. — Почему ж не повеселиться?
— Веселье тебе будет обеспечено, — оживилась Арманда. — Весь город придет. Кроме, разумеется, Рейно и его библиолюбов. — Она глянула на него с лукавой усмешкой. — Что, по моим понятиям, большой плюс.
Мальчик прыснул от смеха и тут же виновато потупился.
— Б-библиолюбы, — повторил он. — Ты п-просто к-класс.
— Я всегда класс, — с достоинством отвечала Арманда.
— Попробую что-нибудь придумать.
Перед самым закрытием, когда Арманда допивала свой шоколад, собираясь уходить, неожиданно появился Гийом. На этой неделе он почти не заглядывал в шоколадную. Вид у него помятый, бесцветный, под полями фетровой шляпы прячутся грустные глаза. Педантичный всегда и во всем, он поприветствовал нас с присущей ему сдержанной церемонностью, но я видела, что он чем-то озабочен. Плащ на его ссутуленных плечах висит как на вешалке, будто под ним вообще нет плоти. В мелких чертах, как у обезьяны-капуцина, застыли недоумение и мука. Он пришел без Чарли, но я опять заметила на его запястье собачий поводок. Анук с любопытством воззрилась на Гийома из кухни.
— Я знаю, вы уже закрываетесь, — отрывисто, но ясно произносит он, как храбрящаяся невеста солдата в одном из обожаемых им английских фильмов. — Я вас долго не задержу.
Я налила ему чашечку черного шоколада-эспрессо и подала на блюдце с двумя штучками его любимых вафель в шоколаде. Анук, взгромоздившись на табурет, с завистью смотрит на них.
— Я не спешу, — заверила я его.
— И мне некуда спешить, — со свойственной ей прямотой заявила Арманда. — Но, если мешаю, могу уйти.
Гийом покачал головой:
— Нет, что вы. — Свои слова он подкрепил улыбкой. — У меня нет секретов.
Я догадывалась о его несчастье, но ждала объяснений. Гийом взял одну вафельку, машинально надкусил ее над ладонью, чтобы не накрошить.
— Я только что похоронил Чарли, — ломким голосом сообщил он. — Под розовым кустом в моем садике. Он бы не возражал.
Я кивнула:
— Уверена, он был бы только рад. — В нос мне бьет кислый запах почвы и мучнистой росы — запах горя. Под ногти Гийома тоже забилась земля. Анук не сводит с него серьезного взгляда.
— Бедный Чарли, — говорит она. Гийом будто и не слышал ее.
— Мне пришлось усыпить его, — продолжает он. — Он уже не мог ходить и скулил все время, пока я нес его к ветеринару. И всю прошлую ночь скулил не переставая. Я не оставлял его ни на минуту, но уже понимал, что это конец. — Вид у Гийома виноватый, словно он стыдится своего невыразимого горя. — Глупо, конечно. Как говорит кюре, это ведь всего лишь собака. Глупо так убиваться из-за пса.
— Вовсе нет, — неожиданно встряла в разговор Арманда. — Друг есть друг. А Чарли был хорошим другом. И даже не слушайте Рейно. Он ничего в этом не понимает.
Гийом глянул на нее с благодарностью.
— Спасибо за добрые слова. — Он повернулся ко мне. — И вам спасибо, мадам Роше. На прошлой неделе вы пытались предупредить меня, но я не прислушался, не был готов. Полагаю, мне казалось, что, игнорируя все признаки, я сумею еще долго поддерживать в Чарли жизнь.
В черных глазах Арманды, устремленных на Гийома, появилось странное выражение.
— Жалкое существование в мучениях не всегда лучшая альтернатива, — мягко заметила она.
Гийом кивнул.
— Да, мне следовало раньше усыпить его. Оставить ему хоть немного самоуважения. — На его беззащитную улыбку больно смотреть. — По крайней мере, не тянуть до прошлой ночи.
Я не знаю, как его утешить, да думаю, он и не нуждается в моих словах утешения. Ему просто хочется высказаться. Не желая оскорблять его горе штампами, я промолчала. Гийом доел вафли и опять улыбнулся — той же душераздирающей восковой улыбкой.
— Как это ни ужасно, — вновь заговорил он, — но у меня такой аппетит. Будто целый месяц не ел. Только что похоронил своего пса, а готов съесть… — Он смущенно умолк. — По-моему, это кощунство. Все равно что есть мясо в Великую пятницу.
Арманда хохотнула и положила руку на плечо Гийому. На его фоне она кажется очень сильной и уверенной в себе.
— Пойдем со мной, — скомандовала она. — У меня есть хлеб, rillettes и замечательный камамбер. Ждут не дождутся, когда их съедят. Да, и вот еще что, Вианн… — властно обратилась она ко мне, — положи мне в коробку этих своих сладостей. Вафли в шоколаде, кажется? В большую коробку.
Это, по крайней мере, в моих силах. Может, хоть сладостями утешу человека, потерявшего своего лучшего друга. Украдкой я кончиками пальцев прочертила на крышке коробки магический знак — знак, отводящий беду и сулящий удачу.
Гийом попробовал протестовать, но Арманда осадила его:
— Чепуха. — Ее тон не допускал возражений, энергия била из нее через край, и Гийом, истерзанный щуплый человечек, сам того не желая, заметно приободрился. — Все равно — что тебе делать дома? Будешь сидеть в одиночестве и горевать? — Арманда решительно тряхнула головой. — Нет уж, дудки. Давненько мне не случалось развлекать благородного мужчину. Уж не откажи в таком удовольствии. К тому же, — добавила она задумчиво, — мне нужно кое-что с тобой обсудить.
Арманда настойчиво идет к своей цели. Для нее это дело принципа. Упаковывая коробку вафель в шоколаде, перетягивая ее длинными серебристыми лентами, я наблюдаю за ними. Гийом уже отреагировал на ее тепло. На его лице отражаются смущение и благодарность.
— Мадам Вуазен…
— Арманда, — поправляет она его. — Когда меня называют «мадам», я чувствую себя дряхлой старухой.
— Арманда.
Одержана еще одна маленькая победа.
— И это тоже можно оставить. — Аккуратными движениями она освобождает его запястье от поводка. Ее грубоватая забота не раздражает. — Незачем таскать на себе бесполезный груз. Это ничего не изменит.
Арманда повела Гийома к выходу. В дверях она обернулась и подмигнула мне. На меня вдруг накатила волна пронзительной любви к ним обоим.
В следующую секунду они исчезли в темноте.
Спустя несколько часов мы с Анук еще не спим. Лежим каждая в своей кровати и смотрим на медленно проплывающее в окне небо. После визита Гийома Анук весь вечер хранила серьезность, не выказывая своей обычной безудержной жизнерадостности. Дверь между нашими спальнями она оставила открытой, и я со страхом жду неизбежного вопроса, который сама задавала себе ночами после смерти матери. Ответа на него я не знаю до сих пор. Однако этот пугающий вопрос так и не прозвучал. Но глубокой ночью, когда я уже решила, что дочь давно спит, она вдруг залезла ко мне в постель и сунула в мою ладонь свою холодную ручонку.
— Матап? — Она знает, что я не сплю. — Ты ведь не умрешь, правда?
Я тихо рассмеялась в темноте и ответила с лаской в голосе:
— Все когда-нибудь умирают.
— Но ты ведь еще долго не умрешь? — настаивает она. — Будешь жить много-много лет, да?
— Хотелось бы надеяться.
— О. — Осмысливая мои слова, она удобнее устраивается на кровати, прижимается ко мне. — Мы живем дольше, чем собаки, да?
Я подтверждаю. Она вновь о чем-то задумалась.
