– Сестренка, откуда ты взялась? – вырвалось у Атымтая. – Или, может быть, я схожу с ума? – еле закончил он фразу, схватившись за сердце.
– Ради Бога не волнуйтесь. Вот, сядьте на диван.
Вскочив со стула, она подбежала к нему и, полуобняв, повела к дивану.
– Простите меня, я хотела сделать для Вас сюрприз и, кажется, перестаралась.
– Лейля, ты откуда? – шептал как в забытьи Атымтай. – Неужто это ты? Неужели ты пришла ко мне? Я же ждал тебя всю жизнь! Я же и сочинять стихи начал, чтобы очаровать тебя.
– Ну, вот я и пришла к тебе! Пойдем в спальню, я помогу тебе раздеться!
– Но это же невозможно! Ты впервые меня видишь!
– Зато ты носишь мой образ в сердце всю жизнь!
– Но ты же не ты, то есть, ты же не Лейля! – бормотал Атымтай, покорно двигаясь с девушкой в сторону спальни. У него все смешалось в голове – Иса, Узунов, призрак в кафе, он уже не знал чему верить, чему не верить, что считать фантазией и что считать реальностью. К тому же девушка так приятно пахла, была так свежа и притягательна, что сердце Атымтая таяло, а тело так напряглось, что он уже не мог сдерживаться. Он дошел с ней до спальни, повалил ее на постель и впился в губы. Она ответила ему таким горячим поцелуем, что в следующий момент он очутился нагим в объятиях обнаженной девушки, пахнущей духами Лейли, его Лейли…
Назавтра, проснувшись, он не обнаружил рядом с собой вчерашней девушки. Только запах духов все еще витал в спальне, как тогда, двадцать лет назад, когда на одной из вечеринок он сидел рядом с Лейлёй… Отбросив одеяло, он обнаружил на простыне пятна крови… Теперь он не знал, что и думать.
С тех пор у Атымтая опять пошли веселые, языческие стихи, как у Катулла. Таинственная девушка так больше и не появилась. Но разве тайна может исчезнуть? Она так и жила в его душе с уже давно прошедшего времени ее единственного ночного визита. Не потому ли теперь, когда он шел по улице, как всегда величественно вышагивая, на губах его блуждала непроизвольно счастливая улыбка?
Конечно, суровый современный читатель заподозрит меня в мистификации, запросит всяческие объяснения, скажет, что так не бывает. Что я могу на это ответить? Я тоже не знаю, как все это объяснить. Может, это была юная поклонница Атымтая, бесконечно влюбленная в его поэзию и настолько воплотившаяся в Лейлю, что решила исправить ошибку судьбы и слиться со своим обожателем, как Галатея с Пигмалионом? Возможно, это дух Чингисхана, довольный почти религиозной преданностью Атымтая, решил послать ему девственницу? Но в любом случае эта девушка могла забеременеть и объявить потом, как Дева Мария, что непорочно зачала супергениального ребенка! И в любом случае, если ранее в нем мера страдания зашкаливала настолько, что почти застила свет, после этого загадочного визита он понял, что бывает мера радости и порой всего лишь одна ее щепотка перевешивает горы страдания. Ибо то, что нечаянно, то и божественно. Мифы о воздаянии – всего лишь мифы. Нет ни кармы, ни воздаяния. Есть только то, что ты взрастил в своей душе и пустил в свободный полет. Есть только это. И оно обязательно к тебе вернется.
Все началось с того дня, когда молодой хазрет заблудившись в степи, попал к старому баксы и отогрелся у него в пещере. Здесь впервые Коркыт услышал музыку кобыза, впервые узнал о существовании Тенгри – древнего тюркского бога.
Вернувшись через полгода в город, он пошел в ханаку к суфиям-ясавийа и стал играть им на кобызе. Косматые дервиши в разноцветных латаных-перелатаных халатах слушали его со слюной на губах. Даже великий шутник Дурман-ходжа засунул свой огромный член в штаны и перетянул бедра веревкой.
Ободренный Коркыт вместе со всей братией пошел в мечеть, где как раз шла пятничная молитва. Сухопарый имам, взгромоздясь на михраб, читал проповедь на ломаном арабском. Коркыт усмехнулся. Когда-то он столько усилий приложил, чтобы усвоить множество языков – от арабского до хинди. Теперь они стали не нужны ему – все до единого. Теперь он будет говорить только на языке Тенгри, на родном языке, на языке кобыза.
Вдруг все повалились на колени и стали молиться. Коркыту, видящему перед собой только округлые спины и раздвоенные абрисы задниц, на мгновение показалось, что у этих людей, видно, и нет лиц. Наверно, они и рождены безликими, придатки к своим гениталиям, не более. А их Аллах, видимо, похож на Дурман-ходжу с таким же неимоверно огромным членом, чтобы пронзить их всех, этих задоликих тварей, способных только на покорность.
Вытащив из холщового мешочка кобыз, Коркыт провел смычком по его струнам. Раздался протяжный, стонущий, вибрирующий, странный звук. Спины молящихся так и замерли, лица впечатались в коврики, задницы не в силах постичь смысл свершившегося, стали похожи на подушки, набитые гагачьим пухом.
Коркыт повел смычком в другую сторону, звук настолько разросся, что ему стало тесно в мечети. Казалось, что эти величественные своды, содрогаясь, вот-вот раздвинутся и все, включая сухопарого имама, станут добычей шайтана.
В мертвящей тишине Коркыт играл и играл, медленно двигая смычком то в ту, то в другую сторону. Казалось караваны верблюдов, стада коров и табуны кобылиц, мыча и волнуясь, решили рассказать неспешную историю степи, которая вне человеческого языка и разумения. Да, язык животных и птиц – вот язык кобыза. Шевеление всего бессознательного – вот разумение кобыза. Корень «коб», «кобу» означает возбуждение, рост, эрекцию. Кобыз – это инструмент для пробуждения спящего бога. Эти несчастные не знают, что их Бог – Тенгри, а не Аллах. Бесчисленными поклонами они вбили своего бога в землю и теперь молятся чужому, богу запретов и наказаний, не заслуженных людьми. Но ничего, Коркыт разбудит тюркского бога, таково было знамение полученное им в пещере старого баксы.
Люди постепенно стали поворачиваться к музыканту и увидели, что перед ними не шайтан, а хрупкий юноша, водящий смычком по непонятному инструменту.
Больше всех был разочарован лавочник Берди Бермес. С возгласом «Эй, щенок! Как ты смеешь играть в мечети! Это храм божий!» он вскочил на ноги и бросился на Коркыта. Правоверные ринулись было за ним, но путь им преградил Кара-ходжа, отец Коркыта.
– Вы же мусульмане, а не стадо быков. Постойте, не торопитесь. Это мой сын, которого я ищу вот уже полгода.
Толпа ахнув, попятилась от Кара-ходжи, известного святостью и крутым нравом.
Коркыт продолжал играть на кобызе.
– Сын мой, брось этот непотребный инструмент и поздоровайся с отцом.
Коркыт смотря поверх голов, продолжал играть.
– Сын, я не привык повторять.
В ответ звучала только заунывная музыка кобыза. Как холодное прикосновение смерти, она проникала в сердце и разрывала кишки, холодила печень, орган родства и побратимства.
– Коркыт, мои внутренности спеклись от тоски по тебе, но если ты не встанешь, я прокляну тебя.
Коркыт продолжал играть, как будто ведя одному ему понятный разговор поверх всего на свете. Мусульмане, не смея шелохнуться, ждали неизвестно чего.
Кара-ходжа подошел к сыну и пнул кобыз. Тот со звоном и визгом отлетел в сторону.
И только тогда Коркыт увидел отца.
– Куке, что ты здесь делаешь? – изумился Коркыт, поднявшись на ноги.
– Ты разве не видишь, сынок? Я здесь молюсь.
– Кому?
– Аллаху.
– Наш бог Тенгри! Отец, почему ты скрывал это от меня все время.
– Тенгри – это шайтан. Нет бога кроме Аллаха…
– …и Мухаммед – пророк его! – хором поддержали счастливые соплеменники.
– Я был в пещере баксы Койлыбая. Видел балбалы, читал книги написанные на уйгурском. Там сказано, что мы – тюрки, и, следовательно, ничего общего с арабами не имеем. Отец, ты предал веру предков. Койлыбай мне сказал, что раньше ты был великим шаманом.
– Заткнись, щенок! Эй, правоверные, выкиньте этого недоноска из мечети. Это не мой сын. Это сын шайтана.
Тут же разномастные руки подхватили Коркыта и выкинули из мечети. Вслед за ним полетели обломки кобыза.
Очнулся опальный хазрет в пещере старого баксы. Правда, поначалу он не знал об этом. Его преследовали видения. То ему снилась волчица, пришедшая среди ночи и зализавшая его раны. То ему снился отец, сдирающий с себя лицо, словно спутанную паранджу. То он летел по дну скользкой реки и река не имела конца. И еще одно виденье он помнил очень отчетливо. К нему лежащему на городской свалке, пришел баксы и долго плясал над ним, а потом вырвал его сердце и вложил свое, а потом целуя сердце спящего хазрета, ушел в никуда.
Когда Коркыт проснулся, южное солнце щедро освещало что-то уже знакомое, но больше чужое. Молодой человек сел и тут же ему на голову упала колотушка. Рухнув на спину Коркыт, рассмеялся. Он понимал, что этого не должно было быть. И все же, за каких-то полгода с ним случилось такое, о чем он и помыслить не мог. Он всегда относился к отцу больше, чем с почтением. Отец был очень авторитетным человеком в их городе. Но всякий раз, когда ему предлагали место имама, он деликатно отказывался. Именно отец пробудил в Коркыте влечение к чужим языкам и, при первых его успехах в арабском, заставил вчитаться в Коран. Поначалу Коркыт с суеверным ужасом складывал буквы в слова, а слова в предложения. Потом он к этому привык, а затем… стал думать. Вот тут-то все и началось. Коран объявлял Мухаммеда единоличным посланником Аллаха. Следовательно, надо было верить Мухаммеду, а не Аллаху. Но Мухаммед был арабом, а отец Коркыта был тюрком. Так кем должен был быть Коркыт?
