Наконец он сказал:
— Я рад, что ваша болезнь не очень-то и тревожит вас. И все же, если даже тоска — это пустячок, пускай она улетит в неведомые края. Согласны? Ладненько? Есть очень хорошее лекарство. Оно вам непременно поможет, словно для вас его и придумали. А побочных эффектов и противопоказаний — никаких. Я сейчас выпишу рецепт.
Врач достал из кармана пиджака бланк для рецептов, солидную авторучку. Чуть педантично поджав губы на добром лице, начал писать. И тут, стоило авторучке соприкоснуться с тонким листком рецептного бланка, доброе это и неглупое лицо вдруг оделось ореолом сухих змеисто-бодрых электрических искр, затем вдруг в щеках зажглись словно бы отсветы, как если бы во рту у врача вспыхнула гирлянда зеленых фонариков. Рот распахнулся настежь, из него хлынули изумрудный свет и музыка, над колоссально ярко-алыми глазищами нахмурились коралловые ветви. Колоссальные клыки, острые и загнутые, покрыты то ли свежей кровью, то ли красным лаком — и вдруг словно невидимый резчик по слоновой кости стал молниеносно трудиться над бивнями врача, они сделались узорчатыми, точно вырезались в них ажурные веранды, мавританские балкончики, альковы, где страстно сплетались крошечные обнаженные фигурки мужчин и женщин. А в самых остриях этих бивней вырезались словно бы скальные храмы, в них зажглись леденцово-сладкие лампады, и микрожрецы восседали там в позе фиалки на ковриках из белого песка. Одновременно язык врача выдвинулся из его рта, сделался стеклянным, матовым, подсветился синими подсветками, и по нему двинулись back and forward прекрасные, но микроскопические модели, демонстрируя новые одеяния, а публика, заполняющая боковые темные пространства его рта, вовсю щелкала фотоаппаратами, расцветая вспышками магния, как небо расцветает фейерверками.
Огромные глаза врача стали фасеточными, словно глаза мух или пчел, они состояли целиком из шестиугольных экранчиков, и на этих экранах демонстрировались битвы, уличные стычки с полицией, оргии, богослужения, банкеты, присуждения Оскаров, концерты, крушение небоскребов и прочее. Рука врача выводила буквы рецепта, и невероятно скрипело его перо, и казалось, что толстая теплая волна времени исходит от этой руки, точнее, не от руки, а из точки соприкосновения кончика пера с темным листком рецептного бланка.
На голове врача все волосы ожили, стали свиваться жгутами и превратились в толпу волосяных ребят, которые галдели на восточном базарчике, предлагая друг другу сплетенные из волосьев дыни, арбузы, финики… Но вдруг волосяные обрусели, волнами стали кланяться в молебствиях и петь литургию, а в центре лба врача зажглась слюдяным блеском квадратная надвратная икона, как над входом в огромный, хозяйственно-преуспевающий монастырь.
— В чужой монастырь со своим уставом не лезут! — в отчаянии крикнул мозг пациента. В смятении глядел на это зрелище весенний больной. Но вдруг из уха врача вылетела эскадрилья американских военных самолетов и сделала несколько кругов то ли над восточным базаром, то ли над русским монастырем, где все церкви и кресты на них были волосяные и где даже волосяные нищие и волосяные инвалиды вымаливали волосяные монеты у волосяных прихожан… Но все это не вызвало сострадания в сердцах маленьких американских летчиков из уха (хотя могло бы растрогать даже Пол Пота по прозвищу Потный Пол, — а пол и вправду по всей комнате словно бы вспотел), и вот американские самолеты сбросили свои бомбы, похожие на град светлячков, и над головой врача встала колоссальная и величественная Взрывная Корона, а над Взрывной Короной вздымалась Взрывная Колонна. В нижней ее части, от невидимого стержня Колонны, разлетались белые ангелы. Затем следовал темно-синий мир серафимов, похожий на синий голландский стакан, затем возвышался мир херувимов, похожий на флакон рубинового стекла, взятый напросвет золотым лучом, а золотой луч ниспадал из мира архангелов: это были гиганты. Архангел Габриэль в своем синем одеянии, с цветком лилии в руках, в полный рост отражался в золотых латах архангела Михаила, так что казалось: там два Габриэля. Выше следовали слои абстрактных сил — Престолы, Царства, Власти, Господства, Сияния…
…ИЗ УХА ВРАЧА ВЫЛЕТЕЛА ЭСКАДРИЛЬЯ АМЕРИКАНСКИХ ВОЕННЫХ САМОЛЕТОВ…
И тут, когда пациент врача добрался взглядом до Сияний, множество образов, дико выплеснувшихся в этой комнате, внезапно сменилось простым и загадочным светом, изливавшимся из некой точки, расположенной где-то на расстоянии метра над головой врача. Свет мягкий, но сильный распространялся из этой точки повсюду, пронизывая собою все уголки. Свет был светлым, простым. Ничего потрясающего не было в этом сиянии. Не то чтобы это был Бог, — просто блик свыше. Всего лишь солнечный зайчик, отраженное пятно небесного света — не более. Очень смягченный вариант. Просто врач знал свое дело. Чувство меры ему никогда не изменяло, иначе бы он не был хорошим врачом. Образов никаких в свете не возникало, но оставалось чувство, что свет не хочет быть высокомерным и из вежливости собирается сформировать внутри себя некий образ с учетом потребностей человеческого сознания, чтобы передать важное сообщение.
И точно, когда свет окончательно оформился в большой, ровный, рассеянный диск, на краю этого диска вдруг проступило лицо — словно капля светлой влаги или «слеза света».
— Ты прощен.
В этот момент перо врача вывело последние буквы рецепта, и тут же сияние собралось в одну точку и исчезло вместе с лицом Ельцина — снова врач обыденно сидел, пряча авторучку в нагрудный карман пиджака, с лицом, как холодный пирожок. Врач передал пациенту хрупкий темный листок рецепта.
— Вот рецепт. Но лекарство вам больше не понадобится. Вы выздоровели, мой дорогой. Такое уж это лекарство — необычное, дружок. В отличие от других лекарств, оно действует не тогда, когда входит в человеческое тело. А тогда, когда пишешь его название на рецепте. Скажете — странно. Да, странно. Но много странного в нашем мире. Всего доброго.
Врач встал и ушел. Больной лежал в наступившей синей полутьме, улыбаясь, чувствуя немыслимое, бездонное облегчение. В душе его медленно зацветала тысяча цветов. Вскоре он блаженно уснул, чтобы через несколько часов проснуться, пойти гулять, влюбиться.
Один человек зашел как-то раз в мелкое заведение выпить чашечку. Люди вокруг незнакомые, вещи тоже. Кто-то предлагает: «Не желаете испробовать напиток тяжести?» Тот по глупости согласился. Выпил — и сразу провалился сквозь пол. (А дело было в Нью-Йорке.)
…ВЫПИЛ И СРАЗУ ПРОВАЛИЛСЯ СКВОЗЬ ПОЛ…
Пошел, что называется, сквозь все этажи. Давит паркет, балки — все в пыль, и сразу идет вниз. Но вроде жив да и видит, ход довольно плавный. Вошел в землю, и сразу — к ядру. Невредимым прошел сквозь раскаленную магму и вроде как засел в ядре. Вокруг — беспредел, температуры немыслимые, но в самом центре ядра вроде бы ничего, спокойно. Даже словно бы откуда-то тянет свежим ветерком. Ну, что делать — обосновался там, постепенно наросла вокруг него комнатка, появились свои вещи, занятия. Через несколько миллионов лет из уха у него выкатился серебряный шарик, а может быть, ртуть — непонятно. Сразу почувствовал — отпустило и тянет наверх. Выскочил, как пробка из бутылки, — вокруг провинциальный городок, приморский, улицы все травой заросли. Видит: небольшая компания идет на берег моря с алкоголем. От нечего делать присоединился к ним. Выпили, искупались. В компании была девушка. Познакомился с ней. Вскоре поженились.
— Вчера мы до утра в «Весне» зажигали, — сказала Маша Галактика, затягиваясь сигаретой Glamour, — были Ленка, Покемон… Тимур таблосов подогнал, ну и там первый номер, все дела. Прикинь, Салават с Анькой такие, заперлись в тубзике и давай там дороги строить прям на крышке унитаза, короче. Я говорю: ребят, вы ебанулись, у вас уже неделю жесткий зажигос. Они уже в среду на концерте Portishead пришли вытаращенные. А Анька такая: типа ее мама в Гоа отвисает и оставила ей кучу бабла и у них теперь в Зачатьевском туса вообще нонстоп…
— А че за клуб такой «Весна»? Тот же проект, что «Зима» и «Лето»? — лениво спросил Гоша.
— Ну да. В принципе, неплохой клуб, новый. Ну так, пафосный чуть-чуть. Лохов много — вся Рублевка тусуется. Но музыка нормальная. По средам там Зорькин, по пятницам Санчес. Дизайн такой прикольный. Прикинь, там на потолке огромный экран, круглый, как тарелка, и вогнутый, и на нем лицо девушки с картины Боттичелли «Весна». Помните, Катя Японская еще в майке такой ходила, с этим же лицом? Такое лицо чувихи, в общем модельного типа, немного даже на тебя, Оль, похожа… Волосы такие золотистые, кучерявые, колечками… Улыбочка типа экстазийная. Ну да, они там уже в семнадцатом веке висели конкретно.
