– М-м-м, – промычала Вик.
Я посмотрел на нее. Все-таки она чертовски хорошо смотрится за рулем. Настолько хорошо, что кажется, будто ты оказался внутри рекламного буклета.
Мы съехали с шоссе на боковую дорогу, ведущую к морю.
Вик остановилась на самом берегу и заглушила двигатель. На меня навалился рокот волн и шум раскачиваемых ветром сосен.
Мы вышли из машины. Вокруг не было ни души. Даже рыбаки куда-то подевались. Мы были одни на усеянном серыми валунами берегу. Вик, не обращая на меня никакого внимания, побрела к воде. Лицо у нее было отсутствующим.
Я отошел в сторону и присел на камень. Вик стояла у кромки прибоя, засунув руки в карманы и опустив голову.
Серое море, серые камни, серое небо. Хрупкая фигурка девушки у воды. Картина под названием «Одиночество». Даже «порш» выглядел, как позабытый всеми старик.
Мне опять стало тоскливо. Слишком уж минорной получилась картина. Хотя, что веселого может быть в одиночестве? Ничего. От этой мысли стало еще тоскливее.
Я взял горсть гальки и принялся швырять маленькие, отполированные морем камешки себе под ноги. Занятие под стать настроению. Такое же унылое и нелепое. А главное, совершенно ненужное.
Подошла Вик. Села рядом.
– Зачем мы сюда приехали? – спросил я после долгого, очень долгого молчания.
– Захотела попрощаться.
– С кем?
– С морем.
– Почему попрощаться?
– Иногда ты ведешь себя как полный кретин. И вопросы задаешь кретинские.
– «Придурок» мне нравится больше…
– Плевать я хотела.
Ну что тут скажешь?..
Я попытался добросить камешек до воды. Ему не хватило пары метров.
– А я сегодня ночью с обезьяной разговаривал, – вдруг вырвалось у меня.
– М-м-м… И что она тебе рассказала?
– Ничего особенного. Так, поболтали… Что интересного может сказать обезьяна? Она и говорить-то толком не умеет. С трудом ее понимал.
– М-м-м…
Вик чуть запрокинула голову, подставив лицо ветру, и прикрыла глаза.
– Тебя это не удивляет?
– Что? То, что обезьяна не умеет толком говорить?
– Да нет… Вообще, что она разговаривает. Пусть плохо получается, но это ведь обезьяна.
– Я бы больше удивилась, если бы ты сказал что-нибудь умное, – хмыкнула Вик. – А так… Вы, наверное, здорово понимали друг друга.
– Я не шучу.
– Я тоже.
Мы снова замолчали. Честно говоря, мне было все равно, что думает Вик по поводу обезьяны. Пусть считает меня психом. Да, пускай, я и буду психом, черт возьми. Что тут такого? В этом мире противоестественно быть нормальным. А психом – в самый раз.
Я решил больше не возвращаться к этому вопросу. Чокнулся я или нет, теперь мне это было неважно. Съехал с катушек – и плевать. Жить мне это не мешает. Да и никому другому тоже.
Интересно, а найдется ли хоть один человек, которому я мешаю жить? Или мешал? Я перебрал в памяти тех, с кем мне доводилось общаться. Нет. Никому не помешал. И никому не помог.
Я неприметный камень на распутье дорог.
– Знаешь, – сказал я, – иногда мне кажется, что меня нет. Тело существует, мысли какие-то есть… А сам я далеко-далеко. Не ощущаю этого мира, понимаешь. Не чувствую, что нахожусь в нем. Где-то за пределами… Какую-то часть меня, самую нужную, отделили и выбросили в параллельный мир. Валяется там без всякого толку… А я без нее ничего почувствовать по-настоящему не могу. Осознания нет. Сделал что-то, а потом думаю – а зачем я это сделал? Разве хотел? Разве это было мне нужно?.. Всякий раз понимаю, что нет. Мог бы так и не поступать. Ничего бы не изменилось. Миру все равно, делаю я что-нибудь или сижу, сложа руки. С людьми то же самое. Есть кто-нибудь рядом или я один – без разницы. И людям и мне.
– Чувства под наркозом?
– Да нет, не так… Сложно объяснить. Ну вот, например… Сидишь ты дома. Делать абсолютно нечего. Дай, думаешь, пройдусь. Просто так, никуда… Ну и идешь себе. Идешь, идешь… Вроде и делом занята, слышишь все, видишь. Но не цепляет ничего. Понимаешь, что с тем же успехом мог бы дома сидеть и в стену смотреть. Или спать лечь. Все равнозначно. Не одинаково важно, а… Просто одинаково. Можешь придумать себе занятие на ходу, вроде, там, дома считать или лужи перешагивать. Но ведь мог бы и попросту идти, без всего этого. Будешь ты считать дома или нет – ничего не изменится. По-настоящему делать тебе нечего. Просто время убиваешь. Вот – убиваешь время. Так и я. Просто убиваю время. Минуту за минутой… А как престать это делать – не знаю.
– Ты и правда разговаривал с обезьяной? – спросила Вик.
– Ага. Она сказала, что ты знаешь ответы на мои вопросы.
– Какие вопросы?
Я пожал плечами.
– Нет вопросов?
– Ничего на ум не приходит. Так всегда бывает. Когда можно спросить, не знаешь, о чем. А когда вопросов уйма, ответить некому.
Вик кивнула головой. Я посмотрел на нее. Вид у нее был грустный, как у бездомной собаки под осенним дождем. Именно в этот момент я по-настоящему осознал, что она и в самом деле решила умереть. Сначала я не верил ей. Потом понял, что это правда. Но понял головой. Как понимаешь, что дважды два – четыре. А сейчас осознал. Очень ясно, без дураков. Мне стало страшно. Захотелось во что бы то ни стало уберечь ее. Спасти, как бы громко это ни звучало.
Глядя на ее опущенные худые плечи, я вдруг понял, что не хочу ее потерять. Несмотря на все эти «придурок» и «иди в задницу». Несмотря на ночные звонки и бросания трубок. Да даже несмотря на то, что я по ее милости нарушил закон и чуть не убил человека…
Это чувство даже отдаленно не было похоже любовь. Смертельно уставший солдат, дерущийся в окружении, вдруг увидел, что остался не один, что в соседнем окопе выжил и сражается брат по оружию. И теперь самое страшное – услышать, что его автомат замолчал. Вот что я почувствовал, глядя в тот момент на Вик.
Мы не друзья и не любовники. Мы братья по оружию. Единственные, кто остался из батальона.
– Иногда мне не хочется умирать, – тихо сказала Вик.
– Тебя никто не заставляет…
– Да.
– Может, оставишь эту идею?
– Это все, что у меня есть. Откажись я от нее, не останется вообще ничего. И тогда снова захочется умереть. Странно, да? Желание умереть – единственное, что придает смысл существованию.
– Ну тогда просто живи с этой мыслью. Собирайся умереть, но откладывай это дело на потом.
– Нет, Котаро. Уже слишком поздно. Любая идея, если слишком долго с ней жить, приобретает власть над человеком. В какой-то момент она начинает управлять им, а не наоборот. Я прошла точку возврата. Теперь мне придется умереть, даже против желания. Я ничего не могу с этим поделать. Как камень с горы. Я его столкнула. И остановить уже не получится. Как бы я этого ни хотела. Он должен упасть у подножья. Или как чихание… В носу свербит, зудит, и понимаешь, что не чихнуть ты уже не можешь. Вот-вот получится «ап-чхи»! И ты уже там…
– Ты говоришь глупости… – начал я, но она перебила:
– Не надо. Ты ничего не изменишь. Я не могу тебе объяснить… Чтобы это понять, нужно самому через это пройти. Игры со смертью всегда заканчиваются проигрышем. Даже если я не убью себя, все равно мне осталось недолго. Она почувствовала меня. И идет по следу. Обмануть ее невозможно. Она идет по следу, – повторила Вик совсем тихо.
От ее слов у меня по спине побежали мурашки.
Я силился найти какие-нибудь нужные слова, но все впустую. Все аргументы, которые приходили в голову, годились для пустой болтовни по телефону доверия.
– Ладно, – сказала Вик. – Не бери в голову. Все мы когда-нибудь умрем. Не устраивать же из-за этого сцену… Поехали обратно. Дождь начался. Не хочу мокнуть.
Когда мы подошли к машине, и я взялся за ручку двери, Вик, серьезно глядя мне в глаза, сказала:
– У смерти есть одно неоспоримое достоинство. Лишь когда чувствуешь ее дыхание, ты становишься свободным.
В тот момент ее слова не показались мне высокопарной чушью. В них была какая-то резкая, обнаженно жестокая истина. Как блеск клинка в лунную ночь.
Мы выехали на шоссе.
Я молча смотрел в окно. Солдат перестал слышать выстрелы из соседнего окопа. Чтобы как-то отвлечься от гнетущего предчувствия чего-то очень нехорошего, я спросил первое, что пришло в голову:
– Ты мне не сказала, откуда у тебя эта машина?
– Угнала, – буднично ответила Вик.
– Ты шутишь?
– Я похожа на человека, которому охота шутить?
Я почувствовал себя как тогда, в клинике, при виде опускающегося на голову парня фонаря.
– Ты с ума сошла!
– Кто бы говорил. Смотри, какая красотка, – совсем по-мужски сказала Вик и прибавила газу.
Двигатель радостно заурчал.
– Осторожнее, – сказал я, – Асфальт мокрый!
– Чего ты все время боишься? Как можно жить, постоянно трясясь от страха? Ну ее в задницу, такую жизнь, Котаро! Ну ее в задницу!
Она утопила педаль в пол, нажав kick down. Меня вдавило в спинку сиденья. Вообще-то я люблю быстро прокатиться. В этой ситуации были два существенных «но». Во-первых, мокрая дорога и плохая видимость. Во-вторых, девушка за рулем…
