В то же время жена с нежностью смотрела на любовника и думала: «Будем надеяться, что моему мужу не придет в голову на минутку выйти. Во-первых, мне это неприятно перед любовником, который в конце концов может подумать, что мой муж совсем не ревнивый, либо что муж знает, но ему наплевать; и потом, обязательно что-нибудь произойдет, если муж выйдет. Мой любовник конечно же захочет поцеловать меня, и нас могут застукать. А так, втроем, нам так хорошо!»
Вдруг муж начал щупать карманы своего пиджака, бормоча:
– Где я оставил папиросы? Извините, я на минутку. – Встал и вышел.
Тогда жена и любовник вскочили, как сообщники по условленному сигналу, и бросились в объятия друг к другу.
– Наконец-то! – бормотал он.
– Я не могла уже больше терпеть, – хрипела она.
И они соединили губы в долгом поцелуе, напрягая слух, в надежде скоро услышать спокойные шаги мужа, возвращающегося со своими тонкими русскими папиросами.
* * *
Потом все трое перешли в столовую, где они обычно играли партию в карты.
Филиппо садился за ломберный стол необычным образом. Он начинал с того, что подходил к столу, отодвигал стул, занимал его и, усевшись, двигал его вперед; если он чувствовал, что ему неудобно, он покачивался три или четыре раза, пока не находил удобную позицию. Затем он приступал к сдаче карт.
Он сдавал карты необычным способом. Он не затрагивает этого предмета особо в своих великолепных «Мемуарах», но косвенно об этом говорится в шестнадцатом томе указанного сочинения, там, где рассказывает о знаменитой ошибке, когда он сдал все карты при игре в покер одному игроку (которым игроком и был он сам). Из того, что рассказывается в этом томе, можно восстановить, не считая ошибки, его способ сдачи карт. Как явствует из рассказа, этот утонченный господин имел привычку мешать карты, держа колоду в левой руке, и беря из нее правой рукой некоторое число карт, чтобы вставить их затем в уполовиненную колоду. Это он делал в протяжении нескольких минут, затем клал колоду на зеленое сукно и говорил соседу: «Снимите». После чего снова брал колоду и начинал раздачу, которая происходила следующим образом: держа в левой руке колоду, он брал первую карту правой рукой, начиная сверху, и бросал ее рубашкой вверх перед первым игроком; затем брал вторую и бросал ее второму, третью третьему и так далее, пока все, включая и его самого, не получали все свои карты. После этого он клал колоду на стол, и каждый играл в свою игру.
После начала партии Гверрандо делал то, что делает в таких случаях каждый любовник. Что надо делать, знают даже дети. То есть то, что в таких случаях требуют делать женщины: начинать уже с первого роббера трогать своей ногой ножку женщины, а, поскольку нельзя же часами тереться ступнями, следует постепенно приближать свою коленку к коленке женщины. Очень постепенно, потому что в этом деле нужно быть крайне осмотрительными – что касается скорости, – иначе уже после первых движений становится непонятно, что же делать дальше. В этих действиях ни мужчина, ни женщина, которые регулярно имеют в своем распоряжении все необходимое время для более свободных, полных и разумных проявлений чувств, реально не нуждаются; но они, тем не менее, необходимы. А иначе для чего женщине любовник?
Однажды вечером Гверрандо, вытянув ногу под столом, начал нежно гладить ею ножку подруги; затем он надавил более по-мужски; после чего, с должной медлительностью и мудро управляя движениями ступни, он завладел пространством настолько, что, после определенного числа робберов, дальше было некуда. Тут он остановился. Делать больше нечего. Он замер в этом положении, которое можно было считать вполне приличным – актом взаимной вежливости. Дальше идти было невозможно, и возвращаться было бы невежливо. Поэтому, продолжая играть и шевелить ногой, Гверрандо размышлял о том, насколько отличалась его ситуация от ситуации мужа, который только благодаря тому, что женат на Сусанне, не обязан трогать ее ножку под столом или касаться ее руки, сдавая карты. А ему каково! Каждый вечер трогать ножку под столом, обмениваться многозначительными взглядами. Все время одно и тоже, вместо того, чтобы, как муж, честно наслаждаться прелестями игры. Как скучно! Как грустно! Как ненужно!
Но вдруг одна карта выпала из рук мужа и упала под стол. Любовники живо убрали свои ноги.
Но в этот момент произошло нечто ужасное: ступни не расцеплялись. По злополучному стечению обстоятельств шнурок туфли молодого человека зацепился за пряжку ее туфельки, и сколько ни прилагали они усилий, их ноги оставались самым жалким образом склеены. А в это время муж, оставив на столе свои карты, с трудом согнулся и скрылся под столом.
Гверрандо с отчаянием посмотрел на Сусанну. В одно мгновение он узрел пропасть, разверзающуюся под ними троими: разбитая семья, наверное – выстрелы из пистолета, наверное – женщина, изгнанная из дома; конечно же – конец спокойной жизни для всех троих, и все из-за какого-то шнурка; в буре чувств он со щемящим сердцем ощутил одно, самое ясное и самое невыносимое: бесконечную жалость к этому седому человеку, который стоял на четвереньках под столом и все никак не вылезал. Наконец, муж появился с картой в руке. Он был страшно возмущен. Он посмотрел на любовников.
– Я все видел, – закричал он.
Он разбросал карты по столу.
– Это нечестно, – добавил он, – смотреть мои карты, пока я под столом.
* * *
Однажды Филиппо возвратился домой в необычное время и обнаружил, что Гверрандо лежит в его постели.
– Ах ты плут, – закричал он, – ты лежишь в моей постели?
– Мне это предписал доктор, – ответил Гверрандо, не растерявшись.
И это была правда. Незадолго до этого у них был семейный доктор, и Гверрандо, который при сем присутствовал, воспользовался визитом, чтобы показаться врачу; ученый лекарь обнаружил у него начало простуды и сказал:
– Вам надо немедленно лечь в постель.
Услышав все это, Филиппо успокоился.
– Лежи, лежи, – сказал он.
* * *
Иногда Гверрандо обнаруживал синяк на руке Сусанны. За этим следовала сцена ревности, которую мы в точности воспроизводим:
СУСАННА: Я ударилась о ручку.
(Это факт, что вокруг дам понавешены странные ручки, о которые они чрезвычайно часто ударяются; более того, эти ручки ударяют женщин по самым странным местам и, что уж совершенно необъяснимо, оставляют следы, которые нельзя отнести к тем, которые может оставить ручка; надо бы ученым заняться этим явлением – влиянием ручек на дам – и, может быть, разработать новый тип ручек для таких дам, либо новый тип дам для таких ручек.)
ГВЕРРАНДО (холодно): Не верю.
СУСАННА: Значит, ты хочешь сказать, что я лгу?
ГВЕРРАНДО: Не знаю. С сегодняшнего дня между нами все кончено.
СУСАННА (саркастически): Для меня все было кончено еще вчера.
ГВЕРРАНДО: Для меня еще позавчера.
СУСАННА: А для меня еще днем раньше.
ГВЕРРАНДО: На неделю раньше.
СУСАННА: Месяц.
ГВЕРРАНДО: Полгода.
СУСАННА: Ах так? (С жестокостью.) Для меня это никогда и не начиналось.
ГВЕРРАНДО (пошатывается; приходит в себя): Прощай. (Медленно идет, ожидая, что его позовут; поскольку Сусанна молчит, он останавливается в дверях, стоя спиной к женщине.)
СУСАННА: Гверрандо!
ГВЕРРАНДО: Что тебе нужно? Зачем ты удерживаешь меня? Дать мне уйти. Я ухожу навсегда. (Садится.)
СУСАННА: Послушай, иди сюда. (Обнимает его.) Ты знаешь, ты такой красивый, а, глупый?
ГВЕРРАНДО (слабым голосом): О нет, нет.
СУСАННА: Я была неправа.
ГВЕРРАНДО (покорно): Неправда, это я был неправ.
СУСАННА: Молчи, неправа была я.
ГВЕРРАНДО: Не возражай, Сусанна. Видишь: я совершенно спокоен. Зачем ты упрямишься?
СУСАННА: Потому что я была неправа, вот. А ты, как всегда, со мной споришь.
ГВЕРРАНДО: Как всегда! Да ведь она всегда права!
СУСАННА: Опять начинаешь!
ГВЕРРАНДО: Это ты начинаешь. Так больше нельзя.
СУСАННА: Ну и уходи, уходи! Завтра найду себе другого любовника.
ГВЕРРАНДО: Поклянись, что больше меня не любишь.
СУСАННА: Клянусь.
ГВЕРРАНДО (скептик в сердечных делах): Знаем мы эти женские клятвы.
СУСАННА: Я говорю тебе, что…
* * *
В какие дебри ты залез, Автор, описывая жалкие перебранки этих двух несчастных! Брось их, пусть разбираются сами, а ты иди дальше: другие цели указывает тебе судьба твоих героев, все более тесными становятся намеченные рамки повести. Достаточно будет, если ты добавишь, что пять минут спустя, в той же самой гостиной, слышались поцелуи, так что казалось, будто находишься на римском вокзале, когда прибывают поезда из Неаполя; а это означало, что Гверрандо и Сусанна снова помирились; и что римляне и неаполитанцы очень любят друг друга; и это правда; а вот римляне и миланцы тоже любят друг друга, но почти никогда не целуются.
