– Я вас слушаю.
– Если позволите, по четвергам и воскресеньям я хотел бы объявлять о падении правительства Пеллы.
– Хорошо бы! – отозвался старик.
В этот момент выступил еще один человек, который обнял первых двоих:
– Друзья, давайте объединим наши три несчастья и будем счастливы.
– Охотно, – сказал ностальгирующий старик, – но в чем заключается ваше несчастье?
– О почему ты со мной не на «ты»?
– Ладно: в чем заключается твое несчастье?
– Мое несчастье, – объяснил тот, – состоит в том, что я слишком умен, а ничто так не притягивает и не очаровывает ум, как глупость. Об этом говорит и Оскар Уайльд. Я приходил сюда как раз для того, чтобы найти глупца. А нашел двоих. Пойдемте!
– Ур-ра! – закричали двое других.
Трое несчастных, которые теперь стали неразлучными друзьями, взялись под руки и вышли, танцуя неистовый кекуок, а швейцар с галунами уже подходил к Эдельвейс со словами:
– Пожалуйста, пройдемте.
* * *
Когда девушка представила своего отца директору Агентства, тот велел принести увеличительное стекло, внимательно рассмотрел нового клиента и промолвил:
– Малюсенький, но изящный.
Дон Танкреди изложил ему свое дело, и директор, как человек, исполненный такта и умудренный опытом, сказал:
– Если вы хотите заглушить муки совести, у нас есть то, что вам нужно; мы можем предоставить вам нашего развратника; он будет держать вас всегда при себе, и отвратительное зрелище его распутств и гнусной жизни будет служить вам большим утешением. Вы можете полностью довериться нашему развратнику – он надежный человек и добросовестный труженик. Да он и просто хороший человек, отец семейства; он отлично выполнит свою работу, он совершенно оскотинится и будет совершать самые мерзкие поступки.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, – сказал дон Танкреди, – но это не нужно. Мне хотелось бы, чтобы мне предоставили хорошее средство утешения.
– У нас есть то, что вам требуется, – сказал директор с незапятнанной репутацией. – Это хор из греческих трагедий. Можете взять его напрокат за умеренную плату, потому что в ближайшем будущем представлений в Сиракузском театре не предвидится.
– Да на что он мне? – возразил дон Танкреди.
– Как на что? – ответил директор. – Вы можете прибегнуть к нему с большой пользой: нет ничего более утешительного, чем хор из греческих трагедий; когда вам станет грустно от мысли о трагедии вашей жизни, вам стоит только подать знак: из боковых дверей вашей гостиной выйдут люди в сандалиях с большими белыми бородами, одетые в шкуры, в венках из роз, опираясь на длинные посохи, которыми пользовались пастухи Аттики. По сигналу корифея они возденут глаза к небу, разведут руками и тихим, печальным голосом, исполненным плача, скажут: «О несчастный, несчастный сын! О, жалкий царский род! О, несчастный царский род! Ты тоскуешь по жене, твоя дочь осталась одинокой сиротой, ты сам превратился в развалину. Ну же, плачь, потому что есть у тебя причина, чтобы плакать, о, несчастный, несчастный сын!» В этот момент заиграют невидимые флейты, и умственным взором вы увидите, как горят далекие костры и сверкает синее небо, на исходе ясного летнего дня.
– Да идите вы к черту с вашим хором из греческих трагедий! – воскликнул дон Танкреди. – Я ищу не это. Мне бы лучше кого-нибудь, кто бы мог меня утешить богатствами ума. Философа, чтобы было понятно.
Директор наморщил лоб.
– Философа, – сказал он, – философа. С философами у нас сейчас дефицит. Надо будет заказать новую партию из Германии. Более того, раз уж вы мне об этом напомнили…
Он вызвал секретаря и сказал ему:
– Не забудьте выписать двенадцать философов из Германии, малой скоростью, наложенным платежом.
– Вы знаете, – заметил секретарь, – в настоящий момент Германия может поставить только философов-пессимистов.
– Ай-ай-ай! – проворчал директор. После чего повернулся к клиенту: – А вам подойдет эстет? Хороший эстет-субъективист?
– Не знаю, на что он мне, – сухо отозвался дон Танкреди.
Директор немного помрачнел:
– Был у нас один философ, – сказал он, – прекрасный философ. Гуляка и обжора, который стал крупным философом-пессимистом по причине мозоли, которая доставляла ему много страданий. И что вы думаете учудил этот осел? Не поверите. Приходит он как-то на работу, охваченный смущением и стыдом. «Не могу больше быть философом-пессимистом», – говорит. «Почему?» «Мне удалили мозоль». И все. На днях должен приехать учитель фехтования, с которым у нас договоренность.
– А при чем тут фехтование, если мы говорим о философии? – спросил дон Танкреди.
– Сейчас скажу, – произнес директор. – Это учитель фехтования без учеников.
– Мне кажется, это не такое уж несчастье, если фехтовальщик превратился в великого философа.
– Дело не в несчастье. Этот учитель фехтования сидит в тренировочном зале четыре или пять часов в день; на нем костюм фехтовальщика, он садится и ожидает прихода учеников. Но учеников все нет. Учитель ожидает их, сидя за столом, слегка склонив голову и подперев ее рукой; так вот, пребывая в этой позиции по много часов в день, в ярко освещенном зале, безмолвном, чистом и унылом, потому что пустынном, этот выдающийся шпажист находится как раз в позе мыслящего человека и, таким образом, он скоро станет одним из крупнейших живущих философов.
– Поймите, – сказал дон Танкреди, – я не могу ждать, для своего утешения, пока учитель фехтования станет философом. Мне нужен кто-нибудь сейчас, сегодня же.
– Черт возьми, – ответил директор, – вы такой крохотный, но вам не угодишь.
– Если нет философа, – предложил дон Танкреди, – мне хватило бы и очень веселого человека, который бы поднимал мне настроение.
Директор посовещался в сторонке с секретарем:
– А если мы дадим ему, – пробормотал он, – того молодого человека, которого недавно приняли? Мне кажется, он парень что надо.
Секретарь принял ошеломленный вид.
– Может быть, – сказал он, – он и парень что надо, но мне кажется, он не подойдет этому господину. У этого молодого человека были любовные огорчения; он любит девушку, которая выходит замуж за другого.
– Знаю, знаю, – пробормотал директор, – он только и делает, что плачет и вздыхает. Это ценный работник.
– Для нас, – продолжал секретарь вполголоса, – поскольку мы его взяли как противовес слишком веселым людям. Но чтобы он служил утешителем – это нет!
– Попробуем, – сказал директор, – дадим ему премию.
Он повернулся к дону Танкреди.
– У меня есть то, что вам нужно! – воскликнул он.
Он позвонил в звонок и отдал распоряжение швейцару. Минуту спустя в кабинет входил молодой человек с улыбкой на губах и печалью на сердце.
– Солнечный Луч! – воскликнула Эдельвейс.
И упала в обморок.
К счастью, никто этого не заметил.
* * *
Очень трогательная сцена разыгралась между девушкой, доном Танкреди и вновь пришедшим, который был именно Баттистой и о котором Эдельвейс больше ничего не слышала после возвращения с гор.
– Хорошо, – сказал сияющий директор дону Танкреди. – Видите, вы в конце концов нашли то, что хотели. Можете его забирать. Мы потом сами его вернем.
Трое друзей вышли, разговаривая о том о сем. Солнечный Луч имел озабоченный вид.
– Что с вами, что вас так беспокоит? – спросил дон Танкреди.
– Понижение курса франка, – ответил молодой человек.
– Вы играете на бирже? – восхищенно спросила Эдельвейс.
– Нет, – ответил Баттиста. – Играет один наш клиент, а я должен беспокоиться по этому поводу весь сегодняшний и завтрашний день. Послезавтра у меня болезнь одной певички, а до конца недели любовные переживания одного виноторговца.
– Сколько забот!
– И не говорите. Представляете, у меня ни минуты свободного времени, чтобы побеспокоиться о своих делах.
– Но как вам пришло в голову взяться за подобное ремесло?
Баттиста потупил взор.
– Призвание, – сказал он.
– И хорошая это работа?
– Семь часов в день беспокойства, при полном запрете беспокоиться о собственных делах.
– Скучновато. И много беспокойств?
– Не продохнуть. Нас тут три тысячи человек, и целыми днями беспокоимся. Клиенты идут беспрерывно: жизнь дорожает, жилья не хватает, интеллектуальный театр, безработица – для нас все это золотое дно. И потом, сейчас зима, все беспокоятся из-за простуд, а для нас это означает много работы. Да, тут дела хватает! Но вам я признаюсь, что подумываю поменять работу.
– А зачем, если все так хорошо?
– Хорошо-то хорошо, но сколько беспокойства!
* * *
В дверях Баттиста приветливо поздоровался с учтивого вида господином, который поспешно выходил.
– Кто это? – спросила Эдельвейс.
– Один мой коллега, – ответил Солнечный Луч, – сотрудник нашего Агентства. Но он здесь большая величина. Он из тех, кто провожает на вокзале.
