Тут я заметил, что и у других приделано что-то к прутикам. У Хоботова — варежка с охотничьим пальцем, а у кума что-то длинное и черное, отчасти похожее на штанину.
Наконец я сообразил, что прутики — это вязальные спицы, и понял, чем занимается вся компания. Они — вязали.
Мирное это занятие показалось мне диким, несуразным, предательским и опасным. Жутковато было, что и летающая рука занималась этим немужским делом.
Никто не поднял головы, когда мы вошли в комнату, никто не оторвался от вязанья. Завороженно глядя на сверкающие спицы, мы присели на лавку у стены. Картина неуместного вязанья сразила капитана. Сидя на лавке, тревожно вертел он головой.
— Извиняюсь, — сказал он, откашлявшись. — Вы что же это — вяжете, что ли?
Никто не ответил. В тяжелом и мертвом молчанье из-под стола вдруг выкатилось какое-то черное пушистое и круглое существо. Повертевшись посреди комнаты, оно всосалось под стол. Это был пухлый и мохнатый кошачьего склада клубок шерсти.
Кум наконец щелкнул спицами, положил вязанье на стол и поднял к нам глаза. Внимательно-внимательно, строго и сосредоточенно разглядывал он нас с капитаном.
— Вот вы спрашиваете, — сказал кум, — вяжем ли мы? Отвечу откровенно: да, мы вяжем. Но и нас интересует: вяжете ли вы?
— Как то есть? — не понял капитан.
— А так, очень просто. Вяжете вы или нет?
Расширивши глаза, глядели мы с капитаном на кума Кузю и не знали, что же ответить на этот простой и чудовищный вопрос.
«Что за наважденье? — думал я. — Откуда взялось это вязанье? Какое отношение имеет оно к самой легкой лодке в мире, к моему плаванью, к мечте?
Нет, никогда в жизни не увязать мне, что происходит в мире, в людях, во мне самом. Пора в конце концов подумать: вяжем ли мы?»
Глава XXXI. МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ
— Что ж вы молчите? — сказал кум. — Вопрос очень простой: вяжете вы или нет?
Капитан оглядывался на меня, но я ничем не мог ему помочь. Растерянно, как школьник, капитан ответил:
— Нет, мы не вяжем.
— Вот и я чувствую, что вы не вяжете, — сказал кум. — А ведь надо вязать.
Оглядываясь на меня, капитан разводил руками. Он явно не понимал, как выплыть из этого дурацкого разговора.
— Мы постараемся, — неожиданно пообещал он. Мы вообще-то давно мечтали вязать и, если надо — будем.
— Что за чушь? — сказал я. — С чего это мы будем вязать?
— А что? — спросил капитан.
— А то, что плаванье и вязанье несовместимы. Лично я вязать не собираюсь.
— Напрасно, — мягко заметил кум. — Вязанье в жизни необходимо.
— Не вижу такой необходимости, — ответил я, — я вязать не буду и капитану не дам.
— Это почему же ты не дашь мне вязать? — раздраженно спросил капитан.
— Не дам, и все.
— А я буду вязать! — повысил голос капитан. — Подумаешь! Он не хочет вязать — значит, никто не должен. Я давно мечтал вязать. Одолжите мне спицы.
Шурин Шура, ухмыляясь, вскочил с места. Он заподмигивал капитану, нырнул в сундук, вытащил оттуда запасные спицы и клубок шерсти. Капитан же фотограф, который прежде и спиц-то в глаза не видал, схватил их и довольно шустро принялся рыться ими в клубке.
— Хочу и буду, — бубнил он себе под нос.
— Вот и молодец, — отечески поощрил его кум. — Вязанье способствует хорошему сну, располагает к миру.
Не мешает оно и чаепитию.
Неожиданное предательство капитана на почве вязанья взбудоражило меня.
Сжав кулаки, наблюдал я, как он тыкает вслепую спицами, пытаясь ухватить их кончиками тонкую нить. На старого китайца, который ест палочками рис, похож был сейчас капитан-фотограф. Всем ясно было, что вязать он никогда не научится, а сейчас водит спицами просто так, чтоб позлить меня.
«Боже мой! — думал я. — А я-то ссорюсь из-за него с Орловым, не пускаю в лодку девушку, которую, черт побери, почти что полулюблю. А он — вяжет мне назло».
Капитану-фотографу я просто-напросто надоел. Несколько дней подряд терпел он меня, мои слова, мои суждения, а может быть, и глупые поступки.
Капитан устал от меня, и его неожиданно прорвало.
«Хоть мы и плаваем в одной лодке, — как бы говорил капитан, — а совсем разные люди».
— Положи спицы, — сказал я. — Надо нам плыть.
— Вот повяжу с полчасика, и поплывем, — ответил капитан. — А то он не хочет, значит, никто не должен.
— А ну брось спицы! — крикнул я. — Брось немедленно.
— Ни за что. Я давно мечтал вязать. Мне нужен свитер.
В глазах у меня потемнело. Я подпрыгнул, вырвал спицы из рук капитана и бросил со звоном на пол.
— Или спицы, или лодка! — задыхаясь, крикнул я. — Выбирай!
Капитан вскочил с места, как теленок, наклонил голову, будто собираясь бодаться. Леха Хоботов бросил спицы и стал принакручивать правой рукой, целясь мне в ухо. Кум, однако, перехватил руку его.
— Ты что, нельзя! На место! — сказал кум. — Он же из Москвы…
— Хочу вязать… хочу вязать, — насупившись, бубнил капитан. — Что я тебе сделал?
— Пускай вяжет человек, — сказал Леха, убирая руку в карман. — А то спицами бросаетесь на пол.
— А ты, Леха, помолчи, — сказал я. — Ты со своими руками разберись. То она у него вяжет, то летает. Выбери что-то одно. Или — вязать, или — летать.
— У Лехи рука хоть и летающая, но трудовая, — сказал кум. — Мы его нарочно так приучиваем, чтоб его рука не только в воздухе болталась, но и делом занялась.
— Не верю, — сказал я, — не верю, чтоб летающая рука вязала варежки. Все ваше вязанье для отвода глаз. Не понимаю только, от чего вы наши глаза отводите.
— Мы любим вязать в свободное время, — сказал кум, членораздельно глядя мне в глаза. — И никому ничего не отводим.
— Вы просто не хотите, чтоб мы плыли дальше. Это Папашка велел остановить нас?
— Что за глупость? Что вы придумали? Никакого Папашки и на свете-то нет. Ну а плыть вам дальше не советую. Опасно — болота, топи. Пожили бы здесь, у Шуры, — рыбалка, грибы, ягоды. И ваши друзья с вами — Орлов, Клара…
— А где они сейчас, Орлов и Клара? — спросил я, глядя куму в глаза.
— Да здесь они, неподалеку. Пошли прогуляться, на звезды поглядеть.
— Ерунда, — сказал я. — Их здесь и вовсе не было. Настоящие Орлов и Клара в Москве сидят, а эти — поддельные, мыльные пузыри.
— Да уж, — неожиданно и обиженно вставил капитан, — сам с Кларой целовался, а теперь — пузыри.
— С дуру я могу и с пузырем поцеловаться, — сказал я. — Но где сейчас Клара? Где? Возникла на миг — и пропала.
— А ведь в жизни всегда так, — сказал неожиданно шурин. — Возникнет на миг — и пропадет. И ты, и я, и все мы.
— Но мы с капитаном пока еще не пропали, — сказал я. — Брось спицы.
Мы плывем дальше.
— Куда это вы плывете? — прищурился шурин. — Папашку, что ль, искать?
— Да нет, так просто поплывем, сами по себе. А Папашка, если надо, сам нас найдет.
— Вот это верно, — засмеялся шурин. — Но, по правде говоря, Папашка вас давно уже нашел.
— Как это? — не понял капитан.
— А так, — ответил шурин. — Папашка — это я.
Глава XXXII. РАЗГОВОР С КУСТАМИ КОЗЬЕЙ ИВЫ
Капитан-фотограф все-таки не удержал спицы в руках. Со звоном упали они на пол, клубок шерсти покатился под стол.
— Так вот кто Папашка… — заикнулся капитан. — А я-то думал…
— Да, я — Папашка, — подтвердил шурин. — А дядя Кузя с Лехой — моя бригада.
Шурин гордо оглядывался. Его некрупные малоголубые глаза с большим достоинством мигали над щеками.
— Самый незаметный, самый скромный, — сказал капитан. — Его бьют по щекам, он падает на пол, и он же — Папашка.
— Пускай бьют, — сказал шурин. — Пускай тиранят. Но Папашка — это я.
— И он еще вяжет! — воскликнул капитан.
— Да, я вяжу, — скромно подтвердил шурин. — Вяжу носок для каменной ноги. Скажу вам честно, что в крапиве валяется вовсе не памятник культуры. Это моя собственная запасная нога. Ей бывает холодно во время заморозков. Конечно, я мог заказать этот носок Лехе или дяде Кузе, но решил связать носок для своей ноги собственноручно. Ей это будет приятно, потому что пользуюсь я ей сейчас редко, тяжеловата. Пусть хоть погреется бедняга моя.
Выслушав всю эту ерунду, кум Кузя и Леха Хоботов закатили глаза, сложили руки на груди и стали глядеть в потолок, выражая тем самым свою печаль по поводу одиночества каменной ноги. Я не выдержал и засмеялся.
— Что тут смешного? — нахмурился шурин. — Окаменелая нога валяется в крапиве, ей одиноко, холодно, неуютно.
— Жалко ногу, — сказал я, — но просто смешно слушать все это вранье.
Шурин Шура — Папашка, ну, уморили! Кому нужен Папашка, который вяжет носки, подставляет свою морду под удары летающей руки! Это не Папашка — это дубина стоеросовая!
