Снова долгое молчание.
— У нас было не так много друзей в Париже. Но мой любовник-бизнесмен, мсье Корти, все-таки пришел навестить меня. Я по-прежнему была на успокоительных, еще под «подозрением на суицид», но даже в таком состоянии смогла заметить, что он был поражен моим внешним видом. Его доброта была безгранична. Он сказал, что взял на себя все расходы по организации похорон… «Я договорился с моргом, и погребение отложат на неделю, пока вы не оправитесь…». Но я сказала, что не хочу присутствовать на похоронах… что не вынесу этого… пусть лучше их кремируют сразу. Мне было все равно, что они там сделают с этим пеплом, для меня это был всего лишь пепел, и теперь, когда моей дочери и мужа не было в живых, все это не имело значения. Мсье Корти пытался переубедить меня, но я не слушала его доводов. «Сожгите их сейчас же», — прошипела я, и мсье Корти лишь покорно кивнул головой, пообещав, что хотя и с сожалением, но просьбу мою выполнит. Через несколько дней меня выписали из госпиталя. Мсье Корти прислал за мной машину, вернулась домой, в пустую квартиру, где все, казалось, застыло в тот момент, когда они ее покинули. Кастрюля с соусом для спагетти, уже свернувшимся, так и стояла на плите. Перед камином были разбросаны альбомы для рисования и куклы Юдит. Очки Золтана для чтения по-прежнему балансировали на ручке кресла-качалки, где он тогда сидел. Как и книга, которую он читал: венгерский перевод «Презрения» Моравиа. Ты знаешь этот роман?
— Конечно, — сказал я. — По нему еще был снят фильм Годара.
— Мы смотрели его в лучшие времена нашего брака. Когда отношения дали трещину, Золтан буквально заболел и фильмом, и романом. Потому что ассоциировал себя с главным героем. Как и персонаж Моравиа, он потерял уважение своей жены. До самой своей смерти — каждый день и каждый миг — я буду оплакивать мужа и свою дочку…
— Ты испытывала чувство вины?
— Конечно. Особенно когда через несколько дней после выписки меня вызвали в commissariat de police[119] Шестого округа. Инспектору нужно было официально допросить меня, чтобы закрыть дело. И вот тогда я узнала, что тот прохожий, которому удалось записать номера автомобиля, видел Золтана и Юдит перед самой их гибелью. Золтан заприметил такси в конце улицы и побежал вместе с Юдит поймать его. И на полпути…
— Но ты не винила себя в том, что…
— Я во всем винила себя, черт возьми! Если бы я не настаивала на том, чтобы они торопились домой к ужину…
— Но это абсурд, и ты это знаешь.
— Только не говори мне про абсурд. Будь я более гибкой, не уперлась бы со своим идиотским соусом…
Снова воцарилось молчание, и я не осмеливался нарушить его. Наконец она сказала:
— Тебе пора.
— Хорошо.
— Ты тоже считаешь меня властной, да?
— Я этого не говорил.
— Нет, но я знаю, как тебя бесит, что я выгоняю тебя через пару часов и настаиваю на том, чтобы мы встречались лишь раз в три дня.
— Все нормально, Маргит.
— Обманщик. Это не нормально. Ты терпишь это, но тебе это не нравится.
— Ну… если так нужно…
— Перестань быть таким благоразумным… тем более я знаю, что это… игра.
— Каждый играет свою роль в отношениях… особенно в таких странных, как наши.
— Вот! Ты наконец сказал это. Странные отношения. Так если ты находишь их такими странными, почему бы тебе не бросить меня? Скажи мне, что я властная, упрямая сука, и…
— Что происходит после моего ухода?
— Я работаю.
— Вранье.
— Думай что хочешь.
— Ну и что ты сейчас переводишь?
— Это тебя не касается.
— Другими словами — ничего.
— То, чем я занимаюсь после твоего ухода, это мое дело.
— У тебя есть кто-то еще?
— Ты считаешь меня настолько активной?
— Нет, просто в высшей степени скрытной.
— Сделай одолжение, Гарри. Уходи отсюда сейчас же и больше не возвращайся.
— К чему такая мелодрама?
— Потому что все это добром не кончится. Во всяком случае со мной такое не проходит.
— Может, это потому, что тебе так и не удалось прийти в себя после…
— Не строй из себя психиатра. Ты ничего обо мне не знаешь. Ничего.
— Я знаю… то, что ты мне сейчас рассказала… эту страшную историю…
— Что? Она «тронула твое сердце», как пишут в романах? А может, просто пробудила в тебе дремлющий инстинкт защитника, который ты не распространял на жену и дочь…
— Какую же глупость ты сейчас сказала!
— Так уходи и не возвращайся.
— В этом заключался смысл той реплики, да? Проверить, можно ли меня разозлить настолько, чтобы я уже не вернулся. Но, возможно, если бы ты прекратила винить себя…
— Хватит! — сказала она вставая. — Одевайся и уходи.
Я грубо схватил ее и опрокинул на кровать. Она начала сопротивляться, но я прижал обе ее руки к матрасу и взгромоздился сверху.
— Теперь ты сможешь ответить на два моих вопроса.
— Пошел к черту!
— Этот шрам у тебя на шее…
Она плюнула мне в лицо. Я не обратил на это внимания и крепче сжал ее руки и ноги.
— Этот шрам на шее. Расскажи мне…
— Попытка самоубийства. Теперь доволен?
Я отпустил ее руки. Они так и остались безжизненно раскинутыми.
— Ты пыталась покончить с собой после выписки госпиталя?
— Через два дня после этого. В квартире, где я трахалась с мсье Корти.
— Он назначил тебе встречу через двое суток после…
— Нет. Это была моя идея. Он сомневался, убеждал меня в том, что не стоит торопить события. Но я настаивала. После привычного двухминутного секса я извинилась и вышла на кухню, схватила хлебный нож и…
— Ты хотела наказать его, да?
— Очень хотела, притом что он всегда был добр ко мне. Во всяком случае, насколько это возможно по отношению к шлюхе.
— Но сам. факт того, что ты сделала это, пока он находился в соседней комнате…
— Нет, это не было криком о помощи. Если правильно перерезать горло, умрешь на месте. Я была неаккуратна… Корти каким-то образом удалось остановить кровотечение. Он вызвал «скорую», и…
— Ты выжила.
— К сожалению… да.
— А мсье Корти?
— Пару раз он навещал меня в госпитале, потом прислал чек на десять тысяч франков — тогда это было состояние — с короткой запиской, в которой желал мне благополучия в будущем. Больше я о нем ничего не слышала.
— А что стало с водителем машины?
— Он оказался человеком со связями, так что ему удалось избежать огласки. Судья, которому передали дело, снял обвинения в убийстве и квалифицировал преступление как случайный наезд по неосторожности. Мне была положена компенсация — пятьдесят тысяч франков. Я отказалась, но мой адвокат сказал, что я буду ненавидеть себя за то, что не взяла деньги… тем более что его стараниями сумма может быть увеличена на пятьдесят процентов.
— Так ты приняла компенсацию?
— Семьдесят пять тысяч франков за жизни двух самых дорогих мне людей.
— И водитель исчез из поля зрения?
— Не совсем. Мир живет по странным законам. Спустя три недели после наезда дом Анри Дюпрэ подвергся ограблению. Это случилось среди ночи, Дюпрэ вспугнул грабителя, завязалась драка, и хозяин дома был заколот ножом в сердце.
— Ты почувствовала себя отомщенной?
— В этом что-то было, я так думаю. Тем более что Дюпрэ не слишком-то раскаивался в убийстве моей семьи. Его адвокаты сделали за него всю грязную работу, и я так и не дождалась хотя бы открытки с извинениями за то, что он совершил. Все, что я получила, — это чек.
— Выходит, у мести своя добродетель?
— Общепринятая мораль пытается убедить нас в том, что месть опустошает душу. Какой бред! Каждый хочет, чтобы зло было наказано. Каждый хочет «быть отомщенным». Каждый хочет того, что вы, американцы, называете «расплатой». И почему нет? Если бы Дюпрэ не убили, я бы всю жизнь прожила с мыслью о том, что он легко отделался. Тот грабитель оказал мне огромную услугу: он оборвал жизнь, не достойную продолжения. И я была ему благодарна. Но если уж договаривать до конца… Можно смириться с потерей мужа — как бы ты по нему ни тосковала, — но пережить смерть своего ребенка невозможно. Никогда. Смерть Дюпрэ не облегчила мои страдания, хотя и принесла какое-то мрачное удовлетворение. Уверена, тебя это пугает.
— Одна часть меня так и хочет сказать: «Да, я в ужасе…»
— А другая?
— Очень хорошо понимает твои чувства.
