– Соль вон в пачке, уже половины нет, – быстро затараторила тетя Маруся. – А ты, Олег Иваныч, вот послухай…
И быстро рассказала ему про две тысячи девятьсот рублей одними пятидесятками и про то, как исчезли они с Файкиного подоконника, и про их отъем у семьи Нафигулиных белым днем, и про сбор вишни и ожог на руках, и про деда Сережу и его полет, и про дом, который ожидала продажная участь… И стала ждать ответной реакции.
– У них же две машины, – не поверил, а может, и сделал вид Олег Иваныч. – Вы, бабки, мухоморов часом не ели?
– Тогда иди отсюда! – выставив ногу и обе руки в сторону двери, гавкнула сопревшая от рассказа Маруся Подковыркина.
– Но-но! – погрозил ей молотком Кладовкин Олег Иванович, участковый, примерный семьянин и отец двух воспитанных мальчиков, проверил затем на прочность стену из горбыля, постучав по ней, отдал молоток в руки хозяйке Фаине Александровне и ушел. И ушел – дела заводить не стал.
А тетя Маруся поскребла в голове, понюхала воздух, вбежала в кухню, понюхала там, потом в обе комнаты.
– Как считаешь, чем он тут ночью занимался? – вкрадчиво спросила она у Фаины.
– У буфета стоял, ну как проснулась я, а до этого не знаю, – пожала плечами Фаина.
– А ну-ка! Давай глядеть! – и как начала обнюхивать раскрытые пакеты с мукой, пшеном, наволочки с сахарным песком и обе пятилитровые банки с колотым сахаром. – А меду у тебя больше нет? – между делом спросила она.
– Нет, – подумав, сказала тетя Фая.
– А ты вспомни, – не унималась Маруся.
Тетя Фая промолчала.
– Пахнет отравою, – отложив одну наволочку с сахарным песком, затем початую коробку индийского чая, а также раскрытую банку бразильского кофе. Маруся загребла их обеими руками и потащила на улицу к выгребной яме.
– Ой, ты чего? А ты точно знаешь? – нервно наблюдая, как Маруся высыпает желтый свекольный песок прямо на синих навозных мух, порывалась отнять бакалейный сыпучий товар тетя Фая. – Маруська! Аферистка! Кончи!
– Да?! – только и сказала Маруся и, вручив Фаине пустую наволочку, велела: – Постирай с хлоркой. Пойдем молоко в сенях нюхать и прочую снедь.
Так пришлось вывалить еще две трехлитровые банки сливочного кефира, масла не меньше трехсот пятидесяти грамм из масленки и сумку гороха из сеней по восемь рублей сорок копеек за килограмм. Ну и ту початую пачку соли «экстра» за четыре восемьдесят.
Все остальное Маруся Подковыркина признала годным для еды и питья. Ну и как, скажите, не кормить такую подругу сметаной? Подковыркина Маруся – не участковый Кладовкин Олег Иванович, хотя и он тоже неплохой человек.
Дед Сережа в отличие от участкового отнесся к Фаиному рассказу о ночном госте внимательно и, осмотрев лаз, забитый Кладовкиным в стене, перебил его по-своему и остался у Фаи в уже наступившую ночь, не ушел к себе.
Так и заснула Фаинка на кроватке, а дед на лежанке. А утром с ужасом обнаружила деда Сережу у себя под бочком, аккурат под левым. Спал дед Сережа тихо, до того тихо-о-о…
Фаинку кинуло в озноб, потом в краску! Она лихорадочно проверила и немного успокоилась – байковые розовые штаны до колен были на ней.
Резиночки тугие. Сама вдевала. Значит, самое дорогое на месте, не украдено.
– Без венца жить большой грех, – наливая деду утром в семь часов кофею с молоком, объяснила то, о чем подумала еще вчера Фаина.
– Так давай распишемся, Фаюшка, – согласно кивнул дед и стал дуть в чашку. Таких волн надул. Сам удивился.
– Ну ладно, ну хорошо, Сереж, но до того, как, в общем… Ты спи на лежанке, – макая носом в теплый чай, улыбалась тетя Фая, чтоб жених не увидал.
Если раньше тетя Фая не боялась выйти в свой сад ночью, то в это лето, как только темнело, она закрывалась и сидела дома, не высовывая лишний раз на улицу нос.
Что там вокруг дома и как? Ночь. Может, ходит кто примеряется, как бы залезть?.. Лучше не задумываться, лучше спать.
Дед Сережа работал через ночь, вот и сегодня ушел в пиджаке на голое тело:
– Жарко, – говорит, – мне, Фаинка.
Ну, какой с деда спрос?
И не знала тетя Фаина, что опять своим тощим и независимым видом, а также тем, что поселился дед Сережа у нее в дому, навела она зятя Валентина на новый грех.
Откуда теперь ждать беды, терзалась тетя Фая, – через общий подпол полезет теперь к ней Валентин или через трубу? Охушки!..
У соседей в саду цвел цикламен неаполитанский Розовый Мотылек.
И был тот цикламен, как и все цикламены, ничем не примечательный – пушистый разве и ничего такого, ну чтобы там не как у всех. Но в последние два года, как повезли отработанное ядерное топливо за Мокрый лес, отчего-то цикламен на Сережином участке перед домом вырос, как раз до стропил. И цвел, и пах, и был так нежен, как и многие цветы, но своими размерами напоминал грезы любви каких-нибудь великанов, а не людей.
Фазановым гигантизм цветка внушал немаленькие опасения, ведь Сережа работал в хранилище за Мокрым лесом, и притом с самого начала. Но пока ничего не болело, и все были живы, вот только что-то творилось с цветами по всему городу. Но думается все-таки о хорошем больше, чем о плохом, и когда кто-то через забор драл огромные цветы на букеты или, к примеру, лошадь какая подходила пообедать цикламенами, Фазановы этого не приветствовали. Нет, не жалко, но неуважение такое, оно ни к чему хорошему не приводит. В общем, реагировали. И даже на подоконнике у Сережи лежало несколько облицовочных кирпичей…
И вот вечером, когда небо накрыло землю антрацитовым одеялом с дырками, из которых выглядывали звезды, у забора бурно зашевелились двухметровые лопухи, которые тоже отчего-то вымахали под стать цветам.
Сережа как раз курил, глядя на Кассиопею, и дышал перед сном, дышал цветами и, увидев тряску в лопухах, не раздумывая ни секунды, взял большой кирпич и кинул в то место, где предполагалась морда.
– Надюша, опять попова лошадь наш цикламен обожрать приходила, – с минуту послушав тихое ржание уходящей несолоно хлебавши лошади, объяснил свое поведение строгой жене Сергей.
Надя гладила ночнушку. Прямо на себе. Едва теплым утюгом.
– Ну, тебя! Попик обидится, – сказала Надя и обнажила родинку над грудью. И наблюдала за бурной реакцией супруга.
Сергей, увидев розовую, как вишня, любимую родинку жены, выдохнул сигаретный дымок как раз под ближнюю звезду и бросился к Наде. Уже в объятиях, Надя удивленно шепнула:
– Ну и попал?
– Чем? – всполошился Сергей.
– Кирпичом, дурачок, – счастливо вздохнула Надя.
– Прямо по черепу! – Сергей тряхнул Надеждой в воздухе, прижал ее к себе покрепче и стал вспоминать, где кровать? За занавеской же! И бросился туда. Надя охала.
А в лопухах была совсем не лошадь и даже не конь. В лопухах лежал, стеная и плача, В. М. Нафигулин.
Он шел проведать тетю Фаю, прихватив с собой обоюдоострый меч, килограмм крысину и шесть веревок разного диаметра.
С мягким напутствием жены:
– Валентин, чтобы долго не мучилась… Обеспечь, ладно? Все ж она мне сестра родная, – стирая гольфы свои и внучат, попросила Зоя сутулую спину мужа.
– Безусловно! – буднично пообещал Валентин и с легким сердцем юркнул в лопухи меж заборами.
А тут – кирпич.
О-о-о! Валентин от досады устал плакать и заснул на теплой земле, а когда проснулся, было раннее утро. Упоительно пахло цикламенами и росой из-за высокого штакетника соседей Фазановых. Крупные цветы выглядывали оттуда, из них выпархивали отдохнувшие бархатные мотыльки с глазками на крылышках.
– Пахнет, как в бардаке, – сморщился от невыносимой благости происходящего Валентин Михалыч. – Бестолковость людская!
И зачем, и куда он пошел в ночную комариную мглу… Кажется, проведать кого-то хотел… Да эту тощую старушонку!
Валентин Михалыч оглядел боеприпасы и, недосчитавшись самой маленькой веревочки, попытался вспомнить…
– Сделал дело, – наконец припомнил он, как во сне душил кого-то. – Гуляй смело! – поднялся, отряхнул траву со штанов и побежал в свою половину поделенного дома.
В гамаке у окна, благоухая фумитоксом, спала Зоя, прикрыв голову панамочкой. Старик Валентин сложил боезапас в пакет, пакет кинул в шкап до следующего раза и тихим поцелуем разбудил Зою.
– Милая Зоя! Дом наш!
– Правда? Не ври! – улыбнулась во сне Зоя. – Ты где всю ночь лазил? А? Компотик мой?
– Вся домовина теперь наша! Я никогда не вру, золотце!
Супруги поцеловались. Чего не делали ни разу после золотой свадьбы, все не находили повода.
– Сестра! Зоя! – позвал кто-то с дороги. Старик и старуха Нафигулины поперхнулись друг другом прямо в окне.
– Зоя, ты живая?
В платочке с завязанным лбом на стариков смотрела тетя Фаина, и ветер качал ее худенькие живые мощи туда-сюда, такая она была легкая, как перышко.
