— Любите курить? — Подняв взгляд, он увидел, что Вальтер Кьяри чуть в обморок не упал.
И это придало ему позитивный заряд, и он обнаглел.
Он уже не ощущал холода. И дождя тоже. Он прекрасно себя чувствовал. Уверенно.
Быть полицейским в сто раз лучше, чем футболистом.
Они у него в руках.
— Любите курить? — повторил он тем же тоном.
— Простите, не понял, — пролепетал Вальтер Кьяри.
— Любите курить?
— Да.
— Что?
— Как — что?
— Что любите курить?
— «Честерфилд».
— А травку любите?
— Нет.
А голосок-то у Вальтера Кьяри дрожал как струна.
— Не-е-ет? А чего тогда трясешься?
— Я не трясусь.
— Ладно. Не трясешься, извини. — Он довольно улыбнулся и посветил фонариком в лицо Прекрасным Локонам. — Молодой человек говорит, что вы не любите травку. Так?
Мартина, заслоняя глаза рукой, кивнула.
— Что такое, ты даже говорить не в состоянии?
— Даже если мы выкурили пару косяков, что такого? — ответила Прекрасные Локоны резким и пронзительным, как скрип ногтя по стеклу, голосом.
«Э, да ты нахалка! Не то что этот ссыкун лопоухий».
— Что такого? Может, ты забыла, но в Италии это считается преступлением.
— Это для личного употребления, — возразила девка хозяйским тоном.
— Ах, для личного употребления. Что ж, посмотрим. Посмотрим, что получится.
Макс очутился в воде.
На животе.
Он не успел сообразить, защититься, ничего не успел.
Дверца распахнулась, и ублюдок схватил его за хвост обеими руками и выкинул из машины. На секунду Макс испугался, что он хочет ему выдрать все волосы, но сукин сын просто швырнул его на обочину, как мешок за веревку. И Макс полетел вперед, вниз головой, и упал лицом в грязь.
Он не дышал.
Приподнявшись, он встал на четвереньки. От удара грудью об асфальт легкие не работали. Он открыл рот и стал издавать гортанные звуки. Пытался вздохнуть, но воздух не поступал. Он задыхался, валяясь под дождем, а все вокруг затуманивалось и темнело. Черное и желтое. Перед глазами вспыхивали желтые пятна. В ушах стоял глухой звон и шум, похожий на далекий гул танкера.
«Я умираю. Умираю. Умираю. Черт, я умираю».
Но потом, когда он уже был уверен, что отдаст богу душу, что-то внутри него разблокировалось, открылся какой-то клапан, и поток воздуха хлынул в жаждущие легкие. Макс вдохнул. И еще, и еще. Лицо его стало из багрового красным. Потом он начал кашлять и отплевываться и вновь ощутил, как дождь течет по шее и мочит волосы.
— Вставай. Поднимайся.
Чья-то рука схватила его за ворот. Он снова стоял на ногах.
— Ты в порядке?
Макс отрицательно покачал головой.
— Да все с тобой в порядке. Я из тебя весь сон вытряс. Спорить могу, с тобой все в порядке.
Макс поднял взгляд.
Мерзавец стоял между машинами, совершенно промокший, разводя руками, как одержимый предсказатель или что-то типа того. Лица в темноте было не видно.
И Мартина. Стояла. Раздвинув ноги. Положив руки на дверцу «мерседеса».
— Если то, что вы выкурили, как верно заметила девушка, было для личного употребления, то надо убедиться, что у вас где-нибудь не припрятаны еще наркотики, а это уже гораздо серьезнее, намного серьезнее. Знаете почему? Потому что это называется нелегальное хранение наркотических веществ с целью сбыта.
— Макс, ты как? Все нормально? — спросила безнадежно Мартина, не поворачиваясь.
— Да. А ты?
— Все хорошо… — Ее голос дрожал. Она была готова заплакать.
— Чудесно. Я тоже прекрасно себя чувствую. Нам всем троим замечательно. Теперь можно заняться и серьезными вещами, — произнес полицейский, стоявший между машинами.
«Он сумасшедший. На всю голову больной», — подумал Макс.
Может, это вовсе и не полицейский, а какой-нибудь буйных псих, переодетый полицейским? Как в фильме «Маньяк-полицейский». А тот, другой полицейский, которого они видели раньше, — где он? Он его убил? В полицейской машине горел свет, но из-за стекавшего по стеклам дождя было не разглядеть, что внутри.
Фонарик полицейского ослепил его.
— Где вы это спрятали?
— Что? Нет ниче… го.
«Черт, я сейчас тоже зареву», — подумал Макс. Он чувствовал, как рыдания подступают к горлу, сотрясая кадык. Непроизвольная дрожь колотила все тело.
— Раздевайся! — приказал полицейский.
— Как это — раздевайся?
— Раздевайся. Я должен тебя обыскать.
— У меня с собой ничего нет.
— Докажи, — повысил голос полицейский. Он терял терпение.
— Но…
— Никаких «но». Ты обязан подчиняться. Я представитель конституционного порядка, а ты пойман на явном правонарушении, и если я тебе приказываю раздеться, ты обязан раздеться, понял? Или мне достать пистолет и приставить к твоей шее? Ты этого хочешь? — Он говорил спокойным тоном — таким, который обычно предвещает беду и насилие.
Макс снял клетчатую рубашку и положил на землю. Потом свитер и майку. Полицейский наблюдал, скрестив руки. Жестом велел продолжать. Макс расстегнул ремень, и штаны, бывшие на три размера больше нужного, свалились с него, как рваная занавеска, он остался в трусах. Ноги у него были безволосые, белые и тонкие, как прутики.
— Все снимай. Ты можешь прятать это…
— Вот! Вот здесь! Не у него. У меня! — заорала Мартина, все еще стоявшая положив руки на машину. Макс не мог видеть ее лица.
— Что у тебя? — Полицейский подошел к ней.
— Вот. Смотрите. — Мартина открыла рюкзачок и достала пакетик травы. Немного. Всего пару граммов. — Вот.
Это все, что у нее было.
Всего полчаса назад, на планете, находящейся за много световых лет отсюда, на планете с обогревом, музыкой группы «REM» и кожаными сиденьями, Мартина говорила: «Я хотела купить еще немного. Позвонила Пиноккио (Макс при этом подумал, что у дилеров всегда такие идиотские клички), но его не нашла. Тут немного, ну и ладно. Нам хватит, а то, если мы совсем обкуримся, не сможем заниматься…»
— Дай сюда. — Полицейский взял пакетик с гашишем и сунул себе под нос. — Не смешите меня. Это ошметки, остальное где? В машине? Или при вас?
— Честное слово, богом клянусь, это все. Больше нет. Правда. Иди ты к черту. Сукин сын. Прав… — Мартина смолкла и заплакала.
Когда она плакала, то казалась маленькой девочкой. Сопли текли из носа, под глазами растекся карандаш, синий ежик на голове опал, и прядки прилипли ко лбу. Пятнадцатилетняя девчушка, трясущаяся от рыданий.
— А в машине? Говори, что прячете в машине!
— Поди посмотри, скотина! Там ни хрена нет! — заорала Мартина и кинулась на него, сжав кулаки.
Полицейский схватил ее за запястья, Мартина рычала и плакала, а полицейский орал:
— Ты что вытворяешь? Что вытворяешь? Не усугубляй свое положение! — и он заломил ей руку за спину, она завопила от боли, а он защелкнул на ее запястье наручник, а второй пристегнул к дверце.
Макс в спущенных штанах смотрел, как терзают его однокашницу и будущую девушку, и ничего не делал.
Голос полицейского не позволял ему вмешиваться. Слишком спокойный. Словно для него это самое обычное дело — хватать человека за волосы и швырять на землю, а потом избивать девушку.
«Он полоумный». Осознав это, Макс, однако, не запаниковал, а наоборот, успокоился.
Полицейский сошел с ума. Вот почему не следует ничего предпринимать.
Некоторым людям доводилось умирать, а потом их оживляли. Всего на несколько секунд, когда легкие не работают, электрокардиограмма ровная и признаки жизни отсутствуют. Клиническая смерть. А потом усилиями врачей, при помощи адреналина, электрических разрядов и массажа сердца удается снова запустить сердце, и счастливчики возвращаются к жизни.
Придя в себя, если правильно так это назвать, некоторые из них рассказывают, что, пока они лежали мертвые, у них было чувство, будто они отделились от тела и видели себя на операционном столе, а вокруг — врачей и медсестер. Они смотрели на все сверху, словно телекамера, заключенная в их бренную оболочку (душа, как считают некоторые), освободилась и отъехала назад и вверх.
Что-то похожее в этот момент испытывал и Макс.
Он наблюдал за происходящим издалека. Словно это был фильм или даже съемочная площадка фильма. Жестокого фильма. Голубой огонек полицейской машины. Фары «мерседеса», освещавшие лужи. Темная дымка дождя. Машины, сталкивающиеся на дороге. Далекий звон колокола.
«А я его раньше и не слышал», — подумал Макс.
И этот ненастоящий полицейский, и худенькая девушка на коленях…
«с которой я познакомился сегодня утром»
…плакавшая и пристегнутая наручниками к дверце машины. А еще там был он, в трусах, дрожавший и стучавший зубами, не в состоянии ничего понять.
Идеальная сцена. Хоть снимай.
