— Я его обыскивал. Я их застукал за курением гашиша. Они мне кое-что отдали, но у меня есть обоснованные подозрения, что у них с собой еще, где-то в машине. Надо проверить…
Баччи взял его за руку и оттащил подальше, где эти двое не могли их услышать.
— Ты что, головой ударился? Ты его избил? Если они на тебя заявят, в тюрьму сядешь.
Мьеле вывернулся.
— Сколько раз тебе говорить, не трогай меня! Я его не бил. Он сам упал. Все под контролем.
— А зачем на девушке наручники?
— Она истеричка. Она пыталась на меня напасть. Успокойся. Ничего не случилось.
— Слушай. Нам надо немедленно ехать в школу в Искьяно. Там происшествие. Кажется, кто-то проник в здание и там даже стреляли…
— Как стреляли? — Мьеле задергался. — В школе слышали выстрелы?
— В школе?
— Я же сказал: да.
— О боже-боже-боже-боже-боже… — Он поднес дергающиеся, как паучьи лапки, руки к лицу и принялся щипать себя за губы и за нос, ворошить волосы.
— Что с тобой?
— Кретин, там мой отец. Сардинцы! Папа был прав. Поехали, поехали, быстро, нельзя терять время… — испуганно проговорил Мьеле и направился к парочке.
Ах да. Баччи и забыл. Отец Бруно школьный сторож.
Мьеле подбежал к парню, который уже поднялся на ноги, подобрал с земли его одежду, ставшую грудой мокрого тряпья, сунул ему в руки, потом подошел к девушке, освободил ее, пошел назад, но вдруг остановился.
— Послушайте хорошенько, вы оба. На этот раз вы избежали неприятностей, в следующий не выйдет. Завязывайте с травой. От этого мозги размякают. И нечего ходить в таком виде, я вам советую. Нам надо ехать. И вытритесь, а то простудитесь. — Потом обратился к парню. — И скажи отцу, потрясающая машина.
Потом он догнал Баччи, оба полицейских сели в машину и уехали, включив сирену.
Макс смотрел, как они исчезли на Аврелиевой дороге. Он бросил одежду, натянул штаны, подбежал к Мартине и обнял ее.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, как сиамские близнецы, довольно долго. И молча плакали. Они запустили руки друг другу в волосы, а холодный дождь продолжать литься на них.
Они стали целовать друг друга. Сначала в шею, потом в щеки и наконец в губы.
— Давай сядем в машину, — сказала Мартина и потянула его за собой. Они закрыли окна и включили кондиционер так, что в салоне через пару минут стало жарко, как в печке. Они разделись, вытерлись, надели на себя самое теплое, что у них было, и снова стали целоваться.
Так Макс Францини преодолел страх поцелуя.
И эти поцелуи были первыми в долгой череде. Макс и Мартина стали встречаться и встречались три года (на второй год у них родилась девочка, которую назвали Стеллой), а потом поженились в Сиэтле, где открыли итальянский ресторан.
Несколько следующих дней в доме в Сан-Фолько они размышляли над тем, стоит ли заявить на этого ублюдка, но потом решили этого не делать. Неизвестно, как все обернется, к тому же в дело замешана трава и взятая тайком машина. Лучше бросить эту затею.
Но эта ночь навсегда осталась в их памяти. Ужасная ночь, когда они имели несчастье нарваться на агента Мьеле и счастье пережить ее и найти друг друга.
Макс завел мотор, поставил диск «REM» и уехал, навсегда покидая нашу историю.
38
Дзынь-дзынь-дзынь.
Когда зазвонил телефон, учительнице Флоре Палмьери снилось, что она в кабинете косметолога. Она лежала, спокойная и расслабленная, на кушетке, и тут дверь открылась и в комнату вошла дюжина серебристых коал. И учительница почему-то знала, что сумчатые зверьки пришли обрабатывать ей ногти на ногах.
В лапках они держали щипчики и танцевали вокруг нее, весело напевая.
«Трын-тын-тын. Мы коалы-медвежата, миленькие крошки, обработаем тебе аккуратно ножки. Трын-тын-тын. Дзынь-дзынь-дзынь».
Со щипчиками в лапках.
«Дзынь-дзынь-дзынь».
А телефон все звонил.
Флора Палмьери открыла глаза.
Темно.
«Дзынь-дзынь-дзынь».
Нащупала рукой трубку, зажгла лампу у кровати.
Взглянула на электронные часы на тумбочке у кровати.
Без двадцати шесть.
А телефон все звонил.
Да кто это может быть?
Она встала, сунула ноги в тапочки и побежала в гостиную.
— Алло?
— Алло? Извините, что рано… Это Джованни Козенца.
Директор!
— Я вас разбудил? — неуверенно спросил он.
— Ну, сейчас без двадцати шесть.
— Прошу прощения. Я бы не стал вам звонить, но случилась серьезная неприятность…
Флора попыталась представить себе, какая такая серьезная неприятность могла заставить директора разбудить ее в такую рань, но на ум ничего не приходило.
— Что случилось?
— Ночью в школу залезли. Они все поломали…
— Кто?
— Вандалы.
— Как?
— Ну, они залезли и сломали телевизор и видеомагнитофон, исписали все стены краской, закрыли на цепь школьные ворота. Итало пытался задержать их, но сам оказался в больнице, а тут приехала полиция…
— Что с Итало?
— Кажется, сломал нос и повредил руки.
— Но кто это был?
— Неизвестно. Там остались надписи, судя по которым это учащиеся школы, не знаю… В общем, вот. Здесь полиция, нужно много всего сделать, принять решения, и эти надписи…
— Какие надписи?
Директор замялся.
— Скверные надписи…
— Какие скверные?
— Скверные. Скверные. Отвратительные, синьора Палмьери.
— Скверные надписи? Что там написано?
— Ничего… Вы не могли бы приехать?
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Да, конечно, я еду… Собираюсь и еду… Через полчаса, хорошо?
— Да. Я вас жду.
Учительница повесила трубку, она была потрясена.
— Мамочки, что же теперь будет?
Две минуты она ходила туда-сюда по комнате, не зная что делать. Она была женщина методичная и в непредвиденных обстоятельствах впадала в панику.
— Правильно, сначала в ванную.
39
«Та-та-та-та-та-та-та…»
Грациано Билье казалось, что в голове у него летает вертолет.
Какой-нибудь «Апач», большой военный вертолет.
А если он поднимал голову от подушки, становилось еще хуже, потому что вертолет извергал напалм в его больной мозг.
«Как дела? Тебе ведь вовсе не хреново? Все прошло хорошо? Я живу на полную катушку и без нее… Пуф!»
Подумать только, все шло гладко до тех пор, пока он не вошел в этот сраный бар «Вестерн».
Воспоминания о ночи походили на темное, изъеденное молью полотнище. Повсюду дыры, через которые пробиваются лучики света.
Он оказался на пляже. Это он помнил. Был собачий холод на этом говнопляже, а он уполз куда-то и оказался в итоге на земле между кабинок. Лежал под дождем и пел.
«Волна к волне, корабль, дрейф, бананы, фонари… Та-та-та-та-та…»
Немедленно надо что-то принять.
Какую-нибудь волшебную пилюлю, которая уничтожит вертолет, застрявший в его голове. А то его лопасти перемалывали мозг, как ванильный десерт «Данетт».
Грациано протянул руку и зажег свет. Открыл глаза. Зажмурился. Медленно открыл снова и увидел Джона Траволту.
«Я хотя бы дома».
40
По утрам Флора Палмьери соблюдала долгий ежедневный ритуал.
Прежде всего принять душ, гель для душа — с запахом ирландского ландыша. Потом прослушать по радио первую часть передачи «Здравствуй, Италия» с Элизабеттой Баффиджи и Паоло д'Андрейсом. А потом завтрак со злаками.
Этим утром все перевернулось с ног на голову.
Очень скверные надписи. Сто процентов — там написано о ней.
Кто знает, что именно написано.
В глубине души она даже была довольна. По крайней мере, теперь директор и замдиректора, перед лицом очевидного, примут какие-нибудь меры.
Уже несколько месяцев как с ней проделывали дурацкие шутки. Поначалу это были еще невинные развлечения. Жвачка, прилепленная к столу. Жаба в сумке. Карикатура на доске. Кнопки на стуле. Потом у нее пропал журнал. Этим они не удовлетворились, дальше больше: прокололи шины ее Y10, засунули картофелину в выхлопную трубу и, наконец, однажды вечером, когда она смотрела телевизор, брошенный камень разбил окно в гостиной. Ее чуть инфаркт не хватил.
И вот тогда она пошла к заместительнице директора и все ей рассказала.
— Сожалею, но ничем не могу помочь, — ответила гарпия. — Мы не знаем, кто это сделал. Мы не можем ничего предпринять, потому что это случилось вне школы. Кроме того, я думаю, с вашего позволения, синьора Палмьери, есть и ваша вина в том, что до такого дошло. Вы не можете наладить конструктивный диалог со своими учениками.
Флора написала заявление на неизвестных, но это ничем не закончилось.
Может, теперь…
Наконец она решила отправиться в ванную, отрегулировала воду в душе и разделась.
41
Он был одет.
