Ознакомительная версия.
Философский ответ, да?
Самой близкой подругой Вайнберговой была Галина Винд, которая из королевы убежища под церковью Марии Снежной превратилась в принцессу нашего Дворца. Она все время расчесывала свои волосы. Я уж и не знаю, была у нее щетка для волос сразу или ее принесли Соха с Вроблевским. Какая же она была красавица! Какие же прекрасные у нее были волосы! Казалось, ее совершенно не беспокоили вши, сотнями расплодившиеся в роскошных длинных волосах. Сегодня она зачесывала волосы на одну сторону, завтра – на другую и вела себя так, будто только что вышла из салона красоты, где ей вымыли голову и сделали укладку.
Вши были серьезной проблемой. Мама каждый день, а то и два раза в день осматривала наши с Павлом головы и вычесывала вшей специальной расческой, которую принес Соха. Взрослые по очереди проверяли друг другу головы, но бороться с паразитами было практически бесполезно. Вши были такие большие, что были видны даже при слабом свете карбидной лампы. И нас все время тянуло почесаться. Так уж устроена наша психика: если знаешь, что у тебя вши, сразу начинаешь чесаться. Вот прямо сейчас я пишу эти строки и чешусь, просто вспомнив о них. Но человек способен привыкнуть к чему угодно, и в конце концов мы привыкли и ко вшам. Мама обнаружила, что вши любят прятаться под воротниками и в складках одежды. Она находила их, смахивала на землю, мы некоторое время могли притворяться, что от них избавились, но на следующий день они появлялись снова.
Мундек Маргулис, Корсар, до войны был цирюльником и сразу после переезда во Дворец взялся всех стричь. Эту обязанность он выполнял с особым удовольствием. Все понимали, что это поможет нам не падать духом и избежать превращения в пещерных дикарей. Корсар был идеальным парикмахером: он всегда улыбался, излучал радость и наполнял своим весельем наше убежище. Соха принес ему инструменты и небольшое ручное зеркальце. К моменту нашего побега из бункера под церковью Марии Снежной у всех нас отросли волосы, а у мужчин – усы и бороды. Мама просила Корсара стричь нас покороче, но вши не пропадали. Все остальные тоже стриглись очень коротко, и мужчины, и женщины. По крайней мере моя мама, Клара и бабуля. Вайнбергова решила не стричься и каждое утро заплетала свои кишащие вшами волосы в косу. А еще оставила длинные волосы самовлюбленная Галина. Она сидела и без конца расчесывала их, словно для нее проблемы завшивленности просто не существовало.
Корсар был у нас главным весельчаком. Он носил на голове фуражку греческого моряка козырьком назад. Он все время распевал песни, рассказывал анекдоты, как правило, на идише.
– О чем ни рассказывай, – говорил он, – на идише это будет смешнее.
Со временем я выучила идиш и поняла, что он имел в виду. Корсар был, наверно, самым легким в общении и покладистым человеком. Он не отказывался от тяжелой работы, ничего не боялся и всегда был готов к любым приключениям. Однажды, когда Клара Келер сильно загрустила о сестре, отправленной в Яновский лагерь, Корсар решил подняться на поверхность и разузнать о ее судьбе. У Корсара с Кларой было что-то вроде романа, и все же это было безрассудно даже для влюбленного… Представьте себе, с помощью Сохи и Вроблевского Корсар выбрался из канализации, дошел до Яновского лагеря, проник на его территорию и повидался с сестрой Клары! Его не было два или три дня, и мы уже начали предполагать самое худшее. Но он вернулся!
Кроме новостей о сестре Клары Корсар принес из лагеря смешную песенку про шанхайского купца, который торговал фарфоровыми чашками и ночными горшками. Ее слова я помню до сих пор:
Jestem Chinczyk Formanjuki,
Kita Jajec, skosne oki,
Porcelane do sprzedania mam.
Filizanki fajansove,
I nocniki korolowe,
To ja wszystko tobie mila dam[6].
На протяжении многих лет после войны мы с Корсаром при встрече обязательно пели эту песенку.
Папа считал Корсара самым полезным, трудолюбивым и надежным членом нашей группы, а к Галине, судя по всему, относился противоположным образом. Галина не хотела работать. Да, из зловредной личности, ежедневно забиравшей самые большие куски хлеба, она превратилась в барышню более приятную, но помогать ни в чем не желала, она даже никогда не играла ни со мной, ни с Павлом. Человеком она была все-таки неплохим, и со временем мы стали относиться к ней с симпатией. Мы видели, что после побега Вайсса и его приспешников она начала нам сочувствовать. Мало того, папа очень полюбил с ней беседовать – она была хорошо образованна. Хаскиль Оренбах тоже был довольно образованным человеком, но недостаточно эрудированным, и поэтому мой папа с Галиной тренировали ум, играя во всякие игры со словами типа скрэббла. Иногда к ним присоединялась и мама, но главными соперниками всегда были папа с Галиной. Один из них загадывал какое-нибудь слово, скажем, Константинополь, а другой должен был составить из входивших в него букв как можно больше других слов. Заканчивая повседневные дела, мы садились на лавочки, упираясь друг в друга коленями, и слушали их диалоги. То они устраивали добродушные перепалки по результатам игры, то обсуждали события на фронте, то спорили о книгах.
Клара Келер в отличие от Галины и Гени не была красавицей, но мне нравилась гораздо больше. Мне казалось, что она симпатичнее, потому что добрее. Она находила время на игры со мной и Павлом. В ней чувствовались искренность и душевное тепло, она изо всех сил старалась помочь другим. Иногда она добровольно выносила наш туалет. Обычно этим занимались мужчины, но Клара не чуралась этой обязанности. У нас был один ночной горшок на всех. Нам его принес Соха. Горшок был огромный, как канистра с ручкой сбоку, и мы ставили его в самом дальнем и темном уголке Дворца. Каждый день один из наших мужчин (а иногда Клара) тащил горшок до главного канала и там вытряхивал содержимое в Пельтев.
Клара стала мне кем-то вроде старшей сестры. Она обожала мою маму и была предана нашей семье. Она то и дело обнимала меня и Павла или что-нибудь нам рассказывала – про птиц, про зверей, про цветы. Конечно, больше всего я любила слушать маму, но Кларины истории были не хуже. Иногда она рассказывала нам про детей, которые, как мы слышали, играли над нашим Дворцом, на Бернардинской площади. Некоторые истории она брала будто из газет: разворачивала газету и делала вид, что читает нам статью о девочке, которой удалось спасти всю свою деревню.
Тогда я не понимала, что у нее с Корсаром начался роман, но видела, что они очень сблизились. Конечно, вылазка Корсара в Яновский лагерь была демонстрацией самой глубокой привязанности… и глупости, конечно. Поначалу такие отношения существовали только между Кларой и Корсаром. Но со временем наша группа сплотится настолько, что, наверно, каждый смог бы пойти на любые жертвы ради другого.
Нет, лучше я скажу, что почти каждый смог бы пожертвовать собой ради других, потому что имелось в нашей компании одно исключение. Хаскиль Оренбах упорно не желал ни с кем сближаться. Мы так и не могли понять его поведения. Даже без своего брата, Вайсса и Шмиэля Вайнберга он продолжал ставить палки в колеса. Он возражал против любых планов, оспаривал любые решения. Не поймите меня неправильно, Хаскиль выполнял свою часть работы, но всегда из-под палки. Он спорил, даже когда спорить вообще было не о чем. Он даже суп ел не так, как все: сначала бульон, а потом бобы с луком. Мы все попробовали есть так же, и нам понравилось, но Хаскиль делал этот так, будто устраивал какую-то войну между бульоном и гущей. Может, когда-то он был другим. Может, эту злобу и несговорчивость породили в нем немцы. Может, он стал таким из-за войны и страданий, перенесенных его семьей. А может, из-за чего-то еще… Кто знает, как могут изменить человека обстоятельства?
Мне всегда было любопытно знать, почему Хаскиль остался с нами, а не ушел с братом. Этот вопрос не давал мне покоя даже тогда, когда мне было всего семь лет. Он решил держаться подальше от дурной компании? Или просто считал, что здесь у него больше шансов выжить, чем наверху? Я так и не собралась с духом, чтобы спросить у него. Он казался человеком, которому такие вопросы будут не по душе. Особенно если их будет задавать ребенок. Я просто изводила себя этой загадкой.
В своих мемуарах папа написал, что в нашей группе собрались очень интересные личности, начиная с Сохи и других работников канализационной сети и кончая малышом Павлом.
– Какой-то паноптикум! – говорил он.
В другие времена, в другой жизни мы, наверно, даже не смогли бы общаться друг с другом, но по воле судьбы и по причине нашего еврейского происхождения мы оказались вместе… Мы вместе пытались выжить. И превратились в настоящую большую семью.
Ознакомительная версия.
