О. Михаил (для своих — просто Миша) приходу Сергеева не удивился, а только посетовал, что тот давно не появлялся. Гости у батюшки случались часто, несмотря на удаленность проживания. Сергеев вошел, и его обдало приятным запахом старого бревенчатого дома.
— Здравствуй, Надя, — приветствовал он подошедшую матушку, и они поцеловались по-православному.
Михаил пригласил его:
— Проходи... Только не пугайся — у меня тут лазарет.
Сергеев прошел в комнату, и первый, кого он увидел, был... Генка Бок, лежавший на кровати. К кровати был приставлен стул, к стулу привязана швабра, а к швабре — капельница; трубка от капельницы тянулась к руке Генриха Иваныча.
— Привет, — слабым голосом поздоровался Бок.
— Приве-эт, —недоуменно отозвался Сергеев. — Ты что это тут валяешься?
— Что, что... Запой у меня, — Бок вздохнул. — Томка не знает, я для нее в командировке.
— А что ж ты не в больницу?.. А, ну да...
— В больницу нельзя — весь город станет пальцами показывать. Вот — Надя выхаживает.
— И давно у тебя эти... запои?
— Не очень... Понимаешь, работа достала — одни нервы. Хочется расслабиться, и вот — дорасслаблялся...
— М-да...
Сергеев сочувственно крутнул головой. Он помолчал несколько секунд и вдруг неожиданно признался:
— А от меня, Ген, жена ушла.
— Болтаешь... — Бок даже приподнялся с подушки. — У вас же любовь со школы.
— Стало быть, кончилась любовь... — Сергеев печально усмехнулся. — Лямур пердю, как говорят французы.
Сзади подошел отец Михаил:
— Чего «пердю»?
— Лямур... — повторил Сергеев. — От меня жена ушла.
— Не может быть... Наташа? — это изумилась Надя.
— Другой у меня нет... и этой, кажется, тоже.
Генка заворочался в кровати:
— Надька, вынимай из меня иглу.
— Зачем это?
— Водку будем пить, вот зачем... По такому поводу...
Все бросились его отговаривать, но Генрих был непреклонен.
Спустя два часа они уже... пели песни. Курица, осененная отцом Михаилом, лежала растерзанная; окна старого дома выходили прямо в космос... Впервые Сергеев почувствовал, что у него отлегло от души...
Проснулся он от хода часов. Мерно, с явным удовольствием, они хрустели секундами, как буренка жвачкой. «У попа-то часы идут», — подумал Сергеев и стал ждать, когда они начнут бить. Но часы все не били, зато с улицы донеслись голоса: казалось, женщины пели, но без мотива. Он открыл глаза и огляделся; напротив, сбросив одеяло, спал Бок — его крепкое тело отливало искусственным загаром. Сергеев встал и выглянул в окно. По дороге двигалась похоронная процессия; впереди в куртке, надетой поверх подрясника, шагал с кадилом отец Михаил. Процессия подходила все ближе, и Сергеев спросонья испугался: «Сюда, что ли, Несут?» Но нет — недружно перебирая ногами и попадая валенками в обочины, гаврилковцы протащились мимо, в сторону недалекого местного погоста. «На дому отпевал», — сообразил Сергеев и задернул занавеску. Ударили часы, и, словно отвечая им, громко захрапел Генка. Сергеев подошел к нему и бережно, как ребенка, перевернул. "Спи уже... алкоголик" — пробормотал он, и вернулся в свою койку.
Он снова уснул и даже увидел сон из тех, утренних, что запоминаются особенно хорошо. Приснилась ему Генкина жена, Тома. Она что-то мыла и прибирала в сергеевской квартире, а он все никак не мог отправить ее домой. «Иди к себе, — убеждал он Тому. — У тебя там Генка лежит больной!» А она, смеясь, соглашалась: «Да, да — он совсем зачах!» — и не уходила.
Часы принимались бить еще несколько раз — их он слышал сквозь сон, но не слышал, как встал Генрих Иваныч и ушел на свою нервную работу, как заглянул к нему вернувшийся с кладбища батюшка и, пошевелив бородой, снова закрыл дверь,
Сергеев проспал чуть ли не до обеда. Солнце вовсю жгло занавески; часы приветствовали его насмешливым напоминанием: день в разгаре. Он оделся и тихонько вышел из комнаты. На кухне кто-то заговорщицки шептался:
— Опять, зараза, скинула... Что с ней делать — ума не приложу.
— Врача-то приводила?
— Да приводила, что от него толку... Может, старуху позвать — пусть пошепчет?
— Господь с тобой, Марь Петровна, ты же в церковь ходишь!
— А что же делать?
— Продай ты ее, и дело с концом.
— Жалко продавать-то — привыкла я к ней... А нельзя батюшку попросить — может, молебен какой?..
— Не знаю... надо спросить.
Сергеев вошел:
— Здравствуйте.
— А, проснулся, — Надя улыбнулась. — Умывайся, скоро кушать будем.
— А где отец Михаил?
— У себя — письмо благочинному пишет.
Сергеев пошел к батюшке в "кабинет". Открыв дверь, он удивился, найдя его за компьютером, довольно ловко щелкающим клавишами.
— Ай да поп! — вырвалось у него.
Михаил вздрогнул и обернулся:
— Ты меня напугал... И чем это я тебе не поп?
— Нет, ничего... Смотрю, и ты в ногу со временем шагаешь.
— А как же. Телефон провел, к «нету» подключился — удобно. А тебе что — не нравится? Хочешь, чтобы время остановилось?
Сергеев не ответил.
Михаил подвигал бородой:
— Кстати... Бок тут говорил, что ты старые пластинки собираешь. Хочешь, дам — у меня их целая куча валяется.
— Давай... Теперь только их и слушаю вечерами.
Батюшка почесал заросли на шее:
— Угу... Ну ты унывай-то не очень... С чего ты вообще взял, что она ушла? Глядишь, вернется, а тебе стыдно будет.
— Нет, Миша, — тихо возразил Сергеев, — чувствую я, что не приедет.
— Чего ты там чувствуешь, — Михаил заговорил строже, — психуешь просто... Ты посмотри на этого павлина Моргулиса — нашел к кому ревновать. И даже если она с ним закрутила (во что я не верю), все равно к тебе вернется. Ты только укрепись духом и жди... А вернется — простить обязан, это я тебе как духовное лицо говорю.
— Ладно тебе, духовное лицо, — грустно возразил Сергеев, — ты уж не заходись. Никто еще не вернулся, и прощать некого.
Миша, слегка смутясь, остался, однако, на своем:
— Вернется, вот увидишь. Ты только... не опускайся... Я хотел сказать: не опускай руки.
Сергеев усмехнулся:
— Спасибо за совет.
Обратно он шел тем же полем. Снег под солнцем блистал такой сахарной белизной, что хотелось его полизать. Мимо Сергеева с ревом пронеслись два снегохода; краснолицая девчонка, обхватившая руками своего ковбоя, скользнула победным взглядом по пешему недотепе. Сергеев улыбался; он шел не спеша, помахивая сумкой с пластинками и сушеными грибами. Это Надя заставила его взять грибы:
— Наташе скажи, пусть суп тебе сварит.
Потом, подумав, добавила:
— Пожарить тоже можно.
Назавтра к нему пришел Безукладов.
— Привет, Сергеев. Давненько я у тебя не был... Я вот тебе «пластов» принес — у ребят достал.
Без церемоний оглядевшись, Колька заметил:
— А что — прилично живешь...
— Как же мне жить? — удивился Сергеев.
— Ну... Поп говорит, ты одичал совсем — на компьютер лаешь.
— A-а, ты Мишку видел... Ну, понятно...
— Не знаю, чего тебе понятно... Закусить-то у тебя найдется? — Колька подмигнул. — А то знаем мы вас, вдовцов соломенных.
Сергеев приготовил закуску, и они принялись за принесенную Безукладовым бутылку. Выпив и прожевав бутерброд, Колька вдруг сообщил:
— А знаешь, Сергеев, мне ведь хана... Прав был немец — закрывают мою лавочку.
— Ну и куда ты теперь?
— Да есть мысли... Но на все нужно время, а жрать надо каждый день; хорошо еще, что не женат, — никто с меня бабки не спрашивает.
— Да, это хорошо... — усмехнулся Сергеев.
Они еще выпили и помолчали. Безукладов барабанил пальцами.
— Что-то хочешь сказать? — спросил Сергеев.
— Скажу... если не обидишься, — Колька посмотрел ему в глаза. — Плюнь ты на нее! Из-за баб расстраиваться — последнее дело. У этого козла «бээмвуха», баксы... А бабы в сорок лет не бывают идеалистками.
— Она не такая, старик. — Сергеев возразил, но как-то вяло.
— Брось, все они одинаковые... — Колька поиграл желваками. — Одно тебе обещаю: если этого сучка встречу, своей рукой ему мозги вышибу!
Ответить Сергеев не успел — в дверь позвонили.
Он открыл. На пороге стоял Генрих Иваныч.
— Привет, — обрадовался Сергеев, — ты как чувствовал — у меня уже Безукладов сидит. Заходи, вместе меня жизни поучите.
Бок не ответил на улыбку; похоже, он был здорово пьян. Молча пройдя в прихожую, Генрих плюхнулся на банкетку.
—Ты что, старик, все еще в запое? — спросил участливо Сергеев.
Генка молчал, уставясь перед собой невидящим взглядом.
Из кухни Показался Безукладов:
— Кто пришел?.. A-а, немец, здорово... Что это с ним?
— Не знаю... Ген, что случилось?
— Карл... погиб, — выдавил Генка и заплакал.
Бедный старый Карл, задумавшись, попал под машину — очень уж их много развелось в городке... Сегодня Генрих Иваныч закопал своего друга... ах, если бы он мог похоронить в той же яме воспоминания, что вчера еще грели, а теперь жгли ему душу...
