Словно прочитав мои мысли, лысый представляется:
– Тимофей, – и протягивает мне руку.
Я с опаской поглядываю на нее, руки не подаю и вместо ответного представления спрашиваю:
– Мы знакомы?
Тимофей улыбается, вернее, вымучивает кривую ухмылку, обнажающую мелкие желтые зубы:
– Нет, – и убирает свою кривоватую лапу.
– Тогда простите, но у меня сейчас не так много времени, – говорю я и собираюсь подняться.
Места мало, я хочу выйти из-за стола, но надо, чтобы этот лысый тоже поднялся и пропустил меня.
– Мы не знакомы, – говорит он негромко, даже и не пытаясь привстать, – но это лишь пока. Я вот, например, тебя уже охуенно хорошо знаю. Так что, как бы ты ни торопился, Филипп, все же придется немного задержаться.
– Откуда вам известно мое имя? – наверное, я выгляжу немного испугано, но что тут поделаешь, не каждый же день в чужой стране вас достают мерзкого вида лысеющие земляки-незнакомцы.
– По роду деятельности я многое знаю, – лысый снова усмехается и продолжает, – ты только не волнуйся так, а? Все в порядке. Здесь такое неудобное место. Не покурить, не выпить. Давай переползем в паб и ебанем пивка, а?
«Ага! Делать мне больше нечего, как с такими вот маньяками по пабам шататься!»
– Извините, у меня действительно практически нет времени. Говорите, что вам нужно, и разойдемся. Я слушаю.
– Ого! – Тимофей разводит руками, словно удивляясь. – А я и не ожидал, что ты такой борзый. Можешь за себя постоять, да, парень? Да?!
Последнее слово он практически выкрикивает, злобно и пронзительно, сидящие за соседним столиком туристы оборачиваются в нашу сторону.
Тимофей машет им рукой и криво улыбается:
– Hi!
Он снова поворачивается ко мне:
– Все это херня. Делать тебе сейчас абсолютно нечего: и мамочка твоя никак трубку не берет, и идти тебе особенно некуда. Так что ты уж не откажи в любезности, пообщайся со мной. Заметь, пока что я просто прошу, и это общение в итоге может иметь положительные результаты для нас обоих, а не только для меня одного.
– Да кто вы такой-то? – спрашиваю я, возможно, чересчур истерично.
– Скажем так, я представляю интересы государства. Нашего великого, могучего государства. Рассеи-матушки. Сечешь фишку?
На этой фразе меня просто озноб пробирает.
– Сечешь, а, парень? – лысый кривится и продолжает: – Если бы мы находились в Москве, то я, безусловно, предъявил бы тебе ксиву, может, просто вызвал бы тебя, мудилу, повесткой и пообщался бы в кабинете, но здесь, увы, а может быть, к счастью, к твоему, бля, счастью, Филиппок, здесь это невозможно. Да и, наверное, лучше вот так, без официоза, просто поболтать о том о сем, да?
«Ага, – думаю я лихорадочно, – лысый урод и вправду похож на мента. Или на гэбиста. Что же за дерьмо такое? В чем дело, неужели это как-то может быть связано с моими маленькими грешками? Вряд ли, вряд ли, делать им больше нечего как только тащиться за мной в Англию, чтобы припомнить, что я когда-то кому-то намутил немного „первого“».
Тем временем Тимофей поднимается со стула:
– На той стороне улицы есть прекрасное местечко. Пойдем выпьем и покалякаем.
Он просто поднимается и уходит, не торопясь, но и не оборачиваясь с целью проверить, следую ли за ним я. Он просто уверен, что я иду за ним. Да, в этом он прав, не знаю, в чем тут дело, куколка, но я веду себя, словно зомби, поднимаюсь и двигаюсь вслед за ним в сторону выхода.
На улице солнце и толпы туристов, а в пабе «Black Rose» безлюдно, сумрачно, грязно и отчего-то сыро, вдоль столов стоят такие грубые деревянные скамейки, словно в дрянной немецкой пивной. Тимофей заказывает Guinness.
– Что за вопрос?! – почти кричу я, но он не реагирует, курит и смотрит в сторону, пока не получает свою пинту.
– Что вы хотели? – снова спрашиваю я, но лысый молчит, целиком погрузившись в процесс потребления пива.
Я ничего не заказываю, я сижу молча напротив и стараюсь выглядеть спокойно, хотя, наверное, у меня не особенно получается.
Наконец, Тимофей прерывается, ставит уже на три четверти пустую кружку на грязный стол, утирает тыльной стороной ладони губы и говорит:
– Диета, да? – и тут же, не дожидаясь ответа, присасывается к кружке снова.
Он опустошает ее за какие-то считанные секунды и требует повторения, а я все это время сижу молча, в каком-то нервном оцепенении разглядывая нового знакомого.
Он не нравится мне все больше и больше, и, видимо, в какой-то момент он ловит на себе мой недовольный взгляд, потому что улыбается, теперь уже нагло и во весь рот, не стесняясь. На меня веет прокислым пивным духом и еще чем-то абсолютно неудобоваримым, я замечаю, что во рту у него не хватает зубов. Я морщусь.
– Я ведь тоже сидел на диете, – говорит Тимофей, – когда у меня язву-то обнаружили. Тяжело. Ни ебнуть, ни закусить. И, знаешь, ни хуя не помогало. Мне тогда один знающий человек, военный хирург, между прочим, мы с ним в Сочах еще познакомились, вместе бабцов там ебали да черноте рыла крушили, ну, не важно, короче, он мне посоветовал, значит, такую тему – пол-литра водки и батон хлеба со сливочным маслом. Такая, нах, диета! И вот, все как рукой сняло!
Он подмигивает мне, снова протирает губы, но не очень тщательно, в уголках остается белесая пена, откидывается на жесткую деревянную спинку скамьи, закидывает ногу на ногу и закуривает:
– Ох, полегчало.
– Похмелье? – уточняю я, чтобы хоть что-то сказать.
– Ну да, – кивает Тимофей, – вчера немного повеселились. С атташе.
– Ага.
– Знаешь, как обычно это бывает. Сначала немного пива и разговоры с нужными людьми, потом эти нужные куда-то соскакивают и идет виски, а потом шлюхи и еще виски, откуда-то появляется порошок, а потом уже вообще никто ничего не помнит, – он трясет головой.
– Ага, – повторяю я.
– Значит так. Ближе к делу, да, Филипп? – улыбается своей отвратительной улыбкой мой новый знакомый.
– Да, – голос мой немного дрожит, но я все же надеюсь, что это не очень заметно, – интересно все же, что вам нужно от меня?
– Не хочешь, кстати, нюхнуть? У меня еще с ночи осталось…
– Я не употребляю.
– Да, да, – говорит Тимофей и разражается пугающим, крякающим каким-то смехом, – правильно, я тоже. Но кокос – отличный, просто сказка, в Москве такого не встретишь.
– Я не употребляю, я даже не знаю, о чем вы…
– Вот заладил, – он снова смеется, отвратительно рыгая мне прямо в лицо, – пиздабол!
Я молча жду, когда он успокоится.
– Видишь, какая лажа, – наконец говорит Тимофей, – от тебя, в общем-то, нам ничего и не нужно.
– Тогда в чем же дело?
– А в том, что у родного государства много вопросов накопилось к известной тебе Веронике Павловне Кузнецовой.
«Ага. Вот оно. Так я и думал. Были у меня смутные подозрения. Все из-за этой сучки Вероники. Нет, ну надо же, теперь еще ее говно мне расхлебывать!» – думается мне.
Но вместо этого я говорю:
– И чем же я могу вам помочь? Почему бы вам не обратиться к ней непосредственно напрямую?
– Не все так просто, – Тимофей хмурится и наклоняется над столом, приближаясь ко мне почти вплотную. – Мы ее, конечно, вызовем. – Он делает паузу. Я тоже молчу, жду продолжения. – Вызовем и потолкуем. Когда надо будет. Когда вон там решат, – он поднимает крючковатый палец кверху, указывая в грязно-бежевый потолок паба. – А покамест нам, значит, нужна твоя помощь.
«Вот это здорово! Придурки из органов хотят, чтобы я стучал на свою же подругу, на ту, которая, может быть, рано или поздно станет моей судьбой, матерью моего ребенка! Да они охуели! И потом, в конце концов, неизвестно ведь, органы это или конкуренты. По-любому, дело, наверное, заказное, но от этого не менее серьезное», – думаю.
– Ну и? – подбадривает меня Тимофей.
– Что? – я изображаю полного идиота.
– Ты мог бы помочь нам, естественно, не бесплатно.
– Ого! С каких это пор государство платит? Ведь это же просто долг любого гражданина!
Лицо Тимофея внезапно наливается кровью. Он наклоняется еще ближе, почти прислоняется ко мне и выдыхает зло:
– Не юродствуй. Не юродствуй, бля! Не ерничай, бля! Наши отцы да деды не за то воевали, чтобы ты тут в этих ебаных английских кулуарах нос свой сопливый воротил. Не за стакан гиннеса они воевали, понял? Не за полграмма кокса пополам с фенамином, втыкаешь? Я тебе говорю тему, ясно? Важную, бля, тему. А во всех важных темах есть заинтересованная сторона, да? Сторона с неограниченными возможностями, ну, ты в курсе, не маленький. Речь может идти об очень приличном баблосе.
Он переводит дух и снова откидывается на спинку. Бросает в пепельницу изжеванный окурок и тут же прикуривает новую сигарету.
– Что же я должен делать?
– А ничего такого, – затяжки Тимофей делает глубокие и частые, сигарета уже скурена до середины, – да ниче не надо делать, прикинь?
