У доцента было всего два дипломника, но второй долго не появлялся на консультациях. Это и был Николай Маркин.
В конце октября я ехал на очередную консультацию с таким чувством, будто веду себя под конвоем. И хотя терпеть не могу опаздывать, нарочно пошел от метро до университета пешком, чтобы хоть немного отдалить момент, когда придется начать бессмысленный спор со своим руководителем.
Опоздал я минут на десять, не больше. Когда заглянул в комнатку, где обычно происходили наши препирательства, то увидел – против доцента сидит Маркин. Я поздоровался и сказал, что подожду в коридоре, но доцент велел зайти и принять участие в беседе. Подчинился я без особой охоты. Доцент выговаривал Маркину за опоздание, за нерадивость. Тот кивал в знак согласия, признавал все прежние грехи, но упорно твердил, что теперь он исправился, что к диплому относится со всей подобающей серьезностью, опоздал же вовсе не по своей воле, а по трагическому стечению обстоятельств. Он говорил, что поехал отдыхать в Алушту, к бабушке, а та очень серьезно заболела. И вот пришлось ему безотлучно сидеть при одинокой старухе, взвалив на себя весь уход за нею. В доказательство он то и дело указывал на форменную справку с печатями, где значилось, что гражданка Мирошниченко страдала болезнью с длинным названием и постоянно нуждалась в уходе.
– Ну и что? – напирал доцент. – Неужели никто из родственников не мог вас сменить? Ведь диплом же на носу – отчетная работа за все пять лет обучения.
– Эх! – всплеснул руками Маркин. – Если бы я стал вам рассказывать всю ситуацию у нас в семье! Нет, не буду. Зачем портить настроение? Не буду! Но, поверьте мне, положение было безвыходное. Вы же сами понимаете – такие справки зря не дают.
– Конечно, – сказал доцент, – у вас есть оправдательный документ. И с точки зрения административной вы ни в чем неповинны. Но ведь это в данном случае формальный момент. А содержательный состоит в том, что до защиты осталось всего три месяца. Вы же еще не приступали к дипломной работе. Как тут быть? Ведь я тоже лицо, ответственное за вашу работу. И вот в каком положении я нахожусь. У меня два дипломника, из которых один изволил отбросить почти законченную работу, а другой принимается за дело в конце октября. Согласитесь: такое положение вселяет тревогу. Я просто не имею права не сигнализировать о столь опасной ситуации.
– Ну что вы! – вознегодовал Маркин. – Мы с коллегой заслужили право на доверие. Булавин известен своими способностями далеко за пределами факультета. Я же обязуюсь трудиться не покладая рук и точно выполнять любое ваше указание. Ей-богу, не подведу.
Маркин сделал сильное ударение на «любом указании», и это явно смягчило сердце доцента.
– Ну ладно! – сказал он после эффектной паузы. – Только чтоб действительно работать, работать, работать. И никакой отсебятины! – он бросил выразительный взгляд в мою сторону.
– Клянусь! – завопил Маркин, театрально ударяя себя рукой грудь.
Думаю, доцент не до конца ему верил – в житейских делах он вовсе не был глуп. Но разоблачать Маркина всегда оказывалось делом трудным. Хотя, узнай наш руководитель всю правду, он, мне кажется, занялся бы от негодования разоблачением. Но правды ему узнать не было дано. Мне же она открылась, как только мы с Николаем покинули доцента. Вышли мы вместе, ибо Маркин, всячески стараясь проявить усердие, попросил разрешения присутствовать при моей беседе с руководителем. На самом деле и здесь у него была задняя мысль.
Когда мы оказались в коридоре, Маркин дурашливо перекрестился и произнес скороговоркой:
– Благодарю тебя, Гермес – покровитель всех плутов, что выручил раба твоего и на сей раз.
– А что же бабушка? – спросил я.
– Бабушки! Простите обе меня, грешного, что играл на святых чувствах к вам! И будьте обе живы и здоровы, как доныне, еще столько лет, сколько самим будет в удовольствие. Приезжайте в гости хоть каждый день, и будете вы встречены своим внуком со всем почтением и восторгом.
– Каждый день? – удивлялся я. – Той, что живет в Крыму, это будет накладно.
– Не будет! Потому что живет одна моя бабушка на Ленинском проспекте. Другая рядом с родным моим домом на Сретенке. А более двух родных бабушек ни одному человеку не отпущено природой.
Пока Маркин распинался перед доцентом, я думал, он просто подвирает – ну, скажем, болела бабушка неделю, а он раздул до месяца. Но столь художественное вранье, не основанное ни на каких реалиях, вызывало любопытство.
– А кто же такая гражданка Мирошниченко?
– Точно не знаю. Кажется, есть такая жительница в Алуште.
– Погоди. Но справка-то с печатями.
– О, это целая эпопея! Понимаешь, врачиха там была – ну просто лапочка. И как увидели мы друг друга, так запрыгали между нами импульсы биотоков. И рос потенциал страсти от ночи к ночи. Ну а потом первое сентября. Я ей говорю: «Прощай, солнышко». Она в слезы. «Не уезжай, побудь со мною». Ей хорошо реветь. А я-то на ниточке вишу. Объясняю: «С болью в сердце вынужден оторваться». Она клянется: «Останься, дам тебе справку о болезни по всей форме». Тут я дрогнул и остался. И все бы ничего, но под самый мой отъезд к ним нагрянула комиссия. И за липовые справки двум врачам намекнули про небо в клеточку. Она снова в рев: «Ах, подвела тебя!» Тогда меня осенило: «Ладно, говорю, без липы обойдемся. У тебя какая-нибудь пенсионерка в это время болела?» – «Болела», – говорит. «Ну вот справку про это и выпиши, только дай не ей – на что старухе справка? – а мне». Вот и все чинно-благородно. И человека не подвел и себя выручил.
– А вдруг выяснят, что это не бабушка?
– Попробуй выясни: бабушка – не дедушка. У них как замужество – новая фамилия. А моя, может, переменчивая была? Да и кто станет устраивать следствие? Справка есть – порядок.
– Железный расчет! – согласился я.
– Тут-то железный. А вот с дипломом я, кажется, крепко влип.
Его загорелое лицо мгновенно преобразилось: торжество сменилось вселенской скорбью. Я пожалел Николая и попытался успокоить – ерунда, мол, тема очень похожа на ту, которой я занимался. За три месяца ее запросто можно раскрутить. Он сразу оживился.
– А ты свою совсем забросил? Почему?
Я объяснил.
– Ну, мне сейчас не до жиру. Мне бы хоть простенькую успеть сочинить, – он посмотрел на меня вопросительно.
Мне уже стало ясно, к чему клонит Маркин, но я сделал вид, что не понял, желая узнать, как дальше станет меня обрабатывать раб Гермеса, и поэтому снова повторил оптимистически:
– Ничего, сочинишь!
Он сделал фланговый заход:
– Понимаешь, я потому к этому плешарику и определился, что знал – он всегда дает дипломникам очень близкие темы. Ну, думаю, если сам застряну, кто-нибудь поможет. А как узнал, что ты в партнерах, совсем обрадовался. Еще бы: такой кит! Но ты видишь как повернул.
– Да, – сказал я, продолжая игру, – так уж получилось.
Мы вышли из университета.
– Тебе на метро? – спросил Николай.
Я кивнул.
– Слушай, ты вообще-то сегодня свободен вечером, а?
Это явно был охват с другого фланга. И чтобы узнать, что за ним последует, я ответил неопределенно:
– Так, особых дел нет, хотел позаниматься.
– Может, передохнешь? Тут одна компания собралась отметить мой приезд. Вполне приличная публика. Два моих приятеля и очень милые дамы.
«А почему бы и нет? – подумал я. – В конце концов, сколько можно сидеть затворником». И согласился, плюнув на то, что это предложение выглядело чем-то вроде взятки за будущую помощь в работе над дипломом.
Было еще рано, мы с Николаем пошли пешком от университета через мост к центру, потом дальше – до самой Беговой улицы. Я давно не гулял, и само долгое движение доставляло огромное удовольствие. К тому же Маркин всю дорогу забавлял меня веселыми историями.
Компания мне толком не запомнилась, ибо мы, сразу как пришли, сели за стол, пошли тосты, и я буквально через какие-нибудь полчаса почувствовал, что пьян. Это была последняя почти ясная мысль, все дальнейшее плыло в тумане, откуда выныривали лишь отдельные фрагменты реальности. Помню только, что за столом возле меня оказалась женщина лет тридцати, кажется, она пришла позже нас и с самого начала повела со мной разговор в том легком фривольном тоне, который, видимо, здесь был принят. Я что-то ей отвечал, стараясь попасть в масть, и, кажется, попадал, потому что она несколько раз в ответ хохотала, откидываясь на спинку стула и сотрясаясь всем телом…
Из небытия меня вывела боль в правой руке. Какая-то тяжесть прижала ее к подушке, сдавила, и по руке как будто прыгали электрические разряды. Я открыл глаза, но почти ничего не увидел, ибо лежал в темной комнате. Нужно было высвободить руку. Я попытался согнуть ее, однако затекшие мышцы плохо слушались. И тогда я стал помогать левой рукой, чтобы сдвинуть навалившуюся на правую тяжесть. Кисть моя уперлась в полное женское плечо. После недолгой возни руку, наконец, удалось вытащить. Я сидел на кровати, массируя ее, и пытался связать воедино обрывки, оставшиеся в памяти. Мозг работал со скрипом, похмельная слабость валила назад на подушку. Все же я вспомнил, как женщина смеялась за столом, потом мы где-то в кухне целовались. Потом была улица – кажется, я ехал ее провожать. Потом я с трудом вылезал из такси. Потом какой-то коридор, где надо было идти тихо. Потом горячий чай, расстеленная кровать. Потом я пытался поднять упавшую со стула комбинацию, ноги не держат меня, и я падаю.
