— А чего ей старой делать еще? Ковыряйся себе на грядках целыми днями! — фыркнула Маринка.
— А дом, а жратва, а скотина? — перебила Юлька.
— Впрягут тебя в эти сани, как кобылу! — посочувствовала Маринка.
— Помогать, конечно, стану, как иначе? Одно, как втянусь, работы очень много. Я Зауру сказала, что боюсь не справиться, а он рассмеялся и ответил:
— Я тебя в жены беру. Помогать во всем буду. Если мы сейчас с мамкой всюду успеваем, втроем еще быстрее получится. Не робей. Это в жизни не главное. Захочешь, полюбишь нас, все получится.
— А я боюсь. Хотя так хочется к ним! Девки, если б знали, как там здорово!
— Смелей Юлька! Ты только смотри теперь не оступись, не спутайся ни с кем, коли человеку слово дала! Может, Заур твоей судьбой станет! — говорила Катя.
— Все бы хорошо, но есть во всем этом своя срань! — сморщилась Маринка.
— Ты про что? — не поняли девки.
— Будешь жить как рабыня! Ни в кино, ни в театр, ни в кабак возникнуть. Короче, никакой веселухи. Вся жизнь в поту и в говне. В сорок лет старухой станешь. А там дети, внуки, так и откинешься где-нибудь в сарае или в огороде. В достатке, но без радости жить станешь. Чем ты вспомнишь те годы? Ведь не всякий кусок душу греет! — сказала Маринка, жалостливо оглядев Юльку.
— То-то весело жила, когда трандой каждый кусок добывала. Под всякого козла подстилалась. Сопляк иль дряхлая плесень, не разбиралась. Лишь бы заплатили. А сколько получала по соплям вместо денег. Всякие отморозки глумились, обзывали. Все терпела. Да и кому пожалуешься, кроме подушки. Три аборта сделала. А как заразы боюсь! К себе в деревню приезжаю на каникулы, боюсь своих младших целовать. Во сне боюсь проговориться, кем стала. А ты базаришь про веселуху, кому она нужна такая? Ведь среди дня ходим по городу, опустив головы, чтоб нас не узнали, и только в сумерках смелея, расправляем крылья и снова летим на чужой свет в окнах, там резвимся в потных постелях, пока жены не вернулись. А когда они, возвращаясь, заставали нас с благоверными, мне не напоминать никому из вас, какое веселье нам устраивалось уже с двух сторон. Нас ощипывали и царапали, кусали и лупили всем, что попадало под руку. Нас обливали помоями и тыкали мордами во все стены и углы. Сколько посуды побито о наши головы, сколько одежды порвано? Несчетно! Убегали голиком от разъяренных баб, какие догнав, уже не били, а урывали средь улиц и никто, ни одна живая душа не вступилась ни за одну. Наоборот, толпа зевак, окружив, подбадривала бабу, помогала ей терзать нас. Разве неправду говорю?
— Все верно! — вздохнула Анжела.
— Давно ли Дашку чуть не сожгли в контейнере с мусором? Уже бензином облили, хорошо что милиция вовремя подоспела и выхватила ее из рук толпы. А меня в горах уделали! Да я после той вздрючки на мужиков смотреть не могу. Где гарантия у каждой, что завтрашний день продышит и проснется живая?
— Да никто не уверен! — отозвалась Дашка погрустнев.
— А ты, Маринка, стерва! Завидуешь мне, но не хочешь сознаться. Тебя в жены не берут.
— Сколько раз предлагали! Да на хрена это! Я не могу жить с одним. Мне всегда нужна перемена! Понятно? Я не завидую, мне жаль тебя, дуру!
— Сама ты сука!
— Девки, тихо! Успокоились! Кому говорю! Живо замолчать всем! Чтоб слова не слышала ни от одной! — встала Катя охнув. И схватив Марину за шкирку, вытолкнула с кухни:
— Сгинь, нечистая! Инфекция! Не можешь дышать со всеми, канай одна, падла! Через месяц все расскочитесь, чего не поделили?
Юлька достала банку молока, стала разливать его по кружкам:
— Пейте, девки! Молоко полезно всем! — приговаривала Юлька, и в это время в двери позвонили.
— Юльку позови! — послышался мужской голос. Девка выглянула. Прежний хахаль позвал с собой на ночь.
— Все, козлик! Веселуха кончилась. Я замуж выхожу.
— Надолго? — спросил мужик, понятливо улыбаясь.
— Навсегда! С блядством закончено. Что было — забыла. Я жена! Врубился? А теперь шурши отсюда, забудь имя и адрес!
— Юлька, «на пугу» берешь! Ну, какой псих на тебе женится? Пошли, пока я «на взводе».
— Говорю, отваливай! И не базарь много! — хотела закрыть дверь, но мужик оказался настырным, придержал дверь, рванул на себя Юльку. Та, едва удержалась на ногах, влепила пощечину, оттолкнула на ступени и, рванув двери, закрыла их на ключ.
Мужик ушел матерясь, грозя Юльке приловить на улице и там свести с нею счеты. Девка и раньше много раз слышала подобные угрозы и не испугалась. Но Дашка с Анжелкой предложили ей не выходить одной на улицу. Мало что стукнет в голову придурку, какой с него спрос?
Девчата еще долго обсуждали будущее Юльки. Ей давали кучу советов. Девка внимательно слушала.
Время пошло к полуночи, когда в дверь позвонила Сюзана. Она быстро закрыла за собою дверь, не щебетала, не хохотала как обычно, переодевшись, умылась и села в уголке кухни неслышно.
Ей дали молока. Она выпила молча. Смотрела на всех затравленно.
— Что с тобой? Будто из-за угла мешком тряхнули! — заметила Катя, что Сюзанка дрожит.
— Да так, ничего особого.
— Тебя напугали?
— Немного…
— Расскажи, что приключилось? — настаивала Катя, но Сюзана молча расплакалась.
— Поделись, тебе легче станет, — убеждали ее.
— Вероники не стало, — вырвалось вместе с рыданиями:
— Может, помните. Она на мосту клеила козлов. Маленькая, хрупкая, ей и четырнадцати не исполнилось. Совсем ребенок. У нее отец алкаш, а мать в психушке.
— Ну и что? Таких по городу хоть жопой ешь, — скривилась Маринка.
— Я не обо всех, только о ней. Вероника очень хорошая была.
— Ты-то ее откуда знаешь?
— Они раньше в Прохладном жили. Года два как переехали в Нальчик. Тут, думали, наладят жизнь, а не получилось. Так вот и пришлось Веронике из дома уйти, пьяный папашка припутал ее и отодрал. Мать, когда узнала, свихнулась. А девка пошла по рукам. А тут где-то триппер зацепила. Наградила хахалей. Те ее отмудохали. Она не пошла лечиться. Ну, а мужиков клеила. Скольких заразила, кто знает. А тут сижу я в открытом кафе вместе с крутым. Он меня пригласил поужинать. Из окна того кафе хорошо виден мост, где Вероника промышляла. А уже темнеть стало. Девчонка встала под фонарь, чтоб всем проезжающим в машинах ее было видно издалека. В голубое платье она оделась. С час она вот так стояла, никто ее не снимал. Все ехали мимо. И вдруг затормозил один. На Жигулях вплотную подъехал, вышел и ругаться стал. Он вовсе не клеил девчонку. Такой здоровый амбал! Как дал ей в ухо, Вероника с ног свалилась, а этот встать не дал, ногами пинать начал. В кафе много народу было. Все видели, но никто не выскочил, не остановил, не защитил девчонку. А когда она перестала шевелиться, тот пидер поднял ее одной рукой и швырнул с моста в реку. Уже мертвую. Мне страшно стало. Ведь вот никакого просвета в жизни Вероника не видела и даже умереть по-человечески не получилось. Как собачонку вырубил и погасил. Никто не пошевелился, а жизни не стало…
— Ну и чего ревешь? — удивилась Маринка.
— А потому, что завтра любую из нас вот так же уроют.
— Успокойся! Никто нас не вспомнит и не оплачет. На месте той Вероники завтра косой десяток новых путан появится. Всех не замокришь. Они как мандавошки на грязном лобке плодятся, их ничем не вытравишь и не перебьешь. Потому что нас много и мы на все места голодные.
— Она совсем ребенком была!
— Да! Но старух в секс не берут. Знала, куда лезла и на что шла. Вытри сопли. Все мы по лезвию ножа ходим. И никто не знает, что будет завтра с любой из нас, — заметила Анжела мрачно и, помолчав, рассказала:
— Ингу вы все знаете. Классная девка, все с крутыми, да с бизнесменами путалась. На панели ее редко видели. Нарасхват она шла, пока не было Сюзанки. Пешком не ходила, на машинах ее возили. За день по десятку лохов меняла. С обычными отморозками не трахалась. Только с элитой. Всякий вечер в кабаках кайфовала. Одевалась в бутиках во все сверхмодное, самое-самое дорогое. Но всему приходит конец… Появилась Сюзана — свежая, молодая, красивая. И все лохи забыли про Ингу. Упал на нее спрос. Королевой секса в городе стала Сюзанка. Инга поначалу еще дергалась, а потом пошла клеить хахалей в Калмыковке, в городском парке. Там всякие мужики паслись. Ну и потащили девку по кустам. Бывало, что средь дня ее пользовали на виду у всех. В ментовку заметали много раз за оскверненье нравственности. Ну да Инге все по барабану, когда жрать хочется — о нравственности забывают. Вот так и стали ее тянуть в очередь, одни в парке, другие в лягашке. Уж кто только не тешился девкой, от зеленых сопляков до дряхлых стариков все ее познали. Скатилась она быстро, — вздохнула Анжелка сочувственно и продолжила:
— Дошло до того, что ночевала на лавках в парке, до дома дойти не могла. И вот так свалилась она зимою в снег. Провалялась всю ночь на морозе, а на рассвете менты увидели. Без сознанья она была. Лягавые решили, что баба дуба врезала, отправили в морг. Она там в себя пришла, а встать не может, ноги в отрубе, отказали. Пока пришел патологоанатом, Инга уже сдвинулась…
