— Дошло до того, что ночевала на лавках в парке, до дома дойти не могла. И вот так свалилась она зимою в снег. Провалялась всю ночь на морозе, а на рассвете менты увидели. Без сознанья она была. Лягавые решили, что баба дуба врезала, отправили в морг. Она там в себя пришла, а встать не может, ноги в отрубе, отказали. Пока пришел патологоанатом, Инга уже сдвинулась…
— Одно другого не легче, — передернула плечами Катя.
— Она жива сейчас? — округлились глаза Юльки.
— Короче, патологоанатом, когда вошел в морг, сам чуть не поехал. Лежит на столе голая баба, готовая к вскрытию, совсем неподвижная и поет блатную песню во всю глотку. Конечно, резать ее не стал, а отправил в психушку на обследование. А там врачом был еврей. Уже в годах, серьезный человек, глянул он на Ингу и, видно пожалев девкину молодость, лечить стал. Поначалу на ноги ее поставил. Учили ходить заново, хотя никто не верил, что обойдется без ампутации. Но ведь это уже калека, — осеклась Анжелка, глянув на Катю. Но через паузу продолжила:
— И все ж поставили Ингу на катушки. Потом башкой занялись вплотную. Ведь испуг был причиной. Поддалась девка. Врач с нею долго возился. Сил не пожалел. И привык к Инге, как к родной. Она тоже к нему привязалась за три года. Как уж они договорились, кто знает, только доктор тот увез Ингу в Израиль. Сам туда навсегда уехал и ее с собой забрал. Все над мужиком смеялись, когда он документы оформлял.
— А он женился на ней? — ахнула Маринка.
— Представь себе! И уехала она законной женой этого врача. Теперь в Тель-Авиве живут. Двойняшек родила Инга, мальчишек. Доктор частную клинику открыл, хороший доход имеет, Инга помогает ему.
— А ты с нею переписываешься?
— Ни я, у Инги тут сестра осталась. Ей пишут. Она письмо показала мне. Ее тоже зовут в Израиль. Она пока думает, решиться на переезд или здесь остаться. Впрочем, наверное, уедет. Инга ей хорошие намеки сделала на будущее, а девка до сих пор одна и создать здесь семью у нее вряд ли получится. Там с этим без проблем, мужиков хватает, выбор большой.
— Она тоже путанка? — спросила Дарья.
— Нет. Экономист. Институт закончила.
— А как же с Ингой так случилось? Почему она на панель пошла?
— Инга старшая. Она выучила меньшую, вырастила за мать и отца ей была. Они погибли на шахте в Тырнаузе, оба. А бабка отказалась взять внучек. Их отца не любила все годы. А на самом деле, не хотела на себя обузу брать. Не взяла, не пустила к себе. Инге тогда тринадцать, а младшей семь лет было. За три года, чтоб не сдохнуть с голода, все продали из квартиры, что родители нажили. Когда кроме койки ничего не осталось, сама подставилась, чтоб хоть как-то жить. А через год все приобрели, еще и лучше чем было. Инга машину купила, водила сама, сестру не обижала, любила. Долго она была звездой секса в городе. Ни одна из девок столько не продержалась. Успела сестру на ноги поставить и несмотря что сама скатилась в грязь, из дома ничего не пропила.
— Молодчина! — похвалила Катя.
— Я про это к чему базарю, ты, Юлька, ни первая, кто с парнем в семью линяет. Вон Инга! Уж вовсе отбросом была, а гляди — человеком стала заново, женой и матерью. Работает и учится на врача, муж заставил. Оно и правильно, он старше Инги, мало ли что случится, а у бабы и профессия в руках, и своя клиника, без куска хлеба не останется.
— А сама Инга не жалеет о таком вираже? — спросила Дарья.
— Да что ты? Она мужика своего боготворит. Он ее от верной погибели спас. Ты б видела фотки, там такие счастливые рожи, что никаких вопросов нет.
— Везет же иным! — вздохнула Маринка.
— Тебе кто мешает? Закончишь колледж, завяжешь с блядством, и для тебя мужик сыщется, — сказала Юлька тихо.
— Где? В деревне? Хоть не смеши! Там даже стариков давно расхватали. Да и кто женится на мне теперь? В последнее время трудно стало клеить хахалей. Мужиков нет, одни жлобы и скряги. А на подворотных сосунках много не получишь. Так, на шоколадку, разве это навар, больше мороки, если пацаны один гондон три раза пользуют, на таком экономят хорьки! — сморщилась Маринка, сплюнув с досады.
— Тебе хоть пиздюлей не отваливали как нам, — утешала Юлька.
— Куда там! Тоже было! Свернула с одним за ворота, а он козел цепку с моей шеи как ухватил. И только хотел дернуть, я ему коленом меж ног врубила. Так он, вонючий хорек, не смог пальцы разжать и порвал цепку, отлетел вместе с ней к воротам и корчится там, как катях в луже. Вырвала у него цепочку, врезала ему для надежности в помидоры еще разок и смылась, пока этот псих на копыта не вскочил. Ох и зло меня взяло! Думала, что как мужик клеится, а он ободрать меня вздумал, вошь безмозглая! Я сама эту цепку купила, целую неделю на нее собирала бабки! А какой-то хмырь поживиться вздумал. Во, деловой!
— Еще бы! Конечно, обидно, — понятливо закивали головами девки. Эту ситуацию пережили многие. Случалось, что городская шпана обдирала путан дочиста, снимала все украшенья и забирала из сумочек и карманов весь заработок.
Кому пожалуешься на свои беды, если и менты обходились с девками точно так же. Еще и били, обзывали, устраивали конвейер, зная, что никто не вступится за сучонок, никому до них нет дела. А и кому захочется платиться своей репутацией за бабу с панели? Знакомство с ними никто не афишировал, его усиленно скрывали и стыдились.
Девки это знали. Оттого никогда, ни к кому не обращались за помощью. И лишь один единственный человек во всем городе не стыдился путан, общался с ними и помогал. Это был главарь городских рэкетиров по кличке Косой Яша. Прозвали его косым не из-за физического недостатка, а потому что Яшка всегда был пьяным. Он сам себя не помнил трезвым. Еще до школы привык к водке и никогда не садился за стол, если на нем не стояла бутылка. Пил Яшка всегда и много. Но при этом никогда не терял контроль над собой, не шатался и не падал, домой всегда возвращался на своих ногах, с полными карманами денег и громадной сумкой, доверху набитой продуктами.
Все что приносил, отдавал сразу сестре и матери. Они никогда не задавали ему вопросов таких как: — Где взял? У кого отнял? Яшка не любил допросов и не терпел любопытства даже у своих. Если у него случалось хорошее настроение, сам рассказывал о своих подвигах.
Когда-то ему не повезло и его, восемнадцатилетнего пацана забрали на службу в армию. Все было б хорошо, если б не попал в Чечню. Там шла война. Настоящая, всамделишная, а не дворовая, где побеждал тот, у кого кулаки были сильнее. Яшка хорошо дрался, но на войне этого оказалось недостаточно. И его взяли в плен вместе с десятком таких же зеленых юнцов. Два месяца их держали в каком-то сыром подвале. Кормили хуже скотины, а потом обессиленных кастрировали, всех восемнадцать ребят. И вскоре их отпустили к своим, смеясь и обзывая вслед. Многие из ребят тогда не выдержали, застрелились. Яшка тоже хотел наложить на себя руки, но ему помешали, отобрали оружие, а вскоре демобилизовали и отправили домой. Командиры сочли опасным его дальнейшее пребывание в армии. Оно и понятно, парень озверел. Он уже не боялся смерти и рвался в бой без команды и задания. Нет, он не брал в плен, не стрелял. Он рвал в куски, душил всех, кого считал виновными в своей ущербности. Яшка не мог простить и забыть случившегося. Он гробил всех, кто говорил на чеченском языке, и охотился на них даже ночью, сваливаясь в окопы на головы врагов, крушил их так, что слух о бешеном Яшке вскоре облетел всю Чечню. Он не щадил никого. Его не могли остановить ни плач, ни мольбы, ни угрозы. Яшка был глух и жесток, скор на расправу. Сколько раз на него устраивали засады и облавы, ставили растяжки на пути, его караулили снайперы. Но все бесполезно, Яшка менял маршрут и появлялся, где его не ждали. Скольких погасил, знал только он и никогда не хвастался, ни с кем не делился результатами ночных вылазок. Своею жизнью не дорожил, считая ее отнятой чеченцами.
Яшку ругали командиры, грозили ему военным трибуналом, парень не слышал и продолжал свое.
— Скажи честно, скольких убил сегодня ночью? — спросил как-то командир взвода.
— Восемь! — ответил не задумываясь.
— Ого! Да ты офонарел! В плен надо было взять! А ты что наделал?
— Заглохни, окопный сверчок! Я за себя и за ребят наезжаю на тех козлов. Своими руками погасил столько, что тебе во сне не снилось. По десятку за каждого своего. А за себя не меньше сотни урою! — пообещал мрачно. Его решили отправить домой. Но в ночь перед отправкой проснулись все от грохота разрывов. Яшка сдержал свое слово и, подкравшись совсем близко, бросил в скопившихся вокруг костров чеченцев несколько гранат. Каждая достигла цели. Больше двухсот человек погибли тогда. Яшку утром отправили с войны на вертолете. Парень скрипел зубами, покидая войну.
Вернувшись домой, он запил вглухую. А вскоре узнал, что его сестра, чтоб как-то продержаться, пошла на панель, но ничего не сказала матери. Не хотела расстраивать. Зато когда вернулся Яшка, он запретил сестре простиковать, и та послушалась.
