— Держите его! — послышался рев сзади.
Блядь! Впереди возникла цепочка, неизвестно откуда взявшихся, фигур. Мне не надо было принимать в сторону. Я сам их спровоцировал. Один кинулся наперерез и сунул подножку. Падение. Жесткое, с мучительным подгибанием колен, вывихом обоих кистей и пропахиванием рожей по просоленному асфальту Большой Пушкарской. Я как загнанная крыса перекатился на спину и стал отпихиваться ногами.
— Не тронь, сука, — шипел я парню в кожанке, пытавшемуся оседлать меня, — я афганец! У нас свои разборки.
С тротуара на нас пялились две девицы и еще один парень, мне показалось, что он был двойником того, что сбил меня, может быть это был его брат-близнец, чего сейчас гадать, но что я помню точно, куртки на них были один в один. Парень отступил, а я вскочил, вернее, поднялся, но время было упущено. Те двое были уже на подлете. Правда, мне удалось сделать бросок к дому и прижаться спиной к стене. Они надвинулись и заслонили собой весь белый свет. Мои кулаки натыкались на что-то тугое и просто отскакивали. Вскоре мои руки попали в плен жесткого обруча, он подхватил меня и опрокинул навзничь. По ребрам забарабанили пинки. Я пытался орудовать ногами. Силы покидали меня. И вдруг все прекратилось. Я нашел себя лежащим на тротуаре, вокруг были ноги, ноги, ноги и… бутсы.
— В чем дело? — спросил волевой голос.
— Вот эти шли, а это выбежал из-за угла и охуярил этого дрыном по балде.
— Сережа!
— Ну, я же типа того, показания даю!
— Он еще в кафе к нам пристал.
— Ненормальный какой-то.
— Смотри ты, подкараулил, надо же!
Я поднялся и оказался в окружении. Все они были здесь. Два любителя мыльных пузырей, женщина, которая не стоила и заржавленного колечка с кольчуги Жанны, братья-близнецы в кожаных пиджаках, их девицы и парень в камуфляжной форме омоновца. Я чувствовал, что у меня все лицо в грязи и из носа течет кровь, сам нос не болел, просто очень щипало. Во всем теле ощущалась легкость.
— Да, я поджидал их вон в том садике, — заговорил я, и голос мой дрогнул — у меня была палка, но она сломалась о чугунок вот этого кабана.
— Они наши постоянные клиенты, — заявила Татьяна омоновцу, — я могу подтвердить.
Омоновец был рослый, крепкий, симпатичный. Его камуфляжная форма ладно сидела на прекрасной фигуре. Вот такие же парни каждый вечер шлют с экрана нам приветы с фронта и может быть уже утром их заворачивают в черные полиэтиленовые мешки. У меня из глаз потекли слезы. Эх, вот если бы мы с ним забежали в это вонючее кафе посмотреть новости с фронта, мы бы взяли по сто, послушали генерала Шаманова, а потом взяли еще по сотке и выпили не чокаясь.
— Ебут вас черножопые и будут ебать! — заорал я на всех. — Наши пацаны там жизни кладут, а вы даже ради приличия не можете посидеть у телевизора и послушать, что с вашей страной делается!
— Он афганец, — шепнул тот, что подсунул мне подножку и повертел пальцем у виска.
— Что ты вертишь, козлина! — завопил я, — Вон в пизде у своей мандавошки верти!
Вот теперь-то я наконец был готов на все, я подпрыгнул и влепил вертуну звонкую пощечину.
— Спокойно! — расставил всех на свои места омоновец. — Все посторонние свободны. Свободны, я сказал.
Молодняк быстро свалил.
— Щенки вонючие, — верещал я вслед уходившим, болтаясь как грязный затасканный плащ, на вытянутой руке железного омоновца, — медаль хотел получить, да?! Мы еще встретимся!
— У тебя что, кто-то в Чечне? — спросил меня омоновец, предварительно встряхнув так, что я прикусил язык.
— Все кто на стороне федеральной группировки войск, все они мои и твои, между прочим, и этих жлобов тоже! Слушай, давай их отпиздим! Я же вижу, тебе хочется размяться. Посмотри на их рожи, не удивительно, что татары нас триста лет говно жрать заставляли, а теперь эти с аппетитом подъедают дерьмо за америкосами, пока черножопые ебут наших баб!
Я побеждал, я видел, как эти двое стушевались и мялись у края тротуара возле свежего милицейского «вольво», им хотелось уйти.
— Ну, что? — обратился к ним омоновец, справившись с улыбкой. — Если хотите, садитесь в машину, отвезу вас в отделение, напишите заявление.
— Нет, мы не хотим, — сказал тот, который получил дубиной.
— Зачем нам время терять из-за какого-то психованного кретина, — сказал второй, и оба поспешили прочь.
А у меня уже вызрела новая речь:
— Давай один на один по очереди, гнусные гниды, пожиратели падали! Подержи одного, солдат, пока я урою этого жука навозного! А потом ты бросишь мне на растерзание и эту плешивую крысу.
Меня затолкали в машине.
— Ты где живешь? — спросил омоновец и предложил сигарету.
— Слушай, я знаю тут одно местечко, давай заедем и выпьем, — сделал я встречное предложение, сладко затягиваясь.
— Какое тебе местечко, вон весь в крови, — сказал парень толи устало, толи думал о чем-то, я еще не понял, я еще упивался своей победой.
Я рассматривал себя в зеркало заднего вида и не мог налюбоваться. Грязный, изодранный, окровавленный, но непобедимый вояка. Он-то никому не даст спуску, с ним шутки плохи.
— Тогда ко мне зайдем, у меня есть, — не отставал я. — Вот здесь направо, через дворы и на Введенскую, дом 17.
— Если такой горячий, что не поедешь? — спросил он.
— Поеду, мне здесь делать нехуй. Мне здесь находиться противно, — заверил я сходу.
Он молчал. Вырулил на мою улицу и покатил к дому.
— У меня у самого трое дружков там осталось, — вдруг сказал он. — Скоро и мой черед.
Теперь молчал я. Я как будто подавился этими его словами. Ну, хули мне сейчас объяснять, что я тогда почувствовал. Все я понял и про себя и про этого парня. Он подрулил к дому и остановил машину.
— Спасибо, — сказал я.
— Бывай, — ответил он.
Я вылез.
Руки дрожали, и я с трудом попал ключом в замочную скважину. Зашел в прихожую, включил свет и оказался перед зеркалом, но теперь мне уже не хотелось видеть этого мокрого, грязного с разодранным носом… Я выключил свет, скинул одежду и рухнул на диван. «Это похмелья», — подумал я. Блядь, точно помню, это была моя последняя мысль.
Кондитерская напротив Московского вокзала. Суетно. Публика все больше приезжая. Спешат, ругаются.
Купил «ром-бабу» и стакан кофе со сгущеным молоком. Звучит аппетитно, но вид жидкости в мутноватом стакане вызывает брезгливое подозрение. Сделал пробный глоток. Вкус добил дряхлую надежду.
Сплюнув в стакан, я закрыл глаза.
Мерзость.
Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.
Кто- то прошел мимо и подтолкнул в спину. Я сжал кулаки и открыл глаза.
Рядом топтался парень в женской болоньевой куртке розового цвета. Грязно-рыжая растительность на его корявой голове разновеликими клочьями торчала вразнобой. На ногах выделялись огромные кирзовые сапоги. Тонкие пальцы с обкусанными ногтями перебирали стакан, наполненный кипятком. Парень набычась смотрел на струившийся пар и улыбался. Я смутился.
— Эй, парнишка, — окликнул юродивого, перекусывавший за соседней стойкой, мужчина. — Иди я тебе заварочки плесну, — и он призывно приподнял свой вместительный цветастый термос.
Парень обнажил свои страшные зубы в идиотской улыбке, повел головой, как зашоренная лошадь, но с места не сдвинулся. Он не понял, кто к нему обращается.
Тогда мужчина подошел сам, слил половину кипятка в грязную тарелку, добавил крепкого чая из термоса и снова вручил стакан парню. Тот часто заморгал и низко поклонился. Мужчина вернулся к своему бутерброду.
Юродивый отхлебнул из стакана и засмеялся.
— У сладкий-то какой! Мед прямо! — заливисто прозвучал его голос.
— Пей, пей, — подбодрил обласканного довольный благодетель.
Парень приблизился к его стойке и певуче заговорил:
— На пасху приезжал к вам с Пермской области.
Мужчина закивал, отложил бутерброд с колбасой и полез в карман.
— Уж больно у вас тут певчие хорошо поют. Люблю я песнопения, — продолжал юродивый, улыбаясь в потолок.
— На, пирожное себе купи, — протянул ему мужчина деньги.
Тот аккуратно установил свой стакан на стойку, с поклоном взял деньги и поднес к глазам.
— Два рубля, — подсказал мужчина.
Тогда парень свернул подаяние и отправил во внутренний карман своего розового балахона:
— А вот я потом лучше хлебца куплю, — прокомментировал он свое решение. — Ведь я сейчас в Москву подаюсь, а там в Загорск.
— Ну, смотри, дело хозяйское, — ответил мужчина, собрал свои пожитки и ушел. Серьезный и энергичный.
