— У меня у самого трое дружков там осталось, — вдруг сказал он. — Скоро и мой черед.
Теперь молчал я. Я как будто подавился этими его словами. Ну, хули мне сейчас объяснять, что я тогда почувствовал. Все я понял и про себя и про этого парня. Он подрулил к дому и остановил машину.
— Спасибо, — сказал я.
— Бывай, — ответил он.
Я вылез.
Руки дрожали, и я с трудом попал ключом в замочную скважину. Зашел в прихожую, включил свет и оказался перед зеркалом, но теперь мне уже не хотелось видеть этого мокрого, грязного с разодранным носом… Я выключил свет, скинул одежду и рухнул на диван. «Это похмелья», — подумал я. Блядь, точно помню, это была моя последняя мысль.
Кондитерская напротив Московского вокзала. Суетно. Публика все больше приезжая. Спешат, ругаются.
Купил «ром-бабу» и стакан кофе со сгущеным молоком. Звучит аппетитно, но вид жидкости в мутноватом стакане вызывает брезгливое подозрение. Сделал пробный глоток. Вкус добил дряхлую надежду.
Сплюнув в стакан, я закрыл глаза.
Мерзость.
Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.
Кто- то прошел мимо и подтолкнул в спину. Я сжал кулаки и открыл глаза.
Рядом топтался парень в женской болоньевой куртке розового цвета. Грязно-рыжая растительность на его корявой голове разновеликими клочьями торчала вразнобой. На ногах выделялись огромные кирзовые сапоги. Тонкие пальцы с обкусанными ногтями перебирали стакан, наполненный кипятком. Парень набычась смотрел на струившийся пар и улыбался. Я смутился.
— Эй, парнишка, — окликнул юродивого, перекусывавший за соседней стойкой, мужчина. — Иди я тебе заварочки плесну, — и он призывно приподнял свой вместительный цветастый термос.
Парень обнажил свои страшные зубы в идиотской улыбке, повел головой, как зашоренная лошадь, но с места не сдвинулся. Он не понял, кто к нему обращается.
Тогда мужчина подошел сам, слил половину кипятка в грязную тарелку, добавил крепкого чая из термоса и снова вручил стакан парню. Тот часто заморгал и низко поклонился. Мужчина вернулся к своему бутерброду.
Юродивый отхлебнул из стакана и засмеялся.
— У сладкий-то какой! Мед прямо! — заливисто прозвучал его голос.
— Пей, пей, — подбодрил обласканного довольный благодетель.
Парень приблизился к его стойке и певуче заговорил:
— На пасху приезжал к вам с Пермской области.
Мужчина закивал, отложил бутерброд с колбасой и полез в карман.
— Уж больно у вас тут певчие хорошо поют. Люблю я песнопения, — продолжал юродивый, улыбаясь в потолок.
— На, пирожное себе купи, — протянул ему мужчина деньги.
Тот аккуратно установил свой стакан на стойку, с поклоном взял деньги и поднес к глазам.
— Два рубля, — подсказал мужчина.
Тогда парень свернул подаяние и отправил во внутренний карман своего розового балахона:
— А вот я потом лучше хлебца куплю, — прокомментировал он свое решение. — Ведь я сейчас в Москву подаюсь, а там в Загорск.
— Ну, смотри, дело хозяйское, — ответил мужчина, собрал свои пожитки и ушел. Серьезный и энергичный.
Прихватив надкушенную «ром-бабу», я занял его место:
— К Патриарху путь держишь?
Я служил в под Загорском. Строем нас водили осматривать патриаршую обитель — Троице-Сергиеву лавру.
Парень поймал меня в фокус своих блуждающих глаз и засветился неведомым мне удовольствием:
— Не к Патриарху не пойду! А ну его! Вокруг него всегда телевизионщики. Надоели они мне своими прожекторами, и галдежу много. Я в прошлом году сподобился — прошел с Патриархом Крестным ходом, а после и на Благословение пробился!
— Повезло, — невольно, я и сам разулыбался.
— Да, но это Благословение лишь на год дается.
— И что, каждый год ездишь?
— А че?! Проезд-то льготный — сел и поехал! Это ж радость!
Радости в нем было хоть отбавляй. Большая радость в маленьком уродливом теле.
— А родители у тебя есть?
— Мать. Отец умер, отчим появился. Но он обижает меня, смеется.
— Зачем?
— Характер такой. Что говорит, тебе твой Бог дал? Подначивает этак. Но я ему не поддаюсь, отбиваюсь: А когда мы голодом сидели, и я целыми днями в церкви стоял, и мне поднесли всячины всякой, кто ел? Ты ел, и все ели! А кто это все дал? Бог и дал! Его воля.
— Ну, а он что?
— А хохочет. Он же пьяница, сам знаешь, какие они вредные.
— Так, а чего вы голодали-то?
— С пенсией задержка вышла. Мы же все на пенсии — мама, я и еще три брата. Все по инвалидности. Я уж думал, не выберусь на Пасху, но Бог смилостивился. Дали пенсию-то! Я сразу билет купил, пошел к настоятелю нашему, говорю по святым местам подаюсь. Он благословил, и я отбыл.
— Ловко.
Уходить не хотелось, я помолчал в надежде, что он спросит меня о чем-нибудь, но пермяк усердно обдувал свой чай.»
— Пост-то держишь? — продолжить беседу я.
— Нет! Куда там! Вот сейчас пирожное сожрал. Вкуснейшее, с кремом! Тетка одна дала. Раз дает надо брать! Да и где в дороге постную пищу искать, с голоду бы не опухнуть.
— Ну, запасся бы дома.
— Нет. Суетно все это. Не об этом думать надо. Христос сказал своим ученикам: Не думайте о хлебе насущном и сыты будете. Вон птицы ни жнут, ни сеют, а живут, да песни поют! А мы-то, что хуже?
— Нет, мы лучше!
— А вот это гордыня — самый страшный грех! Знаешь, как Бог своего ангела наказал, когда тот возомнил, что он лучше всех?
— Как?
— У-у! С треском попер с Небес! Лишил благодати навеки!
И он опять рассмеялся своим восторженным смехом.
— Ты, что же? Всю Библию знаешь?
— Нет, не всю. Всю-то ее разве познаешь! Наизусть, конечно, можно вызубрить. А вот чтобы познать — нет! Я сам Библию редко читаю, у меня зрение плохое. Ко мне само как-то приходит. Не знаю откуда.
— Может — дар Божий?
— А че, может! А то откуда еще? Все от Бога.
— Может, в святые выбьешься?
— Нет, это нет. Для этого Откровение должно быть. А вот Венца мученического возможно сподоблюсь.
— Это что ж за чин?
— За веру пострадаю. Жизни лишусь.
— Как? Сам себя?»
— Зачем сам! Ты смотри, сколько сатанистов развелось — полчища несметные! Вот я сюда плацкартой ехал. Ну, денег-то у меня нет, а жрать охота. Сел я у окошка, сижу молюсь. Тут соседка моя спрашивает: «Ты чего там поешь?» Я говорю: «Молитву Господу Богу нашему и сыну его!» Она заинтересовалась, расспрашивать стала про веру, про жизнь загробную. С других мест к нам потянулись, сидим, про Бога говорим, обедаем. Благодать! Вдруг из соседнего вагона врывается сатанистка. Услыхала вражина, что я Христа славлю, и явилась. И давай орать, что Бога два! Смотрю, сейчас драться полезет. Встал тогда и говорю: «Бог один, но в трех лицах — Отец, Сын и Святой Дух!» Сказал и перекрестил ее святым знамением. Эх, как она испугалась! Аж зашипела, скукожилась вся и убежала. Бес в ней сидел, а Бес-то креста боится! Во как!
— И у вас, значит, война идет.
— Ну, а ты как хотел?! Христос же сказал: «Не с миром к вам пришел, но с мечем!»
— Он еще, вроде, советовал ближнего любить.
— Правильно — люби! Но спуску не давай, если он против веры идет.
— Тяжело.
— А че? Отдохнем! Все отдохнем после Судилища. А сейчас нельзя, нет! Эх, а на поезд-то я не опоздал еще? — спохватился божий опричник, полез по карманам, вываливая все на стойку. Я вытянул билет из его паспорта, посмотрел номер поезда и время отправления.
— Да тебе пора, — сказал, глянув на часы, — уже, наверное, посадку объявили. Пойдем, я тебя провожу.
— Пойдем, а то мне одному боязно, как бы эти черти рогатые не растоптали.
— Какие черти?
— Да троллейбусы эти. Шустрые такие и бесшумные главное! Только я на дорогу выползу, а они уж вот они — под боком пыхтят. А то еще подкрадется да и шуганет фанфарой своей. Сердце вон! Эх, я бы им рога-то поотшибал.
Мы вышли из кондитерской и направились к вокзалу.
— Ну, все! Прощайте, люди добрые, уезжаю! — декламировал божий человек, счастливо озираясь по сторонам. — Погостил, причастился пора и дальше. Эх, время-то какое настает! Пасха! Целыми днями буду в церкви пропадать!
— Молиться? — привлек я к себе его внимание.
— И молиться и петь, да, просто, глазеть! Красотища ведь в храме Божьем! Кругом свечи горят, золото блестит, ладаном пахнет. А как Святые Врата отварят, да выйдет Патриарх! На душе ликование! Ну, а уж когда певчие запоют, тут сама Благодать меня охватывает. Иной раз и на ногах не устою, упаду на колени и плачу.
Мы подошли к нужному вагону, и я остановился. Мой восторженный брат усмотрел проводника, подал ему билет и паспорт. Я стоял за его спиной и ждал, когда он повернется, и мы простимся. Но не дождался. Он просто забыл обо мне, повел разговор с пожилой дамой, проходящей в вагон, та взяла его под руку и увлекла за собой. Вскоре они появились в вагоне и пошли по проходу. И я двинулся по перрону, наблюдая за ними в окна. Но он так и не посмотрел на меня.
