— Не волнуйся, сынуля, — сказала мама, когда они переступили мрачные стены казенного учреждения, расположенного в районе железнодорожной платформы Лосиноостровская. — Ты у меня — гений, а гениев в армию не берут.
— Лешек сказал, что я — дебил, — пожаловался Фет.
— Это — одно и то же, — не стала спорить мама и сунула в руки Фету выписку из его больничной карты. — Как войдешь к терапевту — сразу показывай. А что надо сказать психиатру?
— У меня бессонница, — отрапортовал Фет без заминки, потому что отвечал на этот вопрос десятый раз.
— Правильно, — похвалила мама. — Джордж Харрисон тебе является во сне?
— Раза два в неделю.
— И про это скажи. А впрочем, не надо, — нахмурилась она. — Если он к тебе является во сне, значит, ты спишь по ночам?
— Выходит, что так.
— Скажи тогда, что просто является. Не во сне. Постоит у гардин, сыграет на гитаре и уходит.
— Хорошо, — пролепетал Фет.
От испуга его трясло. Он был в подобном учреждении в первый раз, и от возможных последствий у него начало болеть в животе.
— Вы куда, гражданка? — незлобиво поинтересовался человек в погонах, сидевший при входе у вертушки.
— Я — с сыном! — закричала ему мама, суя под нос повестку. — Вы разве не видите, что мальчик с трудом стоит на ногах?
— Слушай, а если меня посадят в тюрьму, ты тоже будешь со мной? спросил ее Фет, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.
— Я всегда буду с тобой, — сказала мама.
— И когда умрешь?
— И когда умру.
Выписка из больничной карты могла помочь. Года два назад с ним случилась странная хворь, — из век вдруг выпали все ресницы, а голова начала сильно кружиться, особенно на закате. В школу он не ходил больше месяца, чему был несказанно рад, а врачи подозревали менингит. Однако таковой обнаружен не был, и после некоторых колебаний терапевт районной поликлиники вынес обтекаемый диагноз: «вегетососудистая дистония с диэнцефальным синдромом». Вынес в основном из-за симпатии к маме, но у нее был Лешек, так что она не могла в то время ответить диагнозом на диагноз. Говорили, что с синдромом не берут в армию.
В путанице, произошедшей в голове Фета, был повинен военкоматский хирург. Этот лысый сухощавый старик в пенсне, представитель поколения врачей, выносивших полутрупы с передовой и делавших из них повторно доброкачественных полусолдат, говорил:
— Какой прекрасный молодняк! — и щупал суставы у голых детей. Прелесть, а не молодняк!
Рядом сидела рыжая толстая медсестра, заносившая его мнение в карту.
Фет разделся до сатиновых трусов и подошел к нему синий, как курица, и трясущийся, как одуванчик.
— Здоровый молодняк идет! — сказал хирург, пощупав Фету задницу.
И мальчик понял, — в голове старика что-то заело, сдвинулось.
Все напоминало мясокомбинат, на котором Фет ни разу не был, но который представлял себе именно так. Больше всего его изумляла реакция синюшных детей, пришедших на освидетельствование. Они радовались, когда их называли здоровым молодняком, гусиная кожа загоралась, как лампочка, они бравировали друг перед другом несуществующими бицепсами и рвались в игрушечный бой.
Войдя к невропатологу, Фет, естественно, пожаловался на бессоницу.
— И у меня — бессоница, — сказал невропатолог, заполняя карту.
— Но у меня — Лешек, — объяснил Фет свое положение.
— И у меня — Лешек, — согласился с ним врач и дал благоприятный отзыв.
Психиатру Фет вручил свою выписку о дистонии.
— Это — не ко мне, — сухо сказала женщина.
— Но у меня призраки!
— Не выдумывай, — обрубила женщина. — Телевизора насмотрелся?
Фет понял, — назревает крах. Самый крупный в его недолгой жизни, и в армию придется идти вместе с мамой.
Он собрался с силами и у окулиста не смог определить ни одной буквы, даже самой большой. Врачиха рассмеялась, написав в карточке «Зрение 100 %».
Терапевт оказывался последним рубежом мирной жизни, за которым уже слышались взрывы гранат, гул авиации и траурный салют над погибшими в бою.
— Ты знаешь, что бывает за уклонение от призыва? — душевно спросил терапевт, атлетически сложенный мужчина с желтыми пальцами от частого перекура.
С первого взгляда он понял мелкую сущность Фета.
— А я что, уклоняюсь? — мальчик надулся, решившись идти до конца.
— И правильно делаешь, что не уклоняешься. Вменяем, — значит здоров, и терапевт начал быстро писать в карте победную реляцию о состоянии Фета.
И тут ему была предъявлена дама пик, сунута прямо в атлетическую морду. Царский офицер в известном рассказе, название которого Фет запамятовал, воскликнул: «Старуха?!». И сошел с ума. Терапевт же, прочтя диагноз двухлетней давности, «Старуха?!» — не воскликнул, но все равно посерел и спал с лица. Он сразу же открыл замусоленный толстый справочник и начал в нем рыться, переворачивая желтые страницы и шевеля губами:
— Диэнцефальный синдром… А что это такое, диэнцефальный синдром? В чем он у тебя выражается?
— Жить не хочется — вот в чем, — объяснил Фет.
— Ты у невропатолога был? — поинтересовался терапевт.
— Ну был.
— И что?
— Он сказал, что у него тоже — бессонница.
— Идиот! — пробормотал врач.
Со вздохом, явно пересиливая себя, он начал производить над Фетом обычные операции, — потребовал, чтобы тот закрыл глаза и указательным пальцем коснулся собственного носа. Фет решил не лукавить и нашел нос с первого раза, правда, не свой, а терапевта.
— Ты что, с ума сошел? — сказал врач, утираясь носовым платком. — Я ведь с тобой не шутки шучу! Говори, что тебя беспокоит!
— Ничего. Температура — только по вечерам.
Это была правда. На закате вместе с головокружением появлялись в теле лишние градусы. Их было немного, но мама боялась и гордилась своим сыном одновременно, — небольшая изматывающая температурка могла спасти его от окопов.
Терапевт не поверил и сразу же сделал необходимый замер. Фет без труда толкнул ртуть градусника вверх, нагнав усилием воли 37 и 2. Атлет от расстройства скрипнул зубами. Не сказав Фету ни слова, он что-то чиркнул в карте и отправил болящего восвояси.
Оставалась последняя ступень экзекуции — военный комиссар в потертом зеленом френче. В очереди сидящих к нему детей носились тревожные слухи, будто из кабинета его выходят лишь через специальную дверь, — там уже стоит военный автобус, увозящий новобранцев на советско-китайскую границу.
— Тебя все равно сейчас не возьмут, — успокоила Фета мама, крепко сжав его руку, — это только через два года. А там, глядишь, и с китайцами помиримся!
Ее трясло от волнения еще хуже Фета.
— С китайцами помиримся, а с корейцами поругаемся, — предположил сын.
Он вошел в кабинет военного комиссара, как Синдбад из любимого фильма детства входил в пещеру к циклопу.
Но циклоп оказался усталым от крови и напрасных человеческих жертв.
— Пойдешь в больницу на обследование, — сказал он Фету и, принимая оторопь мальчика за огорчение, утешил: — Не печалься. Может, еще признают здоровым!
Фету уже было все равно. Больницы он боялся чуть меньше военкомата, от запаха лекарств его мутило, а когда сестричка-практикантка брала ему кровь из вены, он чуть не потерял сознание.
Она довольно долго тыкала толстой иглой, не находя вены.
— Это ж надо… Какие вены тонкие! — промурлыкала она, всадив шприц по наитию.
Фета положили в предбаннике с телевизором и холодильником, месте проходном и холодном, — из открытых настежь дверей палат дули больничные сквозняки, медсестры, накрашенные и равнодушные, привозили в каталках изувеченных, опухших людей, а увозили бесчувственные, не способные ни к чему тела, потому что те, кто оставался жить, уходили из больницы сами. Раз в два дня проносился слух о тотальной пункции, после которой многие уже не вставали. Но мама пообещала Фету, что костьми ляжет и возьмет пункцию у заведующего отделением, если ее сына тронут хоть пальцем.
Как-то утром его повели в кабинет к двум молодым врачам, которые находились в легкомысленно-веселом расположении духа. Они раздели Фета до трусов, начали ходить вокруг него, рассматривать, щупать и цокать языками.
— А под коробкой-то что было? — услышал наконец Фет.
— А под коробкой оказалась слизь…
Они, по-видимому, довершали какой-то интересный разговор.
— Разрезал и испачкался.
— Он что, жил с этой слизью?
— Около двух месяцев.
— Чудеса! Одевайся! — приказал один из них Фету.
— Вы не скажете, что со мной? — поинтересовался мальчик, чрезвычайно напуганный слизью и их игривым настроением.
Ему припомнился вдруг дворовый рассказ про одного пионера, который любил стоять вниз головой, и у него от этого закатились под лоб глаза.
