К: Ты знаешь, я этому не верю. Тебе придется научиться бороться с ними, если ты собираешься все-таки быть личностью, вместо того чтобы оставаться в роли семейного Иисуса Христа.
Я сейчас сильнее нажимаю на то, что актуально для всей семьи, – обыкновение быть "не-личностью". Здесь свобода и мужество для борьбы, а также вызовы друг другу являются очень существенными. Я моделирую эти качества и склоняю их к принятию данного стиля поведения. Возможно, они решатся пойти на такой риск.
Прибытие Гейл позволило обострить этот вопрос. Ее страх личностного бытия очевиден, и вся семья склонна рассматривать ее как нефункционального индивида. Мое открытое единоборство с ней позволило четко сформулировать вопрос о неличностном существовании, что может подтолкнуть и других членов семьи посмотреть на самих себя более честно.
Когда мы возобновили работу, борьба продолжилась.
К: Если бы ты оставалась в пеленках, я думаю, что мама была бы очень довольна. Она могла бы тогда не замечать своего собственного возраста. Но как только ты пытаешься стать личностью, вместо того, чтобы быть ее младенцем…
Г: Я пытаюсь. Я думаю, что эти качества формируются лишь с годами.
К: Здесь кроется одно из беспокоящих меня заблуждений. Не говори, что ты пытаешься! Попытки делу не помогут! Толк будет только тогда, когда ты на самом деле добьешься этого. Подобно тому, как если бы кто-то утверждал, что пытается заработать деньги. Смысл не в попытках, а в реальном заработке. И ты можешь быть сколь угодно неудобной, невыносимой для других в стремлении добиться своего. Тебе когда-нибудь приходилось учиться быть именно такой?
Мое рямое нападение на ее “неличностный статус” было подлинным. Я опасался, что она пожертвовала своим личностным бытием, чтобы спасти семью. Я пытаюсь проникнуть в эту область, чтобы помочь ей выработать более серьезный взгляд на свою собственную жизнь. Гейл необходимо научиться защищать себя и перестать быть семейной дурочкой.
Г: О, это тоже очень важно! Я по сути своей слишком хорошая, чтобы быть неудобной и невыносимой.
К: Именно об этом я и беспокоюсь. Такова ваша мать. Она слишком хорошая даже для того, чтобы попасть в рай. Не думаю, что они там в раю смогут вынести ее присутствие. Бог окажется в большом замешательстве.
Г: Она хорошая женщина.
К: Это ужасно! Это оскорбительно! Ей должно быть стыдно за себя. Это означает, что она вовсе даже не личность – она вещь.
Мне здесь важно поколебать ее убеждение в том, что быть пассивной жертвой – адекватный способ личностного бытия. Я хочу указать на то, что такая установка снижает уровень собственно-человеческого в индивиде. Но больше всего я стараюсь заставить их яснее увидеть ту отвратительную цену, которую всем им приходится за это платить.
Г: Она – личность.
К: У меня нет никаких доказательств этого! Я вижу только боль, страдания и опустошенность. Я даже не верю ее истории о старике. Я думаю, что именно она способствовала тому, чтобы он стал таким, каков он есть. Она принудила старика помыкать собой, и таким образом все эти годы оставалась “никем” и его же в этом обвиняла. Создается впечатление, что ты делаешь то же самое.
Г: Нет, я не совсем такая, как она.
К: Ты просто моложе, не так ли?
(Смех)
И опять приоткрылась другая сторона монеты. Роль мамы – жертвы сейчас выглядит как будто бы созданной ею самой. Папа же представлен как мамин сообщник. Он потому и находится рядом, чтобы всегда нести на себе груз ее обвинения.
К: В глубине души ты когда-нибудь бываешь недоброжелательной? Подобно тому, как если бы тебе хотелось всех их поубивать?
(Пауза)
Одна из моих дочерей в 10-летнем возрасте проснулась однажды ночью с плачем и сказала, что ей приснился плохой сон, и что она должна убить всю семью.
Г: Это очень похоже на ночные кошмары!
К: Конечно, это был ночной кошмар, и она о нем никогда больше не вспоминала. В отличие от меня, так как я беспокоился, что на следующий день она меня застрелит. Тебе необходимо учиться быть кровожадной! Для того, чтобы стать личностью, тебе необходимо уметь убивать людей мысленно. В противном случае ты придешь к тому, что тоже станешь простушкой. У Мамы никогда не было смелости даже в мыслях убить кого-то, пока на ее пути не оказался я.
(Обращаясь к Маме): Если бы вы собирались убить меня, как бы вы это сделали?
(Смех)
Делясь с ними кусочком из моей собственной жизни, касающимся побуждений к убийству, проявившихся во сне, я предполагаю, что само существование таких побуждений – нормальное. Если они встречаются и в моей собственной жизни, то, конечно же, они нормальны. Может быть, благодаря этому члены семьи будут вести себя более открыто.
К: Положили бы вы толченое стекло в суп?
Дор: Она могла бы утопить вас в посудомойке.
Майк: Полить вас кипятком!
К: Или же кипящим топленым салом!
Дор: Конечно, сала-то вокруг предостаточно.
Отталкиваясь от предыдущих попыток нормализовать кровожадные импульсы, я пытаюсь сделать так, чтобы для семьи стала очевидной ситуация "здесь и теперь". Я хочу, чтобы все члены семьи в итоге признали, что они – люди. Хотя Мама прямо не реагирует на происходящее, дети с явным удовольствием участвуют в этих вариациях с кровожадной подоплекой, что является позитивным знаком.
* * *
Вопр.: Карл, мне не совсем понятно, зачем было столько внимания уделять всем этим импульсам насилия и кровожадности? Более того, зачем вам понадобилось просить Маму рассказывать о том, как бы она убила вас? Все это по-настоящему безумно.
Карл: Ладно, разрешите мне продвинуться еще на одну ступеньку. Мы уже говорили о сексуальности и о том, как вы можете вывести ее на поверхность и таким образом сделать внутренние фантазии менее пугающими. Здесь имеет место аналогичное явление. Единственная вещь в мире, более важная, чем секс – это смерть! Как хорошо заметил Камю: "Вы не можете задавать себе никаких вопросов до тех пор, пока не решили, имеет ли смысл жить".
Итак, я предполагаю, что… Гейл очень здорово подметила, что она оказалась "не личностью". И делала она это по сути для того, чтобы не развивался мамин артрит, чтобы удержать Маму от признания факта собственной старости, чтобы избавить ее от неприятных чувств, связанных с браком. Я обвиняю Гейл в пренебрежительном отношении к собственной жизни! В выражении любви к матери таким способом, в котором та вовсе не нуждается. Я утверждаю, что ей нет необходимости оставаться в пеленках и что единственный способ преодолеть все это – обучиться самой быть опасной для других, быть насильницей, недоброжелательной, подлой, кровожадной!
До какого-то момента можно было продвигаться в работе на основе всей этой абсурдности и дразнилок. Потом мне пришлось перейти к Маме – я предположил, что Гейл может научиться недоброжелательности только в том случае, если таковой будет ее Мама. До сих пор Мама не отваживалась быть недоброжелательной. Я же дал ей возможность возненавидеть меня. Я спросил, как бы она меня убила, если бы решилась на это? Слово "если" делает возможными полеты ее фантазии, что, как я иногда говорю, представляет собой "засевание подсознания". В систему вводится нелепая информация, но именно это дает импульс к формированию символического опыта, который позднее станет очень значимым. Впоследствии она, возможно, будет в состоянии говорить о том, как бы меня убила.
Вопр.: Но не опасно ли это? Не опасно ли стимулировать ее к фантазиям на эти темы, которые могут по прошествии времени заставить ее уже не только размышлять, но и действовать?
К: Но это ведь совсем другое дело! Вовсе не разговоры об убийствах делают их опасными. Равно как разговор о сексе не делает его опасным. Опасно притвориться, что все это не имеет ровно никакого отношения к реальной жизни. Это то же самое, что заявить вашей дочери, отправляющейся на свидание: "Надеюсь, сегодня вечером ты неплохо проведешь время" – вместо того чтобы сказать: "Не забывай! Как только ты выйдешь за порог дома, ты сама отвечаешь за то, окажешься беременной или нет. Я же не несу ответственности за это!"
Вы становитесь лицом к лицу с негативной реальностью в фантазиях, чтобы избежать ее в реальной жизни. Вы не можете притвориться, что ничего такого просто не существует! Все мы кровожадны!
* * *
Как мы уже убедились, универсальность мира импульсов представляет собой психологическую реальность, которая в определенной степени недооценивается, а часто игнорируется вовсе. Наилучший способ вновь открыть ее, соприкоснуться с ее силой – это заглянуть в самих себя. Очень высокомерно рассматривать мир импульсов клиентов лишь с удобной для нас профессиональной позиции. Если импульсы к убийству представляют собой универсальный феномен – а я уверен, что это так и есть, – то в таком случае мы можем найти их и внутри себя. Что же означает, если мы их в себе все-таки не находим? Доказывает ли это их отсутствие? Или же свидетельствует о том, что они являются лишь свойством определенной группы людей – наших пациентов? Но, может быть, мы просто не осмеливаемся взглянуть поглубже в наш собственный внутренний мир.
