“Осторожно. Двери закрываются…”
“Следующая станция Вольнов, — объявила про себя Людмила Тулупова. — Нет, не сойду, мне надо ехать дальше”.
Через плотный поток пассажиров две молоденькие девушки, ровесницы ее дочери, пробивались к свободному месту, и Людмила услышала сквозь шум фразу, обрывок, кусок словесного мусора:
— …он взял ящик шампанского, представляешь, ящик. Целый! И мы с ним вдвоем…
И Тулупова поняла, что весь мир и все люди — в метро, троллейбусах, автобусах, самолетах, поездах, везде, на улице и дома — думают только об одном. Они все время находятся на этом сайте, они из него не выходили никогда, ни разу за тысячи лет, они там с головой, с потрохами и со всем, с чем только можно. И все случаи в жизни есть только истории “до” и “после”. До любви и после нее. Людмила выскочила из вагона и услышала вдогонку чье-то злобное — “раньше надо готовиться выходить”.
“Я и готовилась, — произнесла она про себя. — Всю жизнь готовилась-готовилась и что?”
Двери за спиной захлопнулись, и она почувствовала необыкновенную легкость. Поднялась на эскалаторе, вдохнула вечернего осеннего воздуха и с бодрым игривым настроением, неизвестно откуда взявшимся, набрала номер Вольнова.
— Ну что, мой мальчик, ты меня заждался? Я уже рядом — около метро.
— А я думал уже все — не придешь.
— Ну, я же настоящая блядь — ты во мне не ошибся.
Короткую дорогу до его дома она думала о том, что Вольнов женат, молод, и он совершенно ей не нужен, совсем не его она хотела найти, и, конечно, он будет встречать Новый год со своей семьей. Надо быть благоразумнее, но она — воровка, ворует его у другой женщины.
“Что такое любовь, как не способ воровства? — думала она. — Забрать к себе и сделать все, чтобы он не сбежал. Кормить, стирать, спать с ним — а на самом деле следить, чтобы “мой” не стал чужим, чтобы не увели. Брак — это узаконенное воровство мужчин и женщин, которые и существуют только для того, чтобы их воровали. Воровали и стерегли”. Людмила мимолетно вспомнила свою жизнь, мужчин в ней, и пришло ощущение, что она начала что-то понимать. Набрала номер телефона и с его подсказок по телефону открыла кодовый замок подъезда. Поднялась на этаж. Вышла из лифта и увидела его у открытой двери.
— Заходи, — поторопил он ее шепотом. — Заходи.
Тулупова прошмыгнула в квартиру.
— Соседи, — пояснил Вольнов.
“Воровство”, — подумала Людмила, обнимая и целуя его.
По некоторым признакам, по горящим глазам, свежему запаху мужского парфюма, по его дыханию, она поняла, что он ее ждал. Это соблазняло ее еще больше.
— Мне кажется, нам сегодня будет… — сказал Вольнов.
Людмила закрыла его рот ладошкой, чтобы не сказал лишнего. Она не хотела слов, на языке сайта это называлось “секс без обязательств, то есть без слов. Она понимала так. Но Вольнов хотел что-то сказать. Тогда она пригнула его голову к своей груди, и он замер, испытывая блаженство от запаха, который нескончаемо шел к нему.
— Я хотел сказать, — приподняв голову, произнес Вольнов, — что у меня наливается ванна, и она может перелиться.
— Сразу?
— Ты не любишь лежать в ванне?
— Люблю.
— Иди туда. Иди. Я сейчас.
Тулупова прошла в просторную ванную комнату, быстро разделась, повесив на крючок свои вещи, легла в теплую воду. Приоткрыв дверь, заглянул Николай.
— Выключи свет, я стесняюсь.
— Сейчас, — сказал Вольнов и исчез.
Через минуту он пришел уже голый, с большой корзиной разносортных, разноцветных яблок и выгрузил их в воду. Они просыпались ей в ноги, как шумный летний грозовой дождь, с брызгами шлепаясь в воду.
— С дачи, — пояснил Николай. — Вчера был там, у родителей.
— Как под одеялом.
Он включил неяркий свет над зеркалом и залез в ванну, полную плавающих яблок.
— Будем болтать и есть яблоки.
Людмила сняла с воды большое красивое яблоко и кинула Вольнову:
— Держи!
Вольнов поймал яблоко, тут же откусил и сказал:
— Белый налив. Рассказывай, с кем ты там спала все это время. Где была? Рассказывай. Рассказывай про всех. О своих похождениях. Чистосердечное признание, сама знаешь…
— Ты же не будешь со мной Новый год встречать.
— Я бы очень хотел, но…
— Не напрягайся.
— И все-таки, с кем ты была в ресторане, на кого ты меня променяла, он что, действительно в Кремле работает?
— Работает, работает. Еще как!
— Я вот и думаю, что “еще как”!
— Ты ревнуешь?
— Никогда. Это не мое чувство. Я его не знаю. Кто он, серьезно?
Вольнов, разгоняя яблоки, приник к Людмиле.
— Хочу быть рыбой и плавать вокруг тебя и твоих больших сисек.
— Вольнов, ты извращенец? Так и скажи.
— Я так и говорю: я извращенец, который хочет тебя везде и всегда, который хотел бы знать, с кем ты еще так плаваешь?
— Ни с кем, яблочный искуситель.
Вольнову было совершенно все равно, как проводила время Людмила. И с кем. Это и не возбуждало и не представляло никакого иного интереса, кроме постоянного желания получать какую-то информацию, пускай бесполезную, но все же, наверное, это присутствие в потоке сообщений было его не только профессиональной, но и чисто человеческой чертой. “Жизнь устроена так, как устроена”, — часто говорил он сам себе и своим друзьям. Для любого конфликта эта фраза, считал он, подходит наилучшим образом. И когда Людмила рассказала о Хирсанове, не называя его имени, ей почему-то показалось это предательством, а Вольнов все-таки не поверил.
— Я не представляю, чтобы кремлевский аналитик, пишущий секретные докладные, заходил на социальные сети и встречался с женщинами, прости, из библиотеки.
— Что они там не люди?
— Не знаю. Скорее всего, это просто — завхоз. Кто-нибудь из обслуги. Там же целый мир, страна целая, мне рассказывали — все свое, и парикмахерские, и магазины, и свои строительные организации, и ателье, все абсолютно.
— Даже сейчас? — удивилась Тулупова, имея в виду, что время дефицита должно было закончиться. — Теперь везде можно все купить — зачем?
— Даже сейчас. Там продолжает все быть, как было, все — для своих. Только.
— …он работал в Алжире.
— Ну и что? — продолжал убеждать Вольнов. — И в Алжире он мог заниматься чем-нибудь таким. Может быть, просто авантюрист. Ты его попроси дать что-нибудь такое, почитать. Хотя он все равно не даст, скажет, секретно. Ты знаешь, что в психушках больше всего людей свихиваются на том, что они работники КГБ, замаскированные разведчики. Это самый распространенный вид психического расстройства сейчас. В общем, Станиславский говорит — не верю.
— А Немирович-Данченко говорит — верю. Ты же его не видел.
— Я и тебя еще не рассмотрел.
Вольнов и Тулупова прожили вместе четыре дня. За это время Людмила съездила один раз домой, переоделась, получила от дочери многозначительный жест — та крутанула пальцем у виска, — снова вернулась к Вольнову. С утра они конспиративно, друг за другом, на расстоянии, так чтобы никто из доброжелательных соседей не стал сохранять семью во что бы то ни стало, пробирались к метро. Прощались на платформе, по-братски целуясь, разъезжаясь в разные стороны — он в редакцию, она — в библиотеку. Ближе к концу дня созванивались, встречались. Один раз зашли в японский ресторан. Людмила в первый раз ела палочками и заразительно смеялась над японцами, которые так мучаются. Потом в “Старбаксе” пили крепкий кофе и ели блины со сладкой шоколадной начинкой, а в последний вечер — зашли в супермаркет, накупили полную тележку продуктов и вина. Людмила сама готовила у Вольнова дома. Николай накрывал на стол, а она думала, что у нее такого не было никогда. Она будто чувствовала себя участницей телевизионного шоу за стеклом, ей казалось, что на нее постоянно кто-то смотрит сверху, снизу или сбоку, она не знала почему, но ощущение постоянного чужого взгляда не покидало. “Наверное, это и есть ощущение воровства, — думала она. — Но я согласна на все, пусть будет так”. Все эти дни они не вылезали из постели, ванной, ходили голыми по квартире с бутылкой красного вина, и только кошка Маруся не понимала — что происходит, почему так равнодушно ей насыпают “китикет”, никто не смотрит, как она ест, никто не гладит ее и не дает со стола. Маруся была против Тулуповой в доме. Ей хотелось нагадить где-нибудь на видном месте, чтобы это все поняли, но она ждала, что все когда-нибудь само закончится. Новые запахи новой женщины уйдут, выветрятся — жизнь устроена так, как устроена, говорила она, всей своей походкой соглашаясь с мнением хозяина.
В последний вечер Вольнов сел перед телевизором и болел за российскую сборную по футболу. Страстно кричал, когда промахивались и не забивали. Людмила подошла к нему после первого тайма, погладила по голове и спросила нежно, шепотом:
— Что ты так кричишь?
