На Ленни смешные шерстяные шорты, из них торчат голые ноги, а ногти покрашены лаком вишневого цвета. Я сажусь рядом с ней на ковре, совсем как наш пес. Кладу голову на диван у ее рук, и она целует меня в щеку:
– Hi, dad.
– Hi, sweetheart[25].
Она гладит меня по голове. В горле что-то обрывается. Мы с Ленни умеем молчать, думать и дышать в такт, когда мы рядом. В какой-то момент наши мысли точно сливаются. Мы столько лет тренировались…
Сегодня у моей дочурки проступили круги под глазами, она подсовывает ступни под подушку. Ленни стрекочет без умолку, но за всеми словами я слышу: она боится будущего. «How will I make it, dad?»[26] Я прекрасно помню тот день, когда она осознала саму себя, помню, как погас ее невинный взгляд, полный надежды и благодарности всем и вся. Было воскресенье, – казалось, она ненадолго заснула, и вдруг Ленни соскочила с дивана с неузнаваемым и опухшим лицом. На губах виднелась слюна, она прижимала к себе подушку.
– Нашу учительницу английского обокрали в метро. Украли всю зарплату и премию тоже! – закричала она.
Я сидел за столом в позе профессора, который ждет, когда пробьет шесть, чтобы налить себе скотча, а передо мной возвышалась огромная башня еще не проверенных студенческих эссе.
– У нее трое детей, а муж не работает.
– Это ужасно.
Я снова перевел взгляд на эссе о Джакопо Понтормо и периоде Высокого Возрождения. Ленни вернулась на диван. Думаю, тогда-то она и изменилась. Я услышал какой-то чужой, не ее голос:
– Ты думаешь, это нормально, что бедную женщину вот так ограбили?
Я снял очки и посмотрел на нее:
– Думаю, нет.
– И это все, что ты можешь сказать? Ты ничего не можешь сделать?
– Ленни, а что я могу сделать? Не я же ее обокрал! Уверяю тебя, что я не разгуливаю по улицам и не граблю несчастных учительниц!
– И своих студентов ты тоже этому учишь? Вот так отвернуться и просто забыть?
– Я учу их истории искусства, и все мои студенты гораздо богаче меня. Они и без меня способны отвернуться и забыть.
Тогда ее тоненькое, недавно сформировавшееся тельце дрогнуло. Ленни поднялась с дивана и пошла в свою комнату. Там она разбила карету-копилку и вернулась с горкой монет, которую высыпала себе в футболку. Она подогнула ее края и подошла ко мне, а затем высыпала деньги на стол, прямо на работу о Доре Каррингтон.
– Сколько здесь? Посчитай!
Я разозлился и вместе с тем был смущен: я никогда не видел ее такой.
– Ну хорошо. Я поговорю с мамой. Она позвонит вашей классной руководительнице, и мы устроим сбор средств. Пройдемся со шляпой по кругу, согласна?
– Да.
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Чем занимаетесь?
– Ничем.
Я наклонился, чтобы собрать мелкие монетки, и мы стали ползать по ковру. Мы впервые заговорили о жизни жестко и всерьез. Ленни выслушала меня и сказала:
– Я не смогу.
– Не сможешь что именно?
– Пока не знаю, но знаю, что не смогу.
– Почему, дорогая?
– Я слабая.
С трудом сдерживая слезы, я обнял ее и зашептал, что она совсем не слабая, а просто хрупкая, но на самом деле очень сильная. Потому что глубокие и сильные люди все такие ранимые. Они как герои древнегреческих мифов, о которых я столько читал ей перед сном. Ленни сделала вид, что слушает, но я видел, что она совсем одинока посреди огромного моря. И из воды торчит голенькая ахиллесова пята.
Потом она развернула подарок. Мы поужинали, и Флэннери, наша подруга-певица, запела «Ave Maria», а Кнут расплакался, как добрый разбойник, распятый рядом с Христом. Повсюду валялись бумажки, покачивались бокалы, после фейерверков везде витал запах пороха, а Нандо спрятался под диваном и высунул слюнявый язык, потому что до смерти боялся взрывов и шума. Я не спускал с нее глаз. Моя королева джунглей. Я сам настоял на этом подарке. Ицуми предлагала купить Ленни искусственную шубу. Но я был готов выложить кучу денег, ведь речь шла о моем отцовском достоинстве. И вот Ленни открывает коробку, раздвигает пенопласт, рвет пакет. В коробке лежит маленькая видеокамера, очень современная и легкая в управлении. Лучшая модель, которая представлена сегодня на рынке.
Глаза Ленни сияют. Она удивлена. Не понимаю, рада она или нет. Она смотрит на меня, потому что знает, что подарок выбрал я. Они кидается к нам с объятиями, целует, точнее, окутывает пышными волосами, и мы целуем ее жесткие струящиеся пряди, в которых смешались все запахи этого вечера.
Мы читаем инструкцию, ничего сложного в ней нет. Эта камера – настоящий технологический прорыв, с ней справится даже ребенок. Я попадаю в кадр первым.
– Hi, sweety, I’m your dad, Guido…
– Are you Spanish?
– I’m Italian.
– Bello d’Italia…[27]
Потом в кадре появляется Кнут; с бокалом в руках, он обращается к нам с речью, словно цитируя «Звездные войны»:
– Мы, великие капитаны будущего, собрались в ожидании послания…
– Какого послания, Кнут?
– Любите и побеждайте!
Вдруг звонит мобильный. Я выпутываюсь из родных объятий и бегу в сад. С бокалом в руке, в расстегнутой рубашке.
– Hello…
– Гвидо?
Тело горит, точно я провалился под лед.
– Ты где? Почему так шумно?
– Я в больнице.
– Что случилось?
– Пустяки.
– Что? Что с тобой?
– Несчастный случай.
– Ты ранен?
– Из носа течет, остальное в норме.
– Сломал?
– Похоже на то.
– Вот черт, тебе сломали нос…
Костантино в больнице, ждет, пока подойдет его очередь. Так что нам приходится говорить под шум чужих голосов, гулких, точно эхо в колодце. Он отвозил тещу и уже возвращался домой, когда в его машину вдруг въехала «альфа-ромео». Он вышел за ворота покурить, и в трубке воцарилась тишина.
– Мне лучше вернуться домой, в травмпункте слишком много народу.
– А как же нос?
– Уже не болит.
Я слышу, как Костантино идет по улице, как затягивается. Я спрашиваю, что он собирается делать, возьмет ли такси?
– Дойду пешком. Я сейчас возле нашего дома.
Я спрашиваю, как он.
– Здесь ничего не изменилось, только вот надписи замазали. Помнишь? «Здесь мы теряем время».
Потом он останавливается, замолкает. Я слышу дыхание в трубке.
– Ты где? Что делаешь?
На том конце какие-то странные звуки, похожие на шум вентилятора, а Костантино все молчит.
– Что это за звук?
– Я спустился к реке.
– Да, я слышу. Слушай, возвращайся наверх, ты пьян.
– Я больше не могу, Гвидо.
– Сними рубашку.
– Зачем?
– Я тоже сниму.
Я захожу в маленький сарайчик в саду и прячусь в темноте. Оттуда сподручней вести такой разговор.
Но тут появляется моя дочь. Я не успеваю услышать, как она подошла: по железной крыше барабанят капли дождя. Ленни снимает меня на камеру. Я быстро перекатываюсь по полу и едва успеваю прикрыться. Я – человек в клетке.
– Папа, ты пьян?
– Милая, я тут немного промахнулся, хотел пописать.
Я затаился на соломе среди дров и хвороста. Она пытается разглядеть меня в темноте. Смеется.
– Скажи что-нибудь.
Я изо всех сил сжимаю колени, забиваюсь в угол и дрожу, как цепная собака.
– Ну-ка, расскажи что-нибудь о Древней Греции.
Я придерживаю ремень брюк и покачиваюсь.
– Помнишь историю про андрогина, которого Зевс решил разделить на две половины из зависти к его совершенству? В каждом из нас есть что-то от этого андрогина. Есть те, что оторвались друг от друга легче и скоро обо всем забыли. Теперь они живут как ни в чем не бывало. Но есть и те, кто год за годом продолжает помнить: одиночество заставляет их продолжать поиски своей половины. И очень может быть, что в следующей жизни они полюбят другого человека, не важно, какого пола. Но в этой жизни у них ничего не выходит, а все потому, что им нужна именно та половина. Без нее им не жить, не стать целым.
– Ты о Кнуте?
– Выключи камеру, детка.
– Ты в порядке? Пап?
– Я просто много выпил.
Но она целится в меня электронным глазом, и я понимаю, что подарил ей совершенное оружие. Она подходит с разных сторон, зависает надо мной совсем близко.
– Ну-ка, немедленно признавайся, почему ты грустишь?
– Сегодня Рождество, Ленни.
Она выключает камеру и вздыхает:
– Мне тоже бывает грустно на Рождество. В эту ночь родился несчастный Младенец, которому суждено было искупить людские грехи. Но я-то знаю, что у Него ничего не выйдет, что Его просто замучат, а потом распнут. Ты давно не был в Италии, пап?
Вот уже в третий раз я на рассвете сажусь в самолет. Захожу в железный салон, на креслах – одни студенты. Эти дешевые рейсы летают по четвергам. Раз в месяц мне удается перенести лекцию или поставить замену. Все равно у студентов принято изредка собираться, чтобы обсудить общие проблемы. Старшекурсники помогают младшим разобраться с программами, многие в такие дни не ходят на лекции, а в университете творится черт знает что. Это называется «дни самостоятельной работы студентов». Преподаватели пользуются этим, чтобы привести в порядок бумаги и встретиться с будущими дипломниками. Многие и вовсе не приходят на работу, берут отпуск за свой счет и сплавляются на лодках или едут играть в гольф. У кого есть в городе любовница, те уезжают, чтобы предаться запретной любви.
