Накануне вечером я не могу заснуть. Я не беру багажа, просто кидаю в сумку книги, журналы и зубную щетку. Я открываю книгу, но не могу читать. Никак не могу сосредоточиться, в голове только одно: все ближе, все сильнее, и вот уже навязчивая мысль захватывает меня целиком. А когда я лечу обратно, в голове роятся воспоминания.
Я медленно встаю с кровати. Еще рано, и дом погружен в синеватый полумрак. Одежда лежит на стуле. Только пес понимает, что что-то не так, – его выводят всего на пару минут, привычный маршрут прерывается раньше обычного. На столе я оставляю газету для Ицуми.
Я шагаю по асфальту, широко переставляя ноги. Так делают антилопы гну. Прежде чем нырнуть в метро, оглядываюсь по сторонам. В этот ранний час в переходе еще пусто, нет и уличного певца, поющего о жизни Христа. Показались первые вагоны. Жалкие отходы минувшей ночи плавают в лужах под ногами резвых чернокожих женщин, спешащих прибраться в офисах до начала рабочего дня. Люблю подземку в эти утренние минуты. Я проезжаю три остановки и пересаживаюсь на поезд до Хитроу. Второй состав поновее первого, довольно долгое время он едет поверху. В вагонах сидят работники аэропорта и пассажиры, спешащие на рейс. Раньше я ненавидел метро: первые годы в Лондоне я слишком часто проводил время в подземке. Мне не нравилось спускаться в тоннель и ехать в компании усталых взвинченных людей. А теперь я опять полюбил метро.
Теперь мне хочется торчать в нем вечно, скрыться от всех, не таскать с собой багажа. Если бы кто-нибудь из пассажиров знал, кто я такой, какое место занимаю в обществе, куда и зачем лечу, он бы ткнул в меня пальцем, все принялись бы яростно меня осуждать. Но каждый человек становится собой, только когда отключает разум. Никто не может меня осуждать, пока не разделит со мною шок от происходящего.
Когда самолет отрывается от земли, у меня кружится голова. И только когда он поднимается выше, я чувствую себя в безопасности. Сверху виднеются малюсенькие темные крыши, здание аэропорта и крошечные автомобили. Жестокий и грозный мир превращается в царство лилипутов, наконец-то он остается внизу, на положенном месте. Но меня в нем нет. Когда мы влетаем в облака и я слышу, как гудят моторы, мне становится страшно. Было бы ужасно несправедливо умереть вот так, теперь.
Ждет ли он меня? Я совсем в этом не уверен. У него там работа, больной ребенок. Я просто хочу его увидеть, соединить разорванную нить собственной жизни.
– Привет, дружище.
Я залезаю в его машину, смотрю на его плечи, вижу, как он оборачивается, чтобы выехать с парковки. Он оборачивается вот так сто раз на дню, но теперь я здесь, и этот жест становится чем-то бóльшим. Невероятно, насколько вокруг спокойно: начало и конец. Все так, как и должно быть. Несколько минут мне кажется, что это всего лишь сон.
– Ты хорошо выглядишь.
– Ты тоже отлично.
Он может повести меня куда угодно, он словно птица в новом оперении моей любви. Ребенок, приоткрывший дверь в другую вселенную. Не об этом ли мы мечтали в том самом дворе? Разве не хотели мы оказаться в картине, на которой красовались чудесный замок и юный воин, не думали ли мы остаться там навсегда, рядом с прекрасным юношей? Что нам терять в привычном мире? Да ничего. Мы ничего не теряем.
Мы почти все время молчим, я просто смотрю на него. Иногда он отрывает глаза от дороги и улыбается мне. Я положил руки между колен, меня немного покачивает. Теперь мне будет о чем вспомнить, когда вернусь домой. Я знаю, как пахнет его машина, черный «мерседес». Позади закреплено кресло Джованни.
Мы останавливаемся пообедать в ресторанчике у моря. Это одна из немногих забегаловок, открытых в такое время. Огромные зонты простланы соломой. Они сложены и торчат, точно выцветший плюмаж старой кобылки. Мы долго идем по песку. Однажды мы заехали сюда случайно, но теперь это место стало нашим. Потому что в любви все именно так: как собака поднимает ногу у одного и того же столба, так и ты стараешься застолбить за собой конкретное место, внутренне пометив его и присвоив себе.
Поначалу мы не знали, где нам приткнуться. Я принял решение внезапно, вскочил в самолет за минуту до взлета и теперь совсем выбился из сил. Казалось, Костантино тоже смущен. Он словно ждал меня, но в то же время был готов пуститься наутек. «Завтра в одиннадцать я буду в аэропорту Фьюмичино. К тебе заскочить не успею, так что приезжать не стоит». Но он приехал. Стоял среди водителей такси, караулящих туристов, и, увидев меня, пошел навстречу. «А вот и я».
Сразу поехать в гостиницу мы не могли. Каждый боялся уронить себя в глазах другого. Начинать сначала не так-то легко. Мы проехали несколько километров по прибрежной дороге вдоль соснового леса, с одного края – только море и пустота. Мы вышли из машины и пошли по песку, не дотрагиваясь друг до друга, засунув руки в карманы, точно два рыбака после рыбалки. Ветер трепал наши одежды.
Мы сели в простеньком ресторанчике. Заказали бутылку кисловатого белого вина. Оба в свитерах, мы сидели на открытой веранде и мерзли. И словно боялись оказаться в замкнутом пространстве.
– Послушай, Гвидо, ты был с другими мужчинами, кроме меня?
Я тоже не раз об этом подумал. Мне и самому хотелось задать тот же вопрос.
Костантино разглядывал чайку, укрывшуюся в вытащенной на песок лодке. Краска на боках лодки выцвела и потрескалась. Я погрузился в раздумья. Вспомнил бешеную агонию в баре, полном одиноких мужчин, где я позволил себя истязать и, точно разбойник, оказался распят на голгофе посреди Сохо.
– Нет, не был. А ты?
– Нет.
Он бросил на меня холодный, напряженный взгляд. Наверное, я выглядел точно так же. Он лгал, как и я. Ревность заставляла нас молчать. Я посмотрел на море и вздохнул. Мне хотелось встать и ударить его что есть мочи, врезать ему как следует. Наброситься на него, задушить в объятиях. Я стеснялся просить его о любви.
Он потянулся к бутылке, наполнил наши стаканы. Было еще рано, около одиннадцати. Мы начали пить с самого утра. Нам подали жареный хлеб и моллюсков в собственном соку, все было очень вкусно. Местный рыбак ловил их каждое утро прямо у ресторана, опуская с балкона решетку. После еды мы немного успокоились. Рассказали друг другу, как провели эти годы, но о семье никто не промолвил ни слова. Мы как-то сразу молча условились об этом не говорить, отбрасывать в сторону жизнь, полную других чувств, дабы не омрачать отпущенные нам несколько часов. Мы говорили в единственном числе, словно мы – самые одинокие люди на свете. Я рассказал ему о работе, о том, что читаю, как стараюсь научить студентов распознать ограниченность общепринятых суждений и идти по другой дороге. Я хотел, чтобы он понял, что я все тот же, что я безрассуден и дерзок, как прежде. Костантино смотрел на меня, положив голову на руки, и словно старался понять, кто я, что́ от прежнего меня осталось в сидевшем перед ним человеке. Я боялся, что он меня разлюбил.
Мы обнюхивали друг друга, точно уставшие после долгой дороги животные, столкнувшиеся на тропе, когда их гнали с пастбища. Он тоже хотел выговориться, рассказать о себе, о том, что для него важно.
Он улыбнулся и вдруг в одно мгновение стал собранным и серьезным:
– Ладно, признаюсь. Я думал о тебе все эти годы, я никогда не переставал о тебе думать. А теперь поступай как знаешь, можешь просто подняться и уйти.
– В последний раз это ты поднялся и ушел.
– Ты знаешь, что это неправда.
– Твоя девушка была беременна.
– Но я этого не знал.
– Думаю, знал.
– Мне нет смысла врать.
Я не поверил, но это было не важно.
Он рассказал о своей работе. Он хорошо зарабатывал, много ездил по Европе, особенно поначалу. Ему нравилось путешествовать, заезжать в винокурни, ночевать в маленьких северных гостиницах в Эльзасе, в красивых долинах региона Бордо. Ему нравилось разговаривать с прославленными виноградарями, что вставали с рассветом и отправлялись проверять, появились ли новые побеги, не слишком ли кислая почва, завязались ли новые гроздья. Он умел пробовать вина, но почти не пил, а всегда сплевывал.
– Первым вызревает мерло, а последним пти-вердо. Тебе стоит попробовать портвейн «Квинта да Везувио».
Я был почти законченным алкоголиком, так что найти общий язык оказалось легко.
Старенькая цементная дорожка вела через пляж, ползла по светлому песку меж бывших рыбацких шалашей, со временем переделанных в домики для летнего отдыха. Вокруг не было ни души. Время клонилось к полудню, и нам пришлось нелегко. Сначала мы шли рядом, потом один немного отставал. Так прошло несколько часов. Потом мы вернулись в машину. Мы даже ни разу не поцеловались. Костантино отвез меня в аэропорт, пора было возвращаться. Мы немного постояли на парковке. Я сказал, что помогу ему подыскать подходящее помещение для ресторана в Лондоне.
– Знаешь, есть один район, где раньше все было заброшено, но теперь там построили банки и кампусы. Там найдется подходящее место. Я поговорю с одним знакомым, он тоже в ресторанном бизнесе. Ты мог бы открыть итальянский ресторанчик недалеко от Вест-Индской верфи.
