Они — это значило батин начальник Иван Степанович Бородин. Бате полагалось полторы ставки, потому что он обслуживал полтора участка. А Бородин как-то выкрутил, что платили только одну. А на полставки держали в конторе машинистку, которая перепечатывала роман. Бородин сочинял роман против Уолл-стрита под заглавием «Кровавые топоры». Редакции его не брали, вот он все перерабатывал и перепечатывал. Потом это выяснилось, и Бородину объявили выговор. А батя вот из-за бакенов расстраивается. Очень жаль было батю, прямо хоть плачь…
Месяц Шалашов прожил у Кати из сельпо. Рыбачил понемножку. А потом Катя начала сильно приставать: «Женись, женись на мне — тогда пожалуйста, а так хватит».
Хватит так хватит. Пришел к отцу: «Прости, батя».
— Уезжай, — говорит и опять расстраивается. — Уезжай куда-нибудь. Больше ты не оправдываешь свое существование.
— Хорошо, — говорит Шалашов. — Я уеду, батя, буду работать.
И его сердце разрывалось от любви и жалости к старику. Какой замечательный старик. Только все чересчур близко к сердцу принимает. От этого, наверное, и давление.
Потом он много где работал — в изыскательской партии и на молокозаводе, по малярному делу и по борьбе с сельскохозяйственными вредителями — кузнечиками и прочими. Последняя работа ему нравилась тем, что ее невозможно было учесть. Потом попал сюда.
В первые дни Цаплин с враждебным любопытством разглядывал новичка. Земляки объяснили ему всю шалашовскую биографию. И он просто трясся, когда видел этого красавца.
В «Комсомольской правде» все время пишут: «Пусть горит земля под ногами тунеядцев». В «Крокодиле» рисуют пижонов в узких брючках. Правительство приняло Указ: «…в специально отведенные местности сроком до пяти лет». Но и без всего этого Цаплин ненавидел бы Шалашова.
Шалашов и еще один парень, Васечка Моргунов, тащили баллон с кислородом. И вот этот тип без предупреждения опустил баллон, и Васечке грохнуло по пальцам. Тот взвыл и по-детски сунул всю пятерню в рот. Цаплин налетел на Шалашова, как коршун на бычка:
— Ах, так-растак! Ты что, гад, сделал!
— Да что я? Нарочно, что ли? — удивился Шалашов.
— Ты ж не один несешь. С товарищем! С то-ва-ри-щем!
— Он об этом не приучен думать, — сказал бригадир Федя.
— Приучим, — сказал Цаплин. — Или…
Он сжал кулаки, и лицо у него пошло пятнами. Это с ним всегда бывает, когда понервничает.
— Что вы, ей-богу, ребята, — сказал Васечка, не вынимая пятерню изо рта. — До свадьбы заживет.
Когда-то Цаплин думал, что все одинаково чувствуют и у всех сердца бьются согласно, как теперь на фестивалях хлопают в ладоши: хлоп-хлоп-хлоп.
Первое потрясение было в сорок первом, в Омском облвоенкомате. Перед этим была длинная история: его не пускали на фронт. Он был не просто рабочий, а мастер. И завод был такой, что про него даже в газетах писать опасались, чтобы не разгласить военную тайну. В крайнем случае упоминали так: «Предприятие, где главным инженером тов. Попов». Цаплин ходил к райвоенкому и к горвоенкому. Отказали. Спросил: кто там выше? Сказали — облвоенкомат.
И вот он сидит в приемной, боится заснуть после ночной смены, которая началась еще вчера утром. Рядом сидит какой-то беленький мальчик. Обыкновенный с виду, только грустный.
— Не берут? — спросил Цаплин.
— Берут, — сказал мальчик. — Понимаешь, я декану нагрубил. И он меня разбронировал. И меня берут. А я еще не… (словом, он сказал, что еще не знал женщин).
Там война, и Зоя Космодемьянская, и пионер Шура Чекалин, и Виктор Талалихин, и все, все не щадят жизни. А этот…
— Отсядь! — сказал Цаплин громко.
Мальчик вздохнул и пересел. А Цаплину отказали. Но все равно через две недели он удрал на фронт (хотя его вполне могли осудить на десять лет за дезертирство с военного завода, на что была статья).
Сначала попал в какую-то ШМАС (школа младших авиаспециалистов). Но тут немцы нажали, и всех послали на передовую. И так уж до самого сорок пятого. Минус три раза госпиталь.
Но он долго помнил того малого из приемной. И иногда говорил своим ребятам, прекрасным своим фронтовым товарищам:
— Если б все люди были как наш взвод!
Это была его мечта, за это он без колебаний отдал бы счастье, если б его имел, и саму жизнь. Если бы все люди были как наш взвод!
Люди были разные. И был, например, Шалашов. Несколько раз у них с Цаплиным случались стычки. Стороннему наблюдателю, пожалуй, показалось бы, что Цаплин придирается к новичку. Не так стоишь, не так идешь, не так глядишь.
Но сторонних наблюдателей не было. А сам Шалашов зла на Цаплина не имел. Ему нравились такие люди. Только он считал их немножко глупыми и жалел, что они зря тратят порох на неблагодарное человечество. В самом деле, для чего хорошие люди так расстраиваются? Батя, например, или этот?
На танцплощадке Шалашов познакомился с Клавой. То есть на самой танцплощадке — дощатом кругу, огороженном высоким забором с острыми пиками, — танцевали только три или четыре пары. Это были либо миллионеры, либо родственники контролерши (за вход брали сумасшедшие деньги — по пятьдесят копеек с души). Зато вокруг загородки пылили в танце десятки парочек. Именно здесь и подцепил Шалашов Клаву. Ему такие нравились, полненькие.
— Я тебя давно заметила, — сказала она. — Ты у Садовникова Феди в бригаде. На тебя ребята за что-то зуб имеют.
— Плевал я на них.
— Слюней не хватит, — сказала Клава и, испугавшись, что он сейчас уйдет, притянула его к себе. И так они танцевали, прижавшись друг к другу, пока дежурный дружинник не остановил:
— Давайте без стиля, ребята.
Шалашов был в бригаде уже три месяца. Но как бы и не был в ней. Его отделяла от остальных какая-то невидимая пленка. Федя кричал в другой конец зала Гордону:
— Эй, Исак, подержи ломик!
И ему не приходило в голову попросить помощи у Шалашова, хотя тот сидел без дела рядом и был в пять раз здоровее этого Исака.
Когда они ехали домой в автобусе, один парень очень смешно показывал, как Цаплин кидается на нормировщика. Все смеялись и отпускали разные шуточки. А когда развеселившийся Шалашов ткнул локтем соседа и сказал: «Во дает, прямо раздевает!» — все на него посмотрели с удивлением, как будто он затесался сюда без билета и не имел права смеяться.
Когда в столовой в очереди за пивом Васечка растолкал всех, крича: «Не могу я жить без шампанского и без табора без цыганского!» — Шалашов вдруг жгуче позавидовал этому незавидному Васечке, понимая, что ему почему-то так нельзя. Так свободно, весело, по-свойски.
Но, с другой стороны, когда бригаду заставили убирать мусор к какому-то «Месячнику культуры производства» и Шалашов имел возможность проявить свою сознательность, он этой возможностью не воспользовался. А так ничего, работал.
Однажды Шалашова послали вниз, взять зачистную машину. А электрик не дал. Попросил: «Обожди, друг, пять минуток — доделаю, возьмешь». Шалашов закурил и стал читать стенгазету «Голос такелажника». А тут проходил Цаплин…
На Шалашове было множество разных грехов. Он считал естественным, когда на него кричали. Но ведь тут Цаплин неправильно кричал. И он вдруг сказал дрожащим голосом:
— Сначала узнайте, а потом кричите.
И губы у него скривились, как у мальчика, собирающегося заплакать.
— Ты что, бешеный? — подбежал к Цаплину электрик. — Чего привязался к человеку? Это я. Я его задержал.
— Извини, пожалуйста, — сказал Цаплин и ушел.
А вечером, когда они садились в автобус, чтобы ехать домой, еще раз сказал:
— Извини меня.
Но этим он только растравил шалашовские раны. Как это Цаплин кричал на него? Где же справедливость? И ему было почему-то приятно, что даже такой человек орет почем зря и обвиняет ни в чем не повинного. Нет никакой справедливости!
А Цаплин переживал. Много раз по делу и без дела подходил к тому месту, где работал Шалашов. Но ничего не говорил.
Вечером он остановил Костю из постройкома:
— В самом деле, таким воспитанием любого искалечить можно. Мы ж его все время тюкаем.
На что постройкой, занятый разметкой площадки, рассеянно заметил:
— Назначим его редактором стенгазеты. Я читал, что это хорошая воспитательная мера.
А встретив Шалашова, постройкой на всякий случай предупредил:
— Еще один спотыкач — и до свиданья, мама, не горюй! Смотри мне…
В субботу перед концом смены Цаплин вдруг подошел к Шалашову и сказал:
— У меня два билета в ДК. На сегодня. Пьеса «Ошибка Степана Крутогорова».
Вот такая история. Постройкой ему дал два бесплатных билета. А он ведь один. Отец, мать и жена Лариса, про которых написано у него на руке, все умерли. Еще в эвакуации. Так что, если товарищ Шалашов хочет, можно поехать вместе.
Товарищ Шалашов вообще-то собирался совсем в другое место. Но он пожалел Цаплина, что тот так переживает. А Клава обождет, ничего не сделается, злее будет.
